Такое далёкое и такое близкое путешествие в Переделкино. Часть восьмая

*  *  *

Поднялись на второй этаж. Перед входом в комнату/кабинет Пастернака:

*  *  *

Весь второй этаж занимает комната Бориса Пастернака

Именно в этом кабинете в 1946 году было написано известное всем стихотворение:

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела…

Да мало ли тут всего если не гениального, то уж точно великого было написано!

Пастернак наедине с собой. Взгляд как будто взывает/призывает.

Пастернак любил женщин. Помните о том, что у него было две жены – не одновременно, конечно, а последовательно (сначала Елена Владимировна /в девичестве Лурье/, затем Зинаида Николаевна /в девичестве Еремеева, а по первому мужу Нейгауз/)? И при этом у поэта была ещё отдельная от семейной жизни муза – Ольга Ивинская, которая являлась адресатом многих его стихотворений, в том числе из цикла «Стихотворения Юрия Живаго».

…Так что этот томный взгляд я понял правильно.

Великий поэт не может быть долго один. Уж если говорить/писать напрямоту, то с женщинами ему всегда приятней, чем одному. И бюсту поэта, и его духу (душе).

Вот он уже с Таней Красновой. И ему хорошо, и ей.

Вот со Светой Смирновой. Оба на седьмом небе от счастья, но свои эмоции стараются сдерживать.

Вот с Шафали Нурун (уже международный уровень! думаете, Нобелевская премия у Пастернака была случайной? То-то же!)

Хотел для полной фотоколлекции отснять и Алёну рядом с Пастернаком, но она прижалась к Танюше Красновой и никак не хотела её от себя отпускать. Пришлось долго мучиться… Если долго мучиться…

Но, «если долго мучиться, что-нибудь получится». Я таки настоял.

«Судьба нам долю лучшую не может сразу дать, Везенье – дело случая, который надо ждать…»  (с)

Вот и с Алёной Кулыгиной. Уровень опять российский, но не менее значимый.

Теперь коллекция (каждая из девушек-единомышленниц и Пастернак) полная. Что называется, «полным-полна коробушка, есть и ситец, и парча». Нет в этой коллекции только того, что можно назвать «Я и Пастернак». Ну, нет, что ж поделать, не судьба. Пока не дорос.

Разумеется, я не дорос до Пастернака, а не он до меня. Уточняю на всякий случай, а то вдруг кто-то что-то не то подумает (все вместе улыбнёмся, пусть шутка и глупая).

…В общем, на нет и суда нет.

*  *  *

А побеседовать друг с дружкой ивановским девочкам ох как не терпится (Иваново – родина обеих: и Тани, и Светы)! Когда ещё в следующий раз встретишься и досыта наговоришься!

Алёнка ни на что не обращает внимания, не может оторваться от мобильника, там ждут её важные дела (и свершения). Если взглянете на снимок, то поймёте, что Танюша со Светой так и не наговорились. Дом-музей Пастернака – самое лучшее место для того, чтобы обсудить мировые/международные дела и текущие женские проблемы.

Рабочий стол Пастернака. Ох, сколько на нём было создано шедевров, если только стол не подменили (вернее, если после «разбазаривания» этого дома сумели отыскать и вернуть на место «тот самый», подлинный, аутентичный).

Обратите внимание на корешки книг. Кафка. Альберт Эйнштейн.

Как-то странно стоит (не висит) портрет. На табуретке. Некая символика, что ли?

Света закрыла своим телом Пастернака и поджала губы. А Алёнка никак не может оторваться от мобильника (там, в виртуале, побыть важнее, чем тут, в реале).

Смотреть в окно, углубляться в себя и создавать шедевры – что может быть круче этого!

 Просто снимки со второго этажа пастернаковского дома: хорошие и разные.

Снимки, на которых видны мои единомышленницы, не просто хорошие, а очень хорошие!

 *  *  *

РОЯЛЬНАЯ

Изначально в этой комнате стоял небольшой кабинетный рояль, но потом стало не до рояля.

…30 мая 1960 года здесь Пастернак умер.

В начале года у поэта развился рак. Он ослабел и уже даже не мог подниматься на второй этаж, поэтому жил/лежал/угасал/отходил в мир иной в этой комнатушке.

Источники сообщают о последних словах Пастернака, будто бы сказанных им жене (музы Ольги Ивинской рядом не было, то ли её не пускала законная супруга Пастернака, то ли такова была воля самого поэта): «Я очень любил жизнь и тебя, но расстаюсь без всякой жалости: кругом слишком много пошлости не только у нас, но и во всём мире. С этим я всё равно не примирюсь».

Посмертная маска.

…Во Всемирной паутине множество фотоснимков с похорон Пастернака.

Пишут, что на его похороны пришло несколько тысяч поклонников его творчества.

*  *  *

Снова вернулись в первую комнату (столовая): выход из дома один.

И вообще всё возвращается на круги своя, не раз уже замечал это в своей собственной жизни.

И вот на тебе! Новое подтверждение/очередное доказательство: жизнь по кругу (все вместе улыбнёмся).

Алёнка всё время с мобильником. Только теперь он сменил позицию и переместился поближе к уху.

А вот опять не у алёнкиного уха, а перед её глазами.

А вот вновь у уха (а Танюша тем временем в полной уверенности, что я снимаю её, потому и приняла фотогиеничную позу).

Что-то неладное творится в Датском королевстве.

Как я это понял? Шафали не освещает дом своей улыбкой.

*  *  *

Экскурсии конец. Вышли из дома.

