Красные ботинки

Сквозь сон она уловила шум в прихожей, сквозь сон же и улыбнулась. Среди ночи хлопнула входная дверь. Послышались радостные приглушенные голоса. Значит, дед приехал из командировки. Она еще раз улыбнулась сквозь сон и крепко уснула.

Утром, едва открыв глаза и вспомнив, что ей то ли приснилось, то ли и вправду произошло, выбежала в гостиную, освещенную ярким ломким лучом утреннего солнца. На диване стоял дорожный кейс деда, а рядом косо и объемно громоздился не распакованный еще чемодан. Она радостно побежала на кухню. Там на нее шикнула бабушка: «Тихо! Попрыгунья, он еще отдыхает...»

Утренняя каша казалось пресной. Она то и дело поглядывала на дверь спальни. Тревожить деда ей не разрешалось. Он должен был хорошо отоспаться с дороги.

Потом пришла няня и повела ее гулять. Когда они вернулись, деда уже не было. За ним, видимо, прислали служебную машину, и он уехал на завод. Она вздохнула и спросила: «А, а скоро ли вечер и когда все будут дома?» Няня сама ничего не знала, а бабушка уехала вместе с дедом.

Ничего не оставалось, как после обеда лечь спать. И хорошо. Во сне время летит быстро. Полдничали и ужинали опять только с няней.

Позже пришли родители. Позвонила бабушка, сказала, что есть неотложные дела, экстренно остановили на ремонт одну из печей, и они задержатся.

Она капризничала и хотела дождаться, когда все опять соберутся вместе. Она скучала. На ночь ей читали и дали теплого молока, засыпала она долго и все прислушивалась, а не стукнет ли дверь в подъезде. Но так и уснула, тревожно и со слезами.

Утром открыла глаза и увидела на стуле рядом с кроваткой красные яркие ботинки. Шнурки тоже были красные, длинные, с черными железками на кончиках. Она вскочила, схватила ботинки и бросилась в спальню бабушки и деда. Но в комнате витал лёгкий аромат бабушкиных духов и более деловой и вкрадчивый запах папирос деда. Бабушка не разрешала деду курить в комнатах. Но запах папирос всегда входил в комнату раньше него и оставался надолго, постепенно теряя насыщенный след его недавнего присутствия. Ох, она опять их не увидит до вечера.

В кухне хлопотала няня.

– Ты хотя бы померяй, а вдруг малы, – няня налила ей компот, и погладила по голове. Ботики стояли на столе рядом с тарелкой каши.

– Не буду, а когда дедушка придет? Или опять печь захворала? – она смотрела на ботинки. Радость ее почти прошла.

– Ну, давай ножку, – няня склонилась над ней.

Ботинки оказались велики. Но не так чтобы очень, но пока ходить в них не следовало.

– К осени врастешь, – утешила няня. А пока давай уберем в шкаф.

Она взяла ботинки и понесла.

– Нет, дай, я сама.

В ее шкафу места было много, и она выбрала для обновки почетное – на полочке. Ботинки пахли новой кожей и свежей краской. Внутри они были мягкие и, если смотреть на них в шкафу, то напоминали картинку из ее книжки. Целый день она подходила к шкафу, открывала дверь и любовалась ботинками.

Потом она села рисовать. И нарисовала завод. Металлургический. Она не совсем понимала, что это значит. Но помнила, как дед рассказывал ей, что есть не только черная металлургия, но и цветная. И поэтому из труб большого, нарисованного ей завода, поднимался в синее небо цветной дым: зеленый, желтый и красный.

Закончив рисунок, она понесла и показала его няне. Та, посмотрев поверх очков, заключила, что не понимает, почему она нарисовала в небе  сразу несколько радуг. Девочке пришлось объяснять, что так работает  цветная металлургия и, что эти дымы-радуги, если так уж угодно няне их называть, и есть главное отличие цветной от черной металлургии.

Ей с трудом удавалось выговаривать это трудное слово «металлургия», у нее получалось «метарургия». Няня пожала плечами и не стала с ней спорить. Только посоветовала показать рисунок деду, ведь он и был «главным метарургом» большого завода, а, значит, ему видней, какой дым должен идти из труб.

Лето пролетело быстро. Дождливая скорая осень моросила дождем. Няня собирала ее на прогулку.

– А ну-ка, неси ботинки, самое время переходить на осеннюю обувь.

Ботинки оказались почти впору. Красные, яркие, на прекрасной кожаной подошве, тупые носки поблескивали матово и красиво.

