Как жили башкиры. Счастливое детство в Абуляисово. Часть одиннадцатая

Новая должность отца

Вот уже наступила зима. Войдя в свои права, она то удивляет людей своими буранами, то трескучими морозами, а в доме Банат особых изменений нет, только на нарах пустеет место Минигуль-апай и зятя за обеденной скатертью. Зато в деревне новость большая: будет отчетно-выборное собрание колхозников, где будет подведен итог прошлому году и поставлены задачи на новый отчетный год. В один из дней отец Банат с некоторым недовольством и смущением зашел поздно вечером домой. Оказывается, он был на собрании, и его назначили заведующим зернотоком, сняв с должности бригадира, а вместо него назначили бригадиром Камиль-агая, инвалида войны, потерявшего обе ноги на фронте. Камилю сказали: «Ты прекрасно можешь на лошади сидеть, вот тебе новая работа: вместо Хасан-агая теперь ты будешь гонять людей на колхозные работы».

Мать Банат нисколько не стала горевать по этому поводу, наоборот, обрадовалась, потому что теперь она не обязана будет ходить каждый день на работу, показывая пример остальным колхозницам. Наконец-то их дети увидят дома и отца, и мать, значит, она домашним хозяйством больше будет заниматься. И сестры Банат, узнавшие эту новость, обрадовались, потому что им тоже достанется поменьше работ по дому, значит, будет возможность лучше учиться в школе, а то вон Гульшат совсем забросила учебу, вечно занятая вместо матери приготовлением еды для семьи.

Только у отца девочек не было радостного настроения. Девочки удивились этому, но причин недовольства отца никто из детей спросить у отца не решился. Причина стала понятна только потом, спустя полмесяца после того знаменитого собрания колхозников.

Осенью прошлого года, оказывается, колхоз для выполнения плана по сдаче зерна государству собрал все зерно в складах бригад и вынужден был сдать весь запас зерна. Амбары колхозные были пусты, не осталось зерна даже для семян. В феврале отец Банат и другие колхозники отрядили обозы в далекий Казахстан, пожилые уже мужчины деревни Сагадетдин-олатай, Мухаметьян, Абдрахман, Рахматулла, Мингажетдин, Нурмухамет, Ишмурат-олатаи и более молодые Насибулла-агай, Яхья-агай, Газиз-агай, Рифкат-агай, Мурзагали-агай, Алламурат-агай, Иглик-агай в трескучий мороз утром рано тронулись из деревни в далекий хлебный край за семенным зерном. Как они доехали туда, что они испытали в пути, как они защищались от всяких банд, орудовавших тогда в степях, никто из домашних не знал, конечно.

Однажды поздним вечером Банат услышала скрип ворот и лошадиное ржание во дворе. В двери дома показался отец девочки в тулупе, борода и усы отца были в инее, валенки на ногах его задубевшие. На ходу снимая с рук самодельные рукавицы, сшитые из козьей шкуры, и похлопывая ими друг об друга, чтобы снять с них катышки льда, отец без сил упал на нары, в чем был одет. Мать и сестры быстренько сняли с него верхние одежды, накрыли его толстым, самым теплым одеялом и поднесли ему горячий чай с молоком.

Мать и Минсара-апай вышли во двор, распрягли и завели лошадь в сарай, укрыв ее попоной. Спустя некоторое время отец, видимо, отдышался и, еле разжав челюсти, повелел, чтобы два мешка из саней занесли в дом, а остальные мешки закидали сеном, чтобы они не привлекали внимание соседей. Назавтра утром отец запряг лошадь, и все эти мешки с зерном отвез в колхозный амбар. Туда же подъехали и другие мужчины, ездившие с ним за семенным зерном, и оставили в амбаре драгоценное зерно. Так колхозники раздобыли семена для колхоза.

Еще одна зима в заботах о жизни и рассказы родителей о себе

Из домов мужчин, ездивших за зерном, вечерами пахло жареным зерном-курмасом. На запах собирались детишки соседей, и сердобольные жены этих мужчин сыпали в их карманы горячие зернышки, которые несли детишки своим домашним, чтобы их тоже угостить дорогим гостинцем. А в доме родительском долгими вечерами мать, сестры и сама Банат садились при свете десятилинейной керосиновой лампы на тряпичный домотканый старый палас, в середину которого было ссыпано из тех двух мешков золотистого цвета зерно. Они перебирали их, выбирая мелкие камешки, чтобы те не попали в ручные мельницы, когда мать станет молоть зерно для вкусного хлеба пшеничного. Работа эта нудная, от долгого сидения устает пятая точка, спина, глаза замыливаются и перестают замечать камешки коричнево-желтого цвета.

