Записки бывалого фронтовика. Часть шестая

«КАМБАЛА», или «ОДНОГЛАЗЫЙ СОЛДАТ»

С одним глазом человек инвалид, его в армию не берут. Я его часто встречал на фронте. На передовой. Когда мы выполняли задание. Любое. Всегда заходили в штаб и КП батальона. Непременно, в чьей зоне действия будешь работать.

Почему-то мы часто бывали в 907 С.П. майора Павленкова (любимца комдива) в одном и том же батальоне. Вот тогда я впервые встретил «Камбалу» (беднягу все так звали в батальоне, он не обижался), он был ординарцем командира батальона. Сухощавый, среднего роста, очень подвижный, даже можно сказать смелый, подтянутый и очень веселый парень, лет ему было больше 20-ти, 1922–1923 г.р. примерно. Всегда он, из КП батальона «Федя», нас провожал в роту и на передовую. Единственный человек в батальоне. Сам командир звал его Федей. При первой же встрече я узнал, что он татарин. Из Татарии. Дрожжановского района.

Когда из наших ребят меня кто-то кликнул «Хасан!», он сразу, услышав это, оглянулся на меня и спросил:

– Хасан! Ты откуда?

– Из Башкирии.

– Значит, земляки. Я из Татарии.

– Выходит, так.

– А вот в батальоне нет никого из моих земляков.

– Не может быть, татар полно!

– Нету. Я же целыми днями-ночами по передовой ползаю. А вот не встречаю. Вернее, были с пополнениями новые. Пока я их разыскал, двоих убило, одного ранило. Сам знаешь, на передовой жизнь коротка. Адъютант (нач. штаба батальона) всегда мне говорит, когда прибывают в батальон мои земляки. Но вот, к моему огорчению, было уже несколько раз, пока я их разыскиваю, их уже нет. Война…

– Сколько ты здесь, в батальоне?

– Скоро год будет, как я на фронте. И с первого дня здесь.

С первой встречи я не посмел ему задать такой вопрос: «Как ты на фронте?». Но потом я уже встретил его, когда подходили к Днепру в районе Петро-Михайловки. Мы ходили с переводчиком разведотдела дивизии капитаном Райкиным (еврей) в штаб 907-го СП. Там я встретил Федю. Они с комбатом пришли в штаб полка. Штаб полка все же далеко от передовой. Времени свободного у нас было много. Вот сидели и разговаривали.

– Ну, Федя, Встретил земляков?

Конечно, он рассказывал долго.

– Слушай, Федя! Все же какая-то была причина, что ты рвался на фронт. Дети-пацаны рвутся на фронт, им интересно: бах-бах, пиф-паф!

– Хасан! Причины, в основном, нет. А с другой стороны подумать, есть, и очень много. В колхозе очень тяжело теперь, голодают. В нашем колхозе и до войны-то хлеба толком не давали. А теперь и вовсе. А я один. Ни матери, ни отца. И даже родных нет. Они умерли в 1921 году. Мне тогда было три года. Меня воспитал брат матери. Они оба скряги. Я, когда вырос, пошел пастухом. Подпаском. Пасли всегда общий скот. Незаметно повзрослел. И потом как-то начал стесняться. Пастушить отказался. Стал работать в колхозе. Меня пастушить долго уговаривали. Дескать, зачем стесняться слепому профессии пасти скот. Но я в колхозе на транспорте работал. Люди в транспорте воровали зерно, я нет. Рука не идет к воровству. Да и для кого воровать-то. Для этих скряг (дядя и тетя)? Дядя человек невезучий был. Вроде человек старательный, экономный. Но у них ничего в закромах не водилось. С осени до середины зимы жили как люди. А потом перебивались с горем пополам. Мечтал я свою жизнь построить по-другому. Не пришлось. Началась война. Дядю забрали на фронт. Он пропал без вести осенью 1941 г. Осталось четверо детей. А хлеба нет. Думал я, думал – и никак. Как помочь. Придешь в правление колхоза, там 10–15 женщин со слезами у председателя колхоза просят муки 2 кг на болтушку. Аж плакать охота. Джигиты, рослые как арсланы (львы), целыми неделями хлеба не видят, животы наполняют болтушкой из ржаной муки. Кругом одно горе и горе. Я ведь, хоть и холостяк, не лучше жил других, если не хуже. Вот решил, во что бы то ни стало попасть на фронт. Хоть тут есть на ком зло свое срывать. Над фашистами за все. Вот так, Хасан… Как хочешь понимай меня. Я думал, попаду на фронт, буду служить в обозе. Я страсть люблю лошадей. А тут, понимаешь, мне как повезло. «Ординарец командира батальона». Когда я прибыл на фронт, тут комбатом был капитан Якупов, татарин. Но только из Ульяновской области. Он зимой погиб на Дону. Хороший был. Все комбаты попадают мне хорошие, их уже было трое, этот четвертый.

