«Зарница». Начало

Мои родители всегда считали, что настоящее лето в уральском городке начинается со второй декады июня. И первая декада не раз и не два подтверждала их опасения. Перемены в погоде наступали внезапно, резко холодало, небо заволакивало низкими налитыми снежными зарядами тучами, выпадал обильный снег. Ломались, не выдерживая мокрого покрова, ветки, газоны и клумбы покрывали снежные шубы, из-под которых печально проглядывали успевшие расцвести и теперь замерзшие головки нарциссов и тюльпанов. И это бы еще полбеды. Часто не выдерживали и рвались от шквального напористого ветра и тяжести налипшего на них снега линии электропередач.

Среди общего бедствия хорошо было только нам — детворе. Двор оживлялся и все, чьи родители преодолевали последствия разгулявшейся стихии, высыпали на улицу. И начиналось. Снежные крепости и снежные бабы, снежки и общая беготня, и игры не прекращались до самого позднего вечера. Ведь и мы знали, что зима среди раннего лета ненадолго, и к утру от снега не останется и следа. Поэтому меня, обычно в июне, как только заканчивались занятия и отработка на агрономическом участке, отправляли в городской лагерь.

Располагался лагерь в моей же школе, поэтому утром мне стоило только перейти улицу — и я опять оказывался в знакомой обстановке, с той лишь разницей, что занятий и уроков не было, а вместо них нас сначала кормили завтраком, потом таскали по экскурсиям и музейным выставкам. Обычно строем по двое, обычно нудно и не интересно. Так как в лагерь меня отдавали, начиная с первого же каникулярного года, я довольно хорошо знал всю эту обязаловку. После был обед как две капли напоминавший обычный школьный на большой перемене, а вот следом, в палатах, устроенных в классах, всех ждал «мертвый час». И это становилось самым мучительным наказанием для всех нас. Ведь спать днем у мальчишек девяти лет и старше никак не входило в планы.

Толян и Стива, мои ближайшие кореша и соседи по двору, нашли самый простой выход. И втроем мы сбегали из класса, благо спальня находилась на первом этаже, а окна летом никогда не закрывались. И в тот день мы благополучно выбрались на волю. Я и Толян закончили четвертый класс. Стива был старше нас на год. Он и верховодил. Его отец был прокурором города. А в нашем доме, недавно заселенной пятиэтажке, жили многодетные семьи, в большинстве своем не совсем благополучные, получившие отдельные квартиры, и до недавнего обитавшие в бараках или квартирах на несколько семей. И поэтому Стива среди нас выделялся, он был на полголовы выше всех пацанов нашего двора, но еще и обладал некоей особой сообразительностью и хваткой, которая делала его заводилой всех игр, шалостей и особых вылазок, о которых не знали и не должны были знать наши родители.

Так вот, мы порознь выбрались из окна и сбежались в дальнем углу пришкольного участка.

— Вытряхивай карманы, — скомандовал Стива. У меня набралось 15 копеек: отец утром положил на мороженое. Толян наскреб, перетряхнув карманы с крошками и камешками, пятак по копейке. Стива гордо подкинул двадцать копеек. Собрав все, Стива посмотрел на меня:

— Твоя очередь, беги за сигаретами.

Сегодня хватало на «Стюардессу», сигареты с фильтром, и если мне повезет, и у нас окажется пачка в мягкой бело-синей упаковке, то её с лихвой хватит надолго. Да ещё Стива будет потом форсить во дворе, угощать пацанов постарше, за что и нам потом отломиться от их щедрот. Может даже дадут глотнуть дешевого портвейна. Но мне, конечно же, не продадут сигареты.

Вся хитрость состояла в том, чтобы уговорить кого-то из взрослых купить желанную пачку. На солнцепеке ждать пришлось долго. У киоска никого не было. И тут наконец-то подошел дядечка с авоськой, в которой свободно болталась булка черного. Я кинулся к нему и протянул деньги:

— Дядь, купи «Стюардессу», отец послал, а мне не продают.

Он взял деньги, подозрительно посмотрел на меня, хмыкнул и пошел к киоску. Я видел, как он подал деньги в окошечко и как вместо одной пачки «Стюардессы» ему выдали две пачки «Беломора». Он обернулся ко мне и махнул головой в сторону. Я подбежал, и он, надорвав пачку «Беломора», щелчком вытряхнул одну папиросу и протянул мне:

— Тебе и этого достаточно, мал еще, сопляк…

Я схватил папиросу и бросился к нему всем телом:

— Отдай…

Он грубо оттолкнул меня:

— Отвянь! — И пошел.