Отец девочек, видя, что домашние устали, забросив ремонт уздечек, хомутов, тоже присаживается к дочерям. Те оживают, видя, что есть на кого опереться, начинают веселее перебирать зернышки, а отец рассказывает о том, как он оказался в Абуляисе-Ергаише, как основался тут. Девочки, навострив уши, внимательно слушают каждое слово своего отца.

— Я родился в деревне Акбулат Усерганской волости Оренбургской губернии в бедной крестьянской семье Яубасаровых Хайретдина Сайфетдиновича и Гульзамины Ямалетдиновны. Мать — уроженка деревни Идяш. Ее отец — Ямалетдин Ахмадиев. В семье родительской я рос один, младшая сестренка умерла еще в младенчестве. Когда мне шел четвертый год, умерла моя мама, а в семь лет умер и мой отец. Меня, сироту, забрал к себе в деревню дедушка по матери Ямалетдин. Я воспитывался в его семье. Там же, в деревне Идяш, меня отдали учиться в медресе. Учился я хорошо, все схватывал на лету. Но кратковременной оказалась моя жизнь в доме дедушки. Когда мне шел четырнадцатый год, дед умер, и меня отдали служить богатым в качестве мальчика для побегушек, а потом стал подпаском, дальше — пастухом.

В 1919 году в Идяш вступили войска Дутова, и взрослых мужчин и парней забрали на службу в их армию, потому что в России после Октябрьской революции шла Гражданская война, страна, разделившись на два лагеря — на красных и белых — воевала. Так я оказался в стане белых. В последние дни лета я заболел и попал в госпиталь в Оренбурге. В госпиталь время от времени приходил мой земляк один в одеянии белых, он агитировал лечащихся перейти на сторону красных, потому что почти все лечащиеся были в основном выходцами из бедных крестьянских семей, насильно зачисленные в войско белых. Нам были ближе интересы крестьян, которых защищали красные.

Я со своим одним товарищем решил перейти к красным, в одну из ночей мы тайком вышли из госпиталя, направились наугад к реке Урал и вплавь перешли ее (мост сильно охранялся беляками; тогда стояли последние дни августа, вода в Урале была холоднющая) и примкнули к красным. Сказалось, видимо, то, что я еще не окрепший был после госпиталя, да и плавание в холодной реке, меня начало лихорадить, болезнь моя обострилась, поэтому меня снова отправили в госпиталь. Я долго лечился в госпиталях Сызрани и Самары. После двух месяцев лечения, наконец, я пришел в форму и попросил командиров, чтобы меня отправили в действующую армию. Вместо нее меня отправили в Нижний Новгород грузчиком дров для пароходов. Здесь я служил до весны, затем снова попросился на фронт. Мою просьбу удовлетворили, и я попал в действующую армию, в штурмовой отряд.

Наш отряд охранял бронепоезд. Воюя пулеметчиком, я на бронепоезде проехал по всей европейской части России, по Украине, дошел до Польши. Здесь, на территории Польши, мы попали в окружение белых и вынуждены были взорвать свой бронепоезд, чтобы он не достался врагам нашим. Сами стали выбираться на восток, все время шли по лесам, сверяя ночами путь по звездам. И, наконец, мы оказались у своих, у красных.

Потом я продолжил службу пулеметчиком на бронепоезде «III Интернационал». Слава Богу, ни разу не был ранен. В конце 1923 года мне дали отпуск, сказали, что после отпуска меня отправят на учебу в школу подготовки офицеров. И вот я приехал на родину, в Ергаиш, где жила родная сестра моего отца Хабира-апай. Она была замужем за Азаматовым Юлай-езняем, их семья была середняцкой, жила в достатке: у них было несколько десятин земли, сельскохозяйственный инвентарь, 5 коров, 3 лошади, козы и овцы. Жаль только, что рабочих рук не хватало, чтобы вести такое большое хозяйство. Когда Хабира-апай узнала о том, что я собираюсь уехать из деревни после отпуска, стала причитать, жалея меня, что вечно вынужден буду я жить среди русских, далеко от родины. Если заведу семью, то неизвестно, какой национальности будет жена, а дети кем будут, признают ли себя башкирами. Она стала уговаривать меня остаться в деревне, жить у них, пока не женюсь и не построю свой дом. После долгих дум над ее предложением, я решил остаться в Башкортостане.

В начале 1924 года женился на вашей матери. Ладно, дети, на сегодня хватит, время позднее уже, про остальное расскажу вам завтра вечером, да и керосин надо экономить, — так отец остановил работу своих домочадцев.

Уставшие от долгого сидения на полу, девочки и мать разминали руки-ноги, потом перебранное зерно в тазике ссыпали в мешок, и отправлялись спать.

Надолго затянулась эта работа, зато мать иногда готовила курмас (жареное зерно), затем молола его на ручной мельнице, и получался талкан, который смешивали с цельным молоком: эту вкуснотищу сытную любили все.

Продолжение следует…