Благодарные заметки

Отход Нестерова от идеологии и эстетики передвижников начался с «Пустынника», над которым он работал одновременно с картиной «За приворотным зельем». В ней еще налицо все признаки жанра: и тема, и композиция, и, в особенности, трактовка образов девушки и старичка, в результате чего драматическая ситуация воспринимается иронически. Идущий же по тропинке вдоль реки пустынножитель, в лапотках, с палкой, с детски наивным, светлым и спокойным выражением думает не о нуждах «низкой жизни», его мысли устремлены к вечному, к Богу, и у зрителя картина вызывает тихую, светлую радость. И хотя она открывала новую область бытия, нехарактерную для передвижников, при приеме на 17 Передвижную выставку полотно почти не вызвало возражений. Понравилось оно и П. М. Третьякову, который купил его для своей галереи.

Следующий шаг в утверждении независимости от тогдашних традиций и моды художник сделал своим «Варфоломеем». Эта картина стала первой из его грандиозного замысла написать серию работ из жизни Преподобного Сергия. Не случайно поэтому большая часть творческой жизни художника проходила в окрестностях Сергиева Посада, «в местности, пронизанной духовной энергией Преподобного Сергия», как выразился о Троице-Сергиевой лавре П. Флоренский. В 1888 г. Нестеров познакомился с Елизаветой Григорьевной Мамонтовой, женой известного промышленника, строителя железных дорог и мецената Саввы Ивановича Мамонтова, и с тех пор по ее приглашению часто бывал и подолгу живал в их имении Абрамцево, находящемся в двенадцати верстах от Сергиева Посада. По проекту В. Васнецова в абрамцевском парке была построена домашняя церковь Мамонтовых в древнерусском стиле, им же и расписанная. Росписи эти привели молодого художника в восхищение, в особенности «Сергий Радонежский». Тогда же у него впервые появляется мысль написать своего Сергия, о чем известно из его письма сестре Александре Михайловне. Окончательно этот замысел сложился во время его пребывания в Италии летом 1889 года. В венецианской Академии художеств его внимание привлекли произведения Витторе Карпаччо, художника не первой величины, но чем-то родственного ему. Особенно поразили его картины, рассказывающие о жизни католической святой Урсулы, впечатления от которых укрепили художника в мысли написать серию картин из жизни радонежского старца.

Справедливости ради надо сказать, что решение Нестерова разрабатывать тему Преподобного Сергия не было оригинальным. Напротив, тема эта была даже популярной среди художников, что объясняется усилившимся в то время общественным интересом к древней истории России и подготовкой официального чествования 500-летия Преподобного Сергия. Помимо В. Васнецова с его «Сергием Радонежским», о котором было упомянуто выше, к этой теме обращались Сергей Коровин, Суриков, Поленов, работы которых Нестеров видел в абрамцевском музее. Но в его творческом сознании вызревал другой образ Преподобного Сергия, не похожий на абрамцевские образцы.

Нестеров не раз высказывался о том, что его как художника интересует природа и человек, живущий с ней в согласии. И, приступая к этюдам будущей картины, он искал подходящий пейзаж и детали, которые соответствовали бы его представлениям о природе и человеке четырнадцатого века. Природа в окрестностях Сергиева Посада как нельзя более соответствовала этим представлениям. По словам художника, общий фон для «Варфоломея» был написан с абрамцевского балкона. В тех же местах были написаны и детали: дуб, рябинка, березка и елочка. А голова отрока, как известно, написана с десятилетней крестьянской девочки, которую он встретил в деревне Комякино, где в то время проживал после возвращения из заграничной поездки. Таким образом, все подготовительные материалы к картине были взяты художником из природы и из жизни, что принципиально важно для Нестерова. Здесь же, недалеко от Комякино, в д. Митино, он начал писать картину на холсте, но дело не пошло, и художник уехал в Уфу к родителям, где она и была благополучно окончена.

В январе 1890 года картина была привезена в Москву, и с этого времени началась ее самостоятельная жизнь. Первые зрители из числа наиболее близких автору художников «Варфоломея» одобрили и дали ему высокую оценку. Особенно хвалил картину Левитан и предсказывал ей успех на выставке. Одобрительно высказались о картине Аполлинарий Васнецов, Архипов, Остроухов. Но для Нестерова самым важным было признание достоинств картины П. Третьяковым, который долго к ней присматривался и наконец купил для своей галереи на условиях, предложенных автором.

В это время в Петербурге готовилась очередная, 18-я выставка передвижников, куда и отправил Нестеров своего «Варфоломея». По существующим правилам картины, представляемые на выставку, проходили предварительный отбор. И тут выяснилось, что против принятия «Варфоломея» выступил целый ряд членов Товарищества. Но самым непримиримым противником «Варфоломея» был идейный вдохновитель передвижников В. Стасов. В письме отцу от 2 марта 1890 года Нестеров приводит цитату из его статьи в «Северном вестнике». «Только одному из новопришлых я не могу симпатизировать. Это Нестерову. Еще не в том беда, что он вечно все рисует скиты, схимников, монашескую жизнь и дела, это куда бы ни шло... но в том беда, что все это он рисует притворно, лженаивно, как-то по-фарисейски, напуская на себя какую-то неестественную деревянность в линиях, пейзажах, красках, что-то мертвенное и мумиобразное». И подобных отзывов в тогдашней прессе было немало. Привожу эти подробности только для того, чтобы было понятно, с какими трудностями пришлось пробиваться «Варфоломею» к зрителям, какие препятствия преодолевал и его автор, отвоевывая право на свой собственный путь в искусстве. И дело не в том, что к молодому художнику отнеслись предвзято, а в том, что своим «Варфоломеем» он посягнул на утвердившиеся в обществе благодаря деятельности передвижников принципы, формы и традиции художественного творчества, которые почитались единственно возможными, правильными и даже необходимыми. Всякое же отступление от этих традиций, ставших уже своеобразной модой, воспринималось как бунт, крамола и ересь. Но, несмотря на все эти препятствия, на этот «террор среды», «Варфоломей» завоевывал на выставке все больше и больше почитателей и поклонников, что дало повод автору спустя время утверждать, что «Варфоломей» на выставке имел исключительный успех. И со временем он только возрастал.