Ветер нес по дороге желтые листья. Моросило. Они прошлись по дорожке. Ботинки слегка скрипели, но очень хорошо облегали ногу, не терли и оказались еще и непромокаемыми. Она встала в лужу, но в ботинках как было сухо и тепло, так и осталось сухо и тепло.

И тут в соседнем дворе ударили литавры, вслед забил барабан и потом истошно завыли трубы.

– Никак хоронят, пойдем-ка.

Няня взяла ее за руку и потащила через улицу.

Пространство двора был плотно заполнено. Тесно толпились люди в черном. Незнакомые мужчины и женщины. Няня проталкивалась куда-то вперед и тащила ее за руку. Оркестр играл натужно и зловеще. Толпа всколыхнулась и, покачиваясь, стала вытекать на улицу. Она ничего не видела, только ноги, шаркающие по мостовой, спины и бока черных пальто и плащей, черные перчатки, торчащие из рукавов, и слышала разговоры вокруг, заглушаемые громом оркестра.

И тут рука няни отпустила ее руку.

Ее толкали со всех сторон, она никак не могла выбраться. Людей было много, все они шли вперед. Черная и живая людская река подхватила и понесла, понесла. Потом кто-то подсадил в автобус.

Ехали долго и молча. Она не плакала и думала, что няня вот-вот отыщется и заберет домой. Место, куда приехали, сразу ей не понравилось. Еловый лес, мрачный и частый. Стали выходить из автобуса. В лесу опять шли и шли. Оркестр играл непрестанно. Заунывно и печально. Потом толпа остановилась. Она вслушивалась в то, что говорят.

– Покойный был... – а дальше не поняла.

Потом толпа распалась на группки, начала редеть и убывать. И тогда она увидела свежий глиняный холм, венки, сверкающую металлом пирамидку, не покрашенную, с красной пятиконечной звездой...

Она стояла и молча смотрела, как дождевые струи оставляют следы на свежей глине и потом маленькими струйками сливаются у нее под ногами в бурый ручей. Как грустно кивают ей цветы, оставленные у пирамидки, как они намокли и низко опустили головки.

Девочка осталась одна. И теперь увидела и другие поросшие желтой травой холмики, и другие тускло, матово и мокро поблескивающие пирамидки... Она пошла между ними. И бродила долго.

Ботинки промокли. Глина комьями налипла на подошвы, носки потускнели и тоже были плотно облеплены глиной. Когда? Она и не заметила. Да и сама она промокла, продрогла, устала.

– Странно, – думала она, – буду ждать. Когда-нибудь они хватятся меня и, наверное, пойдут искать...

Чтобы ждать, пришлось найти место посуше. Она забралась на какой-то холмик и прислонилась к холодной пирамидке. Дерево заслоняло это место от дождя. Но иногда ветер шевелил крону. Капли падали, скатывались по ее одежде, мокро заползали за воротник. В ботинках уже хлюпало, пальто напиталось влагой и тяжелым мешком обвисло на ней. Стемнело. Она закрыла глаза и постаралась успокоиться и не плакать.

– Да, если бы не красные ботинки, прошел бы мимо. Луч фонарика случайно напоролся, все черное, а тут красный блик. Повезло.

Ее передали из рук в руки.

Няни больше не было. Теперь утром её отводили в детский сад. И до вечера. А там – распорядок, кормление, дневной сон. Уныло и однообразно. Ботинки она аккуратно ставила в шкафчик с нарисованным на двери мухомором. Дружбу ни с кем не водила. Гуляла самостоятельно. Бродила в зарослях акаций и ирги. Высматривала птиц. Строем не ходила. Всегда отставала и плелась последней. Никакой пары. И чтоб еще за руку. Не заставите.

Но один друг все же завелся. Вихрастый и сопливый. Независимый. Грубиян и забияка. Он взял моду выслеживать ее по кустам, где она обычно стояла одна и сама выслеживала малых пташек. Мальчишка налетал сзади и внезапно толкал, но не сильно. Она оглядывалась и бежала его догонять. Он смеялся и убегал, обязательно по лужам, стараясь, чтобы и на нее попали разлетающиеся от него брызги. Она не сердилась на него. Но теперь всегда была готова к его внезапным нападениям. И услышав его крадущиеся шаги, резко отскакивала в сторону. И пару раз он даже падал. Она помогала подняться, а он хоть и обижался, но ни разу не наябедничал на нее.

