Короткие записки после SCHAUBÜHNE. Часть четвёртая

Она, Гертруда, как штамп европейской красоты. Она – то, что надо. То, что хочется видеть в женщине. Не больше и не меньше. Она – в меру блондинка, с «в меру золотистыми волосами», безупречно ухоженным лицом, в чёрных очках. Она буржуазна, прилична и благополучна... Итак, Гамлет обвиняет её в кровосмешении. Она в ответ превращается через звук, через какой-то адский дым, в похоть и слякоть, такая Мессалина, недошедшая до пароксизма... Такой я представляла себе жену Верлена, к которой доставили её Верлена сразу после тюрьмы, – жирной и рыхлой, похотливо-чавкающей; как она, чавкая и хлюпая, усаживалась на него сверху и мяла в короткопалых бугристых ладонях, а потом впихивала в себя опадающие части его тела... Такой, мгновенно, на глазах обезумевшего, но ещё никого не убившего Гамлета, становится Гертруда... Зал в мороке удушья... И вдруг – чистейший нежный голос: "Мой Гамлет... Гамлет мой... Ты…". Первые мгновения мы не понимаем... А это просто Гертруда сняла парик и чёрные очки... И стала девочкой – подростком, нежной и любящей... которой очень – очень больно... И мы опять вспоминаем о попранной материи: это одна и та же женщина, только в разные периоды жизни. Она начинает девственной, чистой и страдающей девушкой, а кончает – грязно-хлюпающей Мессалиной. Давайте убьём их обеих… Первую мы убьём от жалости, чтобы она не превратилась во вторую. Вторую мы убьём от омерзения. Ведь Гамлет убивает их обеих...

Смерть Офелии – это кинопроекция. Опять – отсыл к Дэвиду Линчу. Офелию заворачивают в целлофан, под прозрачными слоями которого всё сложнее и сложнее биться её дыханию, так зимой продавцы цветов заворачивают в целлофан водяные лилии, и целлофан медленно запотевает...

5.

О ХУДОЖНИКАХ…

Искусство – никогда прямолинейно и буквально не завязано с физическим миром. Грубая и опасная ошибка так полагать. Внешние обстоятельства нашей жизни только формируют образы, могут поменять настроение, тон, оттенок… Но не наполнение. Оно уже внутри нас.

Искусство – это параллельная реальность, в которую мы от рождения получили карт-бланш, это опадающий райский сад, который мы возрождаем только одним своим присутствием в нём, и потому его от нас не закрыли... Нас изгоняют оттуда, но тут же позволяют вернуться назад – следить за растениями, холить и лелеять собственные слёзы и кровь, быстрыми толчками поднимающуюся по синим стволам вен, которые мы иногда рассекаем, вспарываем, перекусываем друг другу, чтобы затушить пожар или разгорающееся нашествие чумы.

Спектакли Остермайра – как очаги чумы «в мире разлагающейся материи». Они впитывают в себя язвы Европы и фейерверками разрываются в зал. И публика их принимает: Гамлет, перемазанный кровью и могильной землёй, танцующий на кладбище – аллюзия с Хельмутом Бергером, бодро и бойко выплясывающем в «Гибели богов» у Висконти, – публика радостно гогочет и топочет… Восторг. Шутка удалась, но забылась почти сразу же, по выходу из зала…

Не каждому дано заниматься искусством. Искусство – не для всех.

Многим заниматься искусством не просто нельзя, а противопоказано или даже губительно. Эти «многие» сходят с ума от того, что не выдерживают его смысловых нагрузок, которые не вписываются в категорию здравого смысла и не выражаются им. Я говорю о природе творчества, о некой разновидности людей, которые иногда рождаются и приходят в наш мир…

6.

ТОРЖЕСТВО ПРАВОСЛАВИЯ

(Мы и они, Господи!!)

Интересно, что вчера я писала про закат и вырождение Европы, а сегодняшний чин Торжества Православия начинается с того, что – Анафема всем, отрицающим бытие Божие. Анафема – это и есть отпадение от Бога, а обожествление материи, подмена тварным – Самого Творца – это и есть отрицание бытия Бога. И как следствие – закат Европы, смерть материи и истероидная попытка её оживить. Если не обращаться с этой мольбой к Богу, то получится – Франкенштейн. (Хочу и его посмотреть в «Schaubuhne»). Воскресить материю и преобразить её может только Бог, в том числе и через художника. Кстати в фамилии Остермайер есть и слово Пасха, то есть Воскресение. Так как Ostern по-немецки – Пасха. У них, в Европе, канун Пасхи сейчас. У нас – только прошла первая неделя Поста, и сегодня – Торжество Православия.

Но нет, нет в нашем театре художника, фамилия которого заключала бы в себе Пасху.

И напоследок снова отрывок из переписки в социальных сетях.

Выложив на своей странице заметку о «Торжестве Православия», не замечаю в ней нескольких повторяющихся опечаток. И тут же приходит комментарий: «Что же Вы бытие подменили на битие? Сами-то знаете, что Вас больше интересует?» Я тут же перечитываю текст и понимаю, что он, мой едкий собеседник, убийственно прав: каждый раз вместо «ы» я почему-то написала «и».

Нужно что-то ответить, потому что эта ирония с размаху, с кондачка обесценивает всё… А ведь всего-то – разница в одну букву…

«Поменяв весь ход мировой истории, – почти автоматически пишу я, – Его битие случилось в пятницу с тем, чтобы в воскресенье неоспоримо утвердить в мире Его бытие»…

Продолжение следует...

Часть третья

Часть вторая

Часть первая