И сегодня с уверенностью можно сказать, что «Варфоломей» – это главная картина Нестерова, его визитная карточка. Не потому, что другие картины менее талантливы, а потому, что в «Варфоломее» наиболее полно и ярко выражено своеобразие его художественного таланта, главная идея всего его художественного творчества – стремление выразить внутреннюю жизнь своих персонажей, их духовное бытие. Художник не раз подчеркивал, что он не живописец, что его прежде всего интересует духовная ипостась изображаемых лиц.

Когда смотришь на эту картину, возникает ощущение какой-то тайны, которая в ней заключена, хотя внешне вроде все понятно. Но автор не случайно назвал картину «Видение отроку Варфоломею», чем, кстати, вызвал у кого-то из принимавших картину на выставку обидное замечание: мол, видение – это область психиатра, а не художника. Отрок видит то, что скрыто от нас, зрителей: он видит выражение лица таинственного незнакомца, и его душа готова к восприятию божественного откровения. Он замер в почтительном и благоговейном ожидании чуда. Вся его фигура – молитвенно сложенные руки, тонкая шея, подстриженные волосы, непропорционально большой затылок – есть выражение доверчивости, кротости и смирения, «чистоты нравственного чувства», если использовать известную формулу. А фоном служит среднерусский пейзаж, с желтыми березками и зелеными елями в пору ранней осени, когда листва еще не опала. Видны делянки с кое-где сжатым и связанным в снопы хлебом, едва видны капустные грядки, а слева – небольшая речка и дорога вдоль нее. Состояние тишины и покоя.

Воплощая свой замысел, художник опирался на самое древнее жизнеописание Преподобного Сергия, составленное учеником старца блаженным Епифанием спустя двадцать лет после смерти своего учителя. В житийном изложении чудесное это событие выглядит примерно так. Отец посылает Варфоломея искать пропавших жеребят (отсюда и уздечка на руке). По пути тот встречает стоящего под дубом и молящегося старца, который спрашивает мальчика, что ему надо. И вот здесь заключена некая загадка. Мальчик говорит незнакомцу не о пропавших конях, а жалуется на то, что он учится грамоте, но она ему не дается. И просит старца помолиться за него, чтобы Господь вразумил его. Затем, как следует из жития, монах и отрок помолились вместе, старец достал из коробки просфору и дал кусочек Варфоломею, сказав при этом, что отныне не только уразумеет учение книжное, но и сможет помогать другим.

На картине Нестерова и запечатлен момент, когда монах достает просфору, чтобы передать ее мальчику и совершить обряд святого причастия. В этот момент на отрока нисходит божественная благодать. Такая композиция отдаленно напоминает изображение на одной из старинных икон Преподобного Сергия с житием. Подобную икону художник мог видеть в Свято-Троицкой церкви, где неоднократно бывал в период создания картин. В современном собрании икон Третьяковская галерея есть образ Преподобного Сергия с житием, написанный неизвестным мастером в середине XVI века, то есть примерно через 150 лет после кончины старца (1391 г.) и 130 лет после его канонизации (1422 г.). Неизвестный иконописец, безусловно, был знаком с жизнеописанием святого старца и на иконе изобразил не только собственно портрет, но еще девятнадцать миниатюр, иллюстрирующих основные события жизни Преподобного Сергия. Но повлияла ли эта иконная миниатюра на композицию картины? Прямой ответ на этот вопрос дать невозможно, поскольку ни сам автор, ни один из исследователей его творчества об иконе не упоминают, хотя С. Дурылин и отметил, что «сюжет и композиция картины Нестерова созданы под влиянием древнейшего жития Преподобного Сергия».

Первый набросок, сделанный в итальянском альбоме, о котором упоминает С. Дурылин, отличается от иконной миниатюры тем, что мальчик стоит справа от монаха, тогда как на иконе – слева, то есть как на картине. Поэтому предположение о том, что икона могла повлиять на композицию картины, имеет право на существование хотя бы потому, что она по композиции ближе к картине, чем первоначальный эскиз.

Но, в конце концов, простому зрителю, в том числе и сегодняшнему, не так уж и важно знать, «из какого сора» вырос этот нестеровский шедевр. Для автора «Варфоломей» до конца жизни оставался любимым детищем. Он не раз говорил, что если через двадцать пять, тридцать лет эта картина смотрящему на нее ничего не скажет, то ему не нужен и весь Нестеров. Со времени написания ее прошло более ста двадцати лет, но и сегодня, когда в обществе постепенно возрождается интерес к духовной жизни, к вере, «Варфоломей» по-прежнему многое говорит заинтересованному и неравнодушному человеку и вызывает в его душе благородное и благодарное чувство.

Василий НАПОЛЬСКИЙ