И вот как-то они одевались вечером. Он достал из шкафчика ботинки. Подошвы едва держались. Порванные, разной длины шнурки болтались в разные стороны и уже не завязывались.

– Эх, – сказал вихрастый задира, – смотри...

И он отодрал от правого ботинка болтающуюся на честном слове подметку.

– Да… и в чём я сегодня в футбол буду гонять? – почесал он за ухом. И тут же уставился на ее красные, чистенькие и почти новые ботиночки.

– Слушай, одолжи на вечер, завтра верну! Не боись!

Она онемела, а он уже схватил ботинки и примерял.

– Впору! Ну, держитесь теперь калашата! – Он спешно набросил курточку на плечи и выбежал из дверей.

То, что он оставил ей, представляло жалкую картину. Один ботинок остался без подметки, другой – почти такой же. Но надо было одеваться. Всунув ноги в оба, она подняла оторванную подметку и решила примотать ее пояском от платья. Плотно сделать не удалось. Через щели торчала нога в носке.

Тут за ней пришли. На удивление мама ничего не заметила, шла впереди и думала о чем-то своем. А она обходила лужи и старалась не промочить ногу в рваном ботинке. Дома спрятала это рванье в свой шкаф, подальше и поглубже. Этот нахал и забияка вернет ее ботинки завтра, остается только утром быстро одеться и выбежать на улицу, пока мама прихорашивается у зеркала и меняет шарфики, выбирая подходящий. Потом она, как и сегодня, уже ничего не заметит.

Ну, а если в садик поведет отец? Она похолодела от этого предположения. Он всегда сам застегивал ее пальто на все пуговицы, натягивал шапочку на уши и лоб и… проверял, хорошо ли завязаны шнурки на ботинках. Девочка поняла, что если отец – она пропала. Но ничего поделать уже не могла, и оставалось только ждать до утра.

Но после ужина раздался звонок в дверь. Открыл дед. На пороге стоял её вихрастый знакомец со свежим синяком под правым заплывшим глазом и с ее ботинками в руках. Сзади него громоздился незнакомый дядька.

– Вот, получите ботиночки! Мой олух сегодня пришел в них и сказал, что ваша девочка их ему подарила. Не нужны нам такие подарки, мы и сами...

– Что? – дед ничего не понял.

Но посетители уже уходили. Ее ботинки стояли на полу. Шнурки грязно болтались по бокам, носки были разбиты вдрызг, и там, где красная краска слезла, обнажилась грязно-желтая кожа, каблучки сбились на одну сторону, правая подметка была надорвана...

Она плакала молча. Дед опустил руку ей на плечо.

– Да, каши просят, – сказал он, и потом, обращаясь к бабушке, добавил: – Посмотри, пора одевать внучку не в ботинки на каждый день, а в туфли для девочек...

Она отмыла ботинки от грязи, высушила и долго плакала горько и безутешно.

Потом отнесла в шкаф, спрятала в самый темный угол, и дала себе слово, что никогда их не выбросит. Никогда...

 

Не часто, но с ней иногда бывает на особо важных обсуждениях, совещаниях, или плановых оперативках вот что: вдруг кажется ей, что она ребенок, крошка лет пяти-шести, сидит на стуле с ногами. Коленки прижаты к подбородку, руки теребят цветную оборку платьица, а шнурок правого красного ботинка опять развязался... А справа и слева – незнакомые люди, и говорят о чем-то взрослом и непонятном...

А ей не страшно, но очень хочется соскочить со стула, выбежать в дверь и убежать. Она знала, что там за дверью детсадовская раздевалка и ей нужно поскорее одеться, потому что вот-вот за ней придет мама...

И тут все они к ней оборачиваются и о чем-то спрашивают. И происходит мгновенная метаморфоза. Как в ускоренной киносъемке видит она, что руки растут, дотягивают до стола, в пальцах появляется ручка, ступни чувствуют тесноту узких «лодочек», тело наливается, обретает взрослые формы и врастает в деловой строгий костюм. Тогда она приходит в себя. Улыбается. Отвечает на все вопросы, все в порядке.

Но фактически переживает шок и почти физическую боль.

А вечером дома долго перерывает шкафы. Да вот и эти злополучные детские ботинки. Красные, со сбитыми носами и каблучками. Она несет их в машину. Едет в лес и бросает в разведенный костер. Горят они неохотно, долго.

Но она уже знает, что в следующий раз все опять повторится.