Наверное, именно в этом (в том, что всё хорошее когда-нибудь заканчивается) и крылся корень проблем Датского королевства.

*  *  *

Бурное обсуждение чего-то и всего подряд.

– Это ж дорога нехорошая… там близко… – жестикулируя, убеждает Шафали Танюшу Краснову.

Я напеваю: «Две москвички, две подружки… Таня, Нурун – их всего двое…»

Тут Шафали расцветает и снова всё вокруг себя освещает.

Вот чего не хватало в конце экскурсии по дому-музею Пастернака! Лучезарной улыбки Шафали!

– Остальные две [девушки-единомышленницы] отстали далеко… – выдавливаю из себя.

– Нас мало. Нас, может быть, трое… – начинает цитировать Пастернака Танюша. – …каких-то и дерзких… Это, между прочим, шестидесятники…

– Давай читай дальше, не прекращай, говори, говори… – подбадриваю (или провоцирую) я.

– Я сейчас не вспомню уже, – признаётся Танюша. – У меня даже телефона нету для подсказки… Я знаю эти стихи!.. Нас мало. Нас, может быть, трое… Это Ахмадулина, по-моему… каких-то летящих и дерзких.

(Оригинал стихотворения Пастернака, написанный в 1921 году:

Нас мало. Нас, может быть, трое

Донецких, горючих и адских

Под серой бегущей корою

Дождей, облаков и солдатских

Советов, стихов и дискуссий

О транспорте и об искусстве.

Мы были людьми. Мы эпохи.

Нас сбило и мчит в караване,

Как тундру под тендера вздохи

И поршней и шпал порыванье.

Слетимся, ворвёмся и тронем,

Закружимся вихрем вороньим,

И – мимо! – Вы поздно поймёте.

Так, утром ударивши в ворох

Соломы – с момент на намёте, –

След ветра живёт в разговорах

Идущего бурно собранья

Деревьев над кровельной дранью).

Услышав про «шестидесятников» и «Ахмадулину», предлагаю:

– Может быть, Пастернака вспомнишь?

– Мело, мело по всей земле, во все пределы… Свеча горела на столе, свеча горела…

– А может быть, про «набрать чернил и плакать»?

– …о феврале навзрыд, когда полуденная слякоть… та-та-та-та-тата… – [в оригинале: «пока грохочущая слякоть», а «та-та-та-та-тата» там нет вовсе].

– Слякоть? А не мякоть?

– Слякоть!.. И ещё… Я много Пастернака знала!.. Сейчас уже не вспомню, старенькая стала.

Вот так всегда бывает в жизни: когда надо, вылетает из головы. Только что мы знали всего Пастернака наизусть, а что вспоминается? Ничего. Зато ночью непременно приснится полное собрание его сочинений (мне вот так и приснилось – улыбаемся).

– Сейчас мы проверим на других… А кто помнит хоть одну строчку Пастернака? – обращаюсь уже к следующей волне единомышленниц, нахлынувшей вслед за Таней с Шафали.

– Ты как в будущность войдёшь… – Алёнка Кулыгина.

Это отсюда (из «Никого не будет в доме…»):

Но нежданно по портьере

Пробежит вторженья дрожь.

Тишину шагами меря,

Ты, как будущность, войдёшь.

Света Смирнова заявила, что она в старческом маразме, но никто ей не поверил. Молодая красивая девчонка! Просто из принципа не пожелала делиться своими знаниями пастернаковских стихов с остальной гурьбой.

Возвращается миновавшая меня Алёнка. Она возбуждена – явно что-то вспомнила, и ей хочется доложиться… со всеми поделиться частичкой своей памяти:

– Стыдно быть известным, стыдно быть богатым…

Имелось в виду, видимо, вот это (про богатство там вроде ничего нет, проверил – легко проверять, сидя за компом уже дома и имея доступ ко Всемирной паутине):

Быть знаменитым некрасиво.

Не это подымает ввысь.

Не надо заводить архива,

Над рукописями трястись.

– Такие великие люди жили так просто, как нищие. Великие духом… – это реабилитируется Света Смирнова. Сказала и взглядом, мыслью и душой нырнула в свой мобильник, словно от кого-то спасалась (от меня, видимо).

*  *  *

Из Всемирной паутины.

Один источник сообщает:

«…Судьба дачи могла кончиться трагично. В то [советское] время дачи не наследовались. В 1980 году умер Станислав Нейгауз, младший сын жены Пастернака Зинаиды Николаевны от первого брака, и дальнейшее наследование стало невозможным. Пять с половиной лет дача стояла пустой, потому что после Пастернака ее никто не решался занять. В 1984-м суд передал здание Чингизу Айтматову, однако писатель отказался от дома в память о Пастернаке. Осенью 1984 года суд вынес решение о насильственном освобождении дачи для нового жильца, все вещи предполагалось выбросить…»

Второй источник приходит первому на помощь:

«…На закате советского строя, в 1984 году, и вовсе решили отнять у наследников дачу, а вещи выбросили на улицу. Однако вмешательство Д.С. Лихачёва и уже прославившихся поэтов Е.А. Евтушенко и А.А. Вознесенского помогло избежать непоправимых последствий. Все вещи вернули на свои места… 10 февраля 1990 года состоялось официальное открытие музея. Его директором стала Наталья Анисимовна Пастернак. Сейчас эту должность занимает внучка поэта Елена Леонидовна Пастернак...»

…Таким образом, музей открылся как раз к 100-летию поэта – любят у нас всяческие даты и что-то к ним приурочивать. И поныне действует – хоть это слава Богу! А то и музея Пастернака не было бы.

 Продолжение следует…