– Что? Всех убило?

– Нет. Кроме Якупова, все живые. Васякина ранило. Уже после госпиталя вернулся в полк. Он сейчас в другом батальоне. У него звание маленькое – старшим лейтенантом был. А так, после госпиталя, их повышают. А сам комполка Павленко до формировки командиром батальона нашего был. Он молодой еще. 1923 года рождения. Майора ему дали и полк доверили. Видишь, как воюет с полком. Гвардейским. Меня он хотел забрать с собой в полк. Потом сказал: «Ладно, Федя! Служи здесь». Комбату нужны смелые люди. Конечно, я сам бы не пошел. Как же это так, у комполка вдруг слепой ординарец. Вот так, дорогой. А с этим Локтевым я с формировки, он к нам, старобельским, из госпиталя прибыл. Хороший мужик. Из Астрахани. Все про рыбу говорит. Потомственный, говорит, рыбак. А война заставила батальоном командовать. Тоже, наверное, скоро на повышение пойдет. Идут в батальоне такие разговоры.

К нам подошел его друг.

– О! Кого я вижу! Камбала! Здорово!

– Здорово! Вот, видишь! А сам как?

– Плохо служу. У больших начальников на виду. Не отвернешься. Сам знаешь, я баб люблю. А тут все занятые. Начальниками.

(Этому надо было в глаз дать. За «камбалу». Но я молчал. Федя сказал, что Костя был в штабе батальона радистом. Его перевели в штаб полка на радиостанцию. Хвастун).

Третий и последний раз с Федей мы встретились после Запорожья зимой 1943 в декабре. На правобережной Украине в районе Томаковки. Мы ходили за «языком». Как всегда, зашли в КП батальона. Увидев меня, Федя сразу бросился обниматься. А комбат Локтев сказал:

– Ну, ребята, напрасно вы пришли. У вас сегодня ничего не получится. Немец сегодня вас даже близко не подпустит. Они сегодня уже сами сунулись, разведку боем пробовали. Но мы им дали по зубам. Они сегодня злые. Вот видите, не могут успокоиться. Сидят как бешеные и ракеты не жалеют. Вся передовая как днем. Одна не успевает затухнуть, как вешают вторую. Вы же видели, когда шли.

Да! Время было 12 часов ночи. Наши ребята трое суток сидели здесь, наблюдали. Значит, пустая затея. Комбат сказал:

– Посидите, зимняя ночь долгая, может, успокоятся. А так нет смысла. Всех перебьют ни за что. Пока рассуждали, мы поговорили с земляком Федей. Он был уже в новенькой офицерской форме, при погонах рядового. И на груди блестела медаль «За отвагу». Мне в руки сунул пачку «Беломора». Я сказал:

– Федя, ты здорово изменился, тебя не узнать.

– Да! Можно, конечно, больше измениться, да одна сторона мешает.

– Что это за сторона, скажи, если не секрет?

– Слушай, Хасан! Я ведь не военнообязанный. Комбат хотел мне звание присвоить, аттестовать. Но адъютант сказал, нельзя звание давать невоеннообязанному. Вдруг увидят меня в погонах сержанта, вытащат, а я слепой.

– Кутузов тоже слепой был.

– Ну, Хасан, ты тоже рассуждаешь. Тут же Кутузов!

– Как, земляк, – не раскаиваешься, что на фронте?

