Новые драматурги или агенты вечности

Спектакли же, поставленные по пьесам ныне творящих драматургов, всегда притягивают внимание стержнем, идеей и конфликтом, заложенным в произведении изначально самим автором. Суть драмы пытаешься выудить из глубины режиссерских инсталляций.

В девяностые годы закончились заседания парткомов и писавшие про них драматурги. В драматургию пришло поколение 30-40 летних, чтобы реализоваться. Театр стал последним пристанищем для рефлексии, когда вся страна бросилась зарабатывать денежные знаки, желательно иностранные. Десятилетием раньше, эти люди, скорее всего подались бы в рок-музыканты. Ощущается глубинная связь между энергией рок-музыки 80-х и драмой 2000-х. Для русской рок-музыки смыслы важнее музыкального мастерства – смысл слов, идеи, посыл творцу важнее формы. Люди пришли в театр от ожогового впечатления исчезновения идеалов, люди не могут ни как назвать рухнувшую страну, не могут даже ее помыслить. Происходит обрушение самого механизма театра, молодым сложно дебютировать, реализовываться, перестает работать контора по распечатке на ротапринте и доставке пьес в театры (а Интернета еще нет). Резко перестают писать Шатров, Радзинский, Арро, Рощин. Некоторые из мафусаилов пишут, но их тексты теряют ритм времени, первые их успехи были в Советском Союзе. В экспериментальных театрах и театральных мастерских, возникших на излете 80-х, публики столько же, сколько артистов. Театр теряет материальную базу и зрителя, происходит резкое обнищание интеллигенции. Происходит выпадение среднего поколения и разрыв преемственности – есть 60-летние и рядом 20-летние. В 90-е годы существуют отдельно театры, отдельно драматурги. Возникает феномен пьес для несуществующего театра. Это отражается в известной байке о том, что драматург Сигарев впервые пришел в театр на премьеру своей 6 пьесы.

Неожиданно город Тольятти проявился как гений места – 10 имен современной драматургии оттуда, из этого города. Вот, как время 90-х вспоминает тольяттинский драматург Юрий Клавдиев: «Пост-совок юного тольяттинца был наполнен такими прелестями, как выставки пивных банок и сигаретных пачек (только импортных, никакого патриотизма!) во всех без исключения домах, где к подобному мусору имелся доступ. В 90-е это стало массовым. В каждом доме вместо икон (сейчас обязательно есть иконы, хотя в Тольятти в Бога никогда никто не верил ни тогда, ни сейчас) стояли вот эти ряды пачек на банках. И было красиво. Стильно. Престижно. Это был статус, это гостям показывали. Люди все на свете победившей страны показывали гостям скуренные пачки проклятых идеологических противников, и это было нормально». Те, для кого это не было нормально, начали рефлексировать, выплескивать боль из сердца.

Самовосстановление системы вполне естественная вещь для русской культуры. Драматурги стали действовать, возникло новодрамовское движение, фестиваль «Любимовка». Изменения в российском театре всегда начиналось с явления драматурга. Гоголь написал пьесу «Ревизор», обретшую идеальное воплощение через 90 лет у Мейерхольда. А.Н. Островский воспринимается как первый режиссер: настолько подробные письма он писал актерам.

Россия литературоцентрична, в отличие от пластикоцентричной Европы, где католицизм выразил себя в скульптуре. Логос – слово и мысль, а не форма, властитель пространства русской культуры, пока еще сохраняющей все признаки самостоятельной культуры – способность к созданию оригинальных произведений во всех видах и жанрах искусства. Русский театр меняется через слово. В конце XX века театр во всем мире пытается оторваться от литературы. Знаменитый критик Антонен Арто пишет: «Театр должен перестать быть служанкой литературы». В 50-60-е годы в Европе абсурдисты убили веру в психологизм, веру в то, что слова что-то значат. Этот период деконструкции мирового театра в Советском Союзе был пропущен.

По принципу оппозиции авангарду противопоставляется документалистика. Большинство современных драматургов в России принципиально нестоличные неоклассики, неоварвары. Интересуются игрой с языком, пытаются повторить сознание эпохи, записать живую речь такой, как она есть. В регионах документальных спектаклей много. Документальный театр пользуется успехом, ведь прототип и герой встречаются в одном пространстве. Зритель видит: «Я – здесь и сейчас!» Документальный театр приманивает людей к малой родине.

Еще возник совершенно удивительный и самостоятельный жанр – читки пьес. В 80-е годы подобный жанр и присниться не мог. По поводу читок, даже далеко ходить не буду – в Уфе несколько лет подряд в нулевые в ДК Авангард тоже проводился фестиваль «Арт-читки», существует его естественное продолжение в «МТМ имени менЯ» по сию пору.

Нулевые и десятые годы в российской драматургии прошли в бесконечном разговоре со зрителем.

Главная тема – как выжить одинокому герою, когда есть стадное большинство. Важной миссией современного художника стало правдорубство. Чтобы измениться – нужно признать правду.

А что есть у нас культура – щит от реальности? На Западе депрессивная позиция тоже доминирует. Медиатеррор и манипуляция твоим сознанием все более навязчива. Важна тема миграции, эскапизма. И антиутопия, как главный жанр. Не бывает атеиста в чистом виде. Люди ищут новых конфессий, но это движение такое же кровавое, ибо не готовы отказаться от идеи жертвоприношений во имя нового Бога («Остров Риноту» Натальи Машковой)

Когда-то Энди Уорхолл провозглашал: «Пятнадцать минут славы каждому!» А человеку XXI века желательно иметь 15 минут анонимности – налицо психоз массового видео- и фото-нарциссизма и вуайеризма, мы все периодически чувствуем себя загнанными «покемонами».

Для нулевых годов важно было совпасть с реальностью. Для десятых годов XXI века вновь пришло время прятаться во внутренних Вселенных. Урбанизация увеличивает ритм движения человеческих масс, их мобильность, и теряется идея дома, как хранителя истории и накопителя памяти. Становятся возможны любые моральные допущения. Театр перестает быть этичным. А это очень опасная вещь – разница между волшебным и реальным дает подножку сознанию зрителя. Современная пьеса изменила ландшафт театра.

Вспоминается роман «Конец Вечности» знаменитого американского фантаста А. Азимова. Сам роман является образцом виртуозной игры с пространством и временем. В общем то сцена – это та же игра с пространством и временем: за два часа на подмостках может пройти перед глазами сидящих в зале несколько времен года, или несколько стран и городов внутри кубика сцены будут проявлены через мгновенную смену декораций. Так вот, в романе Азимова была организация «Вечность», которая рассылала своих агентов по разным эпохам с одной единственной целью – вбрасывать изменения в прошлое, чтобы улучшить будущее, изменить вектор и направление развития. Задачей «Вечности», во главе которой стоит Совет Времен, являлась корректировка судьбы человечества, которое на своем пути все время скатывается к самоуничтожению.

Иногда мне кажется при чтении пьес современных российских драматургов, что они агенты «анти-Вечности». Каждое поколение спрашивает: «Не изменились ли смыслы существования, верны ли они?» У молодых артистов сейчас отсутствует институт кумиров. Культура всеприятия способствует наращиванию количества экспериментов и в драматургии, и в режиссуре, но придя в театр, мы не знаем по каким правилам и каким языком с нами каждый раз будут разговаривать. Наполнение из тысячи источников меняет океан. Театр и драматургия – лишь один из источников утоления жажды самоидентификации современного человека. Человек без внутреннего содержимого мимикрирует и имитирует, а понимать даже себя и свои желания не способен.

ГАЛАРИНА