Негодование и обида захлестнули меня. Я видел его медленно удаляющуюся широкую спину. Так не должно было быть. Камень сам оказался у меня в руке. Я размахнулся и метнул изо всех сил. Камень попал прямо между лопаток. Дяденька споткнулся и, не удержав равновесие, скорее от неожиданности, чем от удара, упал. Рядом с ним упала авоська и обе пачки «Беломора». В следующее мгновение я уже убегал прочь с поднятыми с асфальта пачками. Он почти сразу вскочил и кинулся за мной.

Стива со странным лицом рассматривал принесенные мной пачки. Помятые, со сломанными папиросами. Целой каким-то чудом осталась только одна. Другие были растерты в труху или поломаны. Слишком крепко я их сжимал, боясь потерять или выронить, когда убегал от преследовавшего меня пару кварталов разъяренного, красного от натуги и быстрого бега дяденьки. Мой рассказ все объяснил. Они переглядывались и молчали.

— Все, жди облаву. И в лагерь обязательно придут, — сказал Стива, — тебе бы пару дней отсидеться дома и никуда не выходить.

— Так ведь он меня обманул! — запальчиво выкрикнул я.

— А кому поверят? Взрослому или тебе? Нападение и грабеж среди бела дня, вот как это называется. Статья, — авторитетно закончил Стива. — Покурим, — предложил он и уже достал спичку, чиркнул и поднес огонь к единственной уцелевшей папиросе, зажатой в зубах, со смятым, как и положено мундштуком. Молчали. Затягивались. Передавали папиросу друг другу. Стива думал. Мне представлялись страшные картины милицейских застенков, и как меня ведут с заломленными за спиной руками. Но страшнее всего было «смотреть» в глаза отцу… Обычной горечи от папиросы я совсем не ощущал. Скорее это был дым загубленной жизни…

— Атас, — прошипел Толян. К нашему укромному месту подходили трое. Мы юркнули в кусты и затаились. Стива, глубоко затянувшись напоследок, затушил недокуренную папиросу. Эти трое были нашими вожатыми. Одна из них — Людочка, наша школьная пионервожатая, заводила всех дел пионерской дружины. Она и в летнем лагере продолжала гонять нас по всяким полезным делам, давала поручения, а потом ругала тонким противным голоском, если мы плохо с ними справлялись или вообще, как часто и происходило, ничего не делали. Была она тоненькой занудой, очкастой с тоненькими же белесыми косичками. Ее никто из нас не любил, а поэтому и не принимал всерьез.

Двое других были присланы в наш лагерь на практику. Парни видные, особенно Генка, высокий и чернявый. Он-то и вел нашу Людочку, развязно обхватив за плечи, к месту, которое мы считали нашим укромным. Но вот, оказалось, и они облюбовали его под курилку. Второй, Витя, худой и угрюмый, уже закуривал. Людочка и чернявый вытянули из пачки по сигарете.

— Ну что, значит, «Зарница»? Вот ведь не было печали, хотел тихо, мирно перекантоваться месяц на дармовых харчах… — Генка выпустил дым из ноздрей.

— Да ты не дрейфь, Геныч, пацанам в кайф. Завтра узнают, шум пойдет. Сами в гору нас внесут, со знаменами…

— Так-то это так. Но представь, штурмовать вершину в такую жару… Людочка не затягивалась и, выпуская дым из бледненьких губок, молча смотрела на Гену и о чем-то думала. Витя свободной от сигареты рукой потер вихрастый затылок.

— А ведь все можно разыграть как по нотам. Тебе же важно получить хороший отзыв по практике. Тогда и осенняя пересдача не так страшна. Репутация — это бомба!

— А ты, пожалуй, прав, Витек. Три отряда, и мы сможем сделать так, что мой отряд штурмует вершину первым, и тогда победа будет за мной!

— Три отряда продвигаются к вершине по деревне. И улицы имеют разную протяженность, — наконец заговорила Людочка и посмотрела на Генку заговорщически, — и твоя улица, Геночка, будет самой короткой…

Тут со стороны школы послышался какой-то шум, и троица, поспешно бросив окурки, порысила к крыльцу. Мы вылезли из кустов.

— Людка так просто сдала нас! — Стива негодовал. Наша троица была в её отряде. Он помог отряхнуться Толяну, а мне велел убираться восвояси и завтра в лагерь не приходить, отсидеться. Они вернулись в школу, а я понуро побрел домой.

Вечером Стива и Толян рассказали, что после «мертвого часа» всех пацанов выстроили в актовом зале, и дядька, на которого я «напал и ограбил среди бела дня» обходил мальчиков и не только присматривался, но и принюхивался. Он ушел, но Стива подслушал, как Людка говорила Генке и Витьку, что тот собирается идти в милицию. И будет искать девятилетнего пацана, одетого в синие треники и черные чешки, бледного