Замечательная статья, чётко написанная. Несколько дополнений позволю себе.
У Достоевского, конечно, есть положительные идеалы. К ним-то многие его герои из бездны падения или болезни и устремляются. Будь то Раскольников или князь Мышкин. У Достоевского, скорее уж, высокая (осознанная, сознательная) и активная жертвенность (в христианском понимании), чем, говоря куцым языком современной прагматической (преследующей не истину, а выгоду) социальной психологии, так называемая "психология жертвы". Такая "психология жертвы" ("травма, рана") – суть чистая пассивность, неспособность обиженной души к любви, великодушию и прощению.
Сегодня такие "жертвы" или просто обиженные люди сами пишут что-то вроде стихов или романов. Но у Достоевского герои часто оказываются выше тривиальной психологии расхожей парочки – "жертвы и палача". Тем более уж сам писатель Фёдор Михайлович не для того пишет, чтобы отомстить кому-то или свести с обидчиком счёты, или самоутвердиться и утвердиться в своих попранных ("палачом", обидчиком, которым оказывается зачастую близкий тебе человек) правах, реабилитироваться, ещё и заработать на этом. То есть, и это отчасти есть, но не это существенно. Путь Достоевского-художника не в психологической жвачке "я – жертва, взываю к возмездию, ты – палач, ты виновен и т. д.". Это ещё не творчество, не великое, во всяком случае, творчество, вызывающее катарсис и преображение (и персонажей, и читательских душ). Путь Достоевского-художника – суть великое испытание и соединение самых противоположных идей на живых (или в живых) душах своих персонажей. С целью показать целостность, всеохватность души человека, единство противоположных в ней начал. А не чёрно-белое деление людей на "негативных и позитивных" (или сплошь негативных: "жертв – палачей"). И поэтому персонажи у Достоевского необычные, так часто противоречивые, экстраординарные. Они не линейные и плоские. Но это уже попытка разговора на другом (духовно-эйдетическом) языке, сегодня почти утерянном в мире литературной социальной прагматики и разных, так называемых, актуальных практик.
Повторюсь, статья М. Гундарина интересна и написана мастерски. Она чётко формулирована, современна. Хотя многие аспекты потребовали бы дополнительного объяснения. Например, почему возникает зависимость у одних как бы "травмированных" писателей и не возникает её у других, может быть, ещё более на деле травмированных и замученных писателей. Например, не было "зависимости" (или "травмы") у Андрея Платонова – напротив, он сотворил совершенно духовный художественный космос. И никакой при этом зависимости от всей мерзости, которую он необычайно великолепно и свободно описывает и творит в своих романах, читатель не наблюдает. Закрадывается подозрение, что так называемая "психология жертвы" – это просто выгодная позиция для обвиняющего (но не любящего) человека, или писателя. К тому же это приносит ему свои дивиденды. Мне кажется, что "зависимость" ("психология жертвы") "формируется" в тех душах, где "не сформирована" любовь, где нет великодушия. Ведь можно, например, понять (или простить, даже "пожалеть"?) ничтожество и жалкость "палача", его такую же зависимость, как и у "жертвы" от одних и тех же обстоятельств. Но не это ли и есть "болезнь сознания", вернее, сама неосознанность, непробуждённость души (непросветлённость сознания)?
Возможно, такие писатели через своё письмо пытаются осознать то зло, которое с ними произошло когда-то не по их вине. Потому это прежде всего, прав автор статьи, психотерапия или модные социальные практики, почти всегда гендерные. Для современной психологической практики – это обычное дело. Но этого недостаточно для художественной литературы с высоким уровнем. (Поэтому сравнение с Достоевским не слишком корректно. Достоевский не позитивист, но зато реалист в высшем смысле слова. Как известно.) Однако этих модных практик совершенно недостаточно для сильной прозы или, тем более, поэзии. Любому настоящему Автору (художнику слова) надо всячески избегать статуса "жертвы". Где есть любовь и осознанность, там нет зависимости.