– Нисколько даже. Я тут даже гармошку свою заимел. Я ведь гармонист. Всю жизнь мечтал купить, но не смог. Пастухи все бывают гармонисты и поют хорошо. И я тоже пою. Здесь уже научился русские песни петь. А на гармошке я научился играть от дяди Закира, с кем вместе стадо пасли. У него была гармонь. Да! Мечтал я купить гармонь и своей гармонью завладеть девичьей душой. А так вот я не смелый. Я с роду не сумею объясниться перед девушкой о своей любви. Вот это у меня второй недостаток (первый он считает, что одноглазый). А девчата мне сами не предложили любви. Кто же полюбит одноглазого…

– Что ты, Федя! Всю дорогу только говоришь, одноглазый, одноглазый… Это ерунда. Одноглазый человек полноценный. На все способны, здоровы. Вот видишь, как воюешь на фронте. Уже медаль заработал. Не надо так самого себя унижать.

– Ну как же, Хасан. Слепой есть слепой. В общем, у меня один секрет есть, тебе, наверное, кажется смешно это. В санчасти полка есть одна девушка-татарочка. Но она уж очень красивая. Я ее еще в Шульгинке видел. И тогда я узнал, что она татарка. Но обходил ее стороной. До самого Запорожья. А в Запорожье санчасть полка стояла в соседнем здании. Мы там и разговорились. Ее зовут Фарида. Казакова. Правда, фамилия какая-то не по-нашему. Она из Ташкента. Она там, в Узбекистане, родилась. Родители из Ютазы, из Татарии. С тех пор стали с ней встречаться. Но, конечно, про любовь ни слова. Вот теперь беда. Я потерял покой. По уши влюбился. Вот теперь сам не знаю. Это ведь просто стыд и позор… На фронте. Не где-нибудь в тылу, а на фронте любовь. Слепой влюбился в девушку-санинструктора, красавицу. Когда здесь за одной ухаживают по 10 офицеров… Смех только и все…

– Федя! Просто тебя слушать тошно. Ты все твердишь, что слепой. Нет никакого позора в любви, все мы имеем право любить. И, по-моему, в любви нет разбора, офицер или солдат. А если твоя Фарида…

– Да, нет, не моя Фарида…

– Ладно, эта девушка. Если, в самом деле, разбираться, солдат надежнее. А офицер есть офицер. У них почти у многих дома жены, семья. И тут у них также. Чуть ли не каждый день крутят то со связисткой, то с санитаркой, то с кем еще. (А сам я думал тоже наоборот, думал и жалел его, что напрасно он горит).

– Комбат узнал уже. Про Фариду. Она приходила слушать мою гармонь. Я ей татарские песни играл и сам пел.

– Вот и хорошо, от этого и начинается. Гармошкой любую можно заворожить.

– Она, по-моему, ходит ради гармошки, услышать татарские мелодии. Я тут ни при чем.

– Может, наоборот, гармошка ни при чем, ради тебя?

– Может, конечно. Дай бог.

– Но, все же Федя, я забыл спросить, земляков нашел?

– Полно их набралось. В штабе полка работают. Двое из нашего района.

– Теперь, я вижу, тебе не до земляков?

– Нет, почему. Когда есть возможность, захожу. Поговорить вот так, как сейчас с тобой. Если есть время, почему не поговорить с земляком, если он хороший человек. Язык-то не купленный.

Про сегодняшний немецкий сабантуй было известно командиру дивизии генералу Афанасьеву. И, узнав, что разведка была назначена именно на этом участке, сегодняшнюю операцию приказал отложить.

Мы еще долго сидели с земляком. Я ему тоже рассказал о своей жизни. Он еще мне говорил, что собирается переходить в полковую разведку.

На вторую ночь все же мы провели операцию. Перед выходом на передовую наш гармонист – любимец роты Николай Прасс – долго сидел и играл на Федькиной гармошке. Операция была неудачной. Еще на нейтральной зоне нас обнаружили и дали нам прикурить. Николая Прасса мы не смогли вынести, его сразу насмерть пулей. Вагапова тяжело раненого вынесли. В скором времени меня ранило. И я больше не встретил своего земляка Федю. Я надеюсь, что он с победой вернулся домой с Фаридой.

(Стилистика автора сохранена)