Короткие записки после SCHAUBÜHNE. Часть третья.

И вполне логично было бы предположить, что в Германии появится такой человек, как Остермайер, а в европейском кино – Триер и Ханеке... Европа заслужила то искусство и ту философию, которые она имеет сейчас, и то, что сейчас появились художники, способные всё это выразить теми или иными средствами, – это ещё одна милость Бога, от которого они отступили... У них есть голос, который может о них рассказать. А у нас в театре таких художников нет. Мы – не заслужили. Мы делим гранты, давимся за площадки, и стихийно возникающие очаги театра выжигаем напалмом бешенства, зависти и злобы. Здесь подразумевается унылый и очень длинный перечень наших критиков. Но я уже сказала – не буду писать имена… Тошно. Противно. Физически противно.

Наши театрики похотливо чавкают из подвалов своим самодеятельным натурализмом.

У нас был 17-й год. Мы надругались над всей нашей русской жизнью, мы осквернили храмы и убили Государя, а потом убили страну.

У них был фашизм.

И если мы убивали только своих, то они убивали всех без разбору – и своих, и чужих…

Потом у них было покаяние. Нюрнбергский процесс.

У нас покаяния не было.

Их гневный ум пытается осмыслить, бьётся и ищет выхода. Ищет, как может. Любыми средствами.

Наш не ищет. Наш смакует растление и бездарность, и изощрённо ищет – как, каким способом задавить в искусстве то, что иноприродно, что не укладывается в рамки новой нашей вседозволенной морали, внушающей ужас и трепет уважаемым зрителям сериалов и читателем смелых усреднённых романов.

Театр Остермайера – это театр гнева. Остермайер хорошо знает про свойства материи, он их изучил, впитал с рождения, он умеет с ними работать и хорошо умеет их показать. В этот раз – в «Гамлете» – речь идёт о материи души. Он, как Великий Инквизитор, находит точки, знает куда надавить, чтобы заставить корчиться. «Гамлет» задевает зрителя, «Гамлет» не может нравится или не нравится, он приводит в исступление. Говорят, на спектаклях-балетах Стравинского люди теряли самообладание. Кидались драться, биться в конвульсиях. Конвульсивно бьётся Гамлет Остермайера, наглотавшись смерти, запихав себе в рот побольше кладбищенской земли, так, чтобы до рвоты, до пароксизма, чтобы не вырывались слова... Точно написала Наталья Исаева в своей статье "ШЕКСПИР С НЕМЕЦКИМ АКЦЕНТОМ", что Гамлет сходит с ума и становится удобной машинкой убийства, ведь убивать придётся всех без разбора. Он сходит с ума в начале спектакля на кладбище, взглянув в глаза смерти. От этого – клоунада на кладбище, дикие танцы на могиле, падение на гроб с приоткрывшейся крышкой, под которой – тлен, из-под которой – смердит...

Возвращаюсь к началу разговора о разлагающейся материи: действие спектакля происходит и зачинается на кладбище, среди кладбищенской земли. С монолога "Быть или не быть". Потом сцена похорон на кладбище – полная аллюзия с "Твин Пиксом" Дэвида Линча (похороны Лоры Палмер. Комично прыгающий гроб. Остермаейр всегда в диалоге с мировым кино).

Потом монолог обрывается на "уснуть и видеть сны"... И начинается уродливый сон мести. Месть уродлива, как уродливы люди, которые мстят. Месть – это попрание материи. Это месть Богу, который создал материю, и она оказалась смертна. В европейской культуре больше нет места Богу, поэтому человек обращается к Нему не напрямую, а опосредованно, – через смерть, через распад и разложение, через надругательство.

Европейцы... Про них гениально предсказал Рембо, поняв про них всё, когда его разлучили с его Верленом, разадрали буквально их на части... Рембо всё понял и перестал писать. Бросив напоследок пророчество: "Ну а если Европа, так пусть она будет, как озябшая лужа, грязна и мелка...// Пусть на корточках грустный мальчишка раскрутит свой бумажный кораблик с крылом мотылька…" и уехал в Африку навстречу смерти, конечно же, и славе….Этот грустный мальчишка из стиха и есть Художник, который видит, предвидит… Большинство читают Проклятых поэтов, упиваясь их внешней формой, её красотой и романтизмом и напрочь упуская содержание. Поэзия, да и, вообще, всё искусство того времени, говоря о тлене, подразумевало красивые, романтические формы. Внешне укладываясь в каноны красоты, оно выражало идею смерти материи. Её конечность, тлетворность и полную обречённость без Бога. Понадобилось больше ста лет, чтобы Остермайер откинул романтизм и красоту. Оставил идею в чистом виде. Идею гнева: «Да, материя смертна. Да, от неё смердит... Дайте мне выход!»

Верлена посадили в тюрьму за связь с Рембо. Великого Верлена. И издевались над ним в тюрьме. А эта была его единственная "порочная" связь. А теперь они гуманисты. У них в центре – человек. Они от гуманизма сходят с ума. Их мир – плоскостной и материальный. Поэтому такая реакция на него в их искусстве. Поэтому – Томас Остермайер...

Поразило, как вчера ржал, топая ногами, добропорядочный немецкий зал – благопристойные учителя, которые привели школьников на «искЮ с-ство», били себя по ляжкам и в угаре мотали головами, когда голый Гамлет мазался землёй, кровью и молоком... Над чем ржали?

Продолжение следует...

Часть вторая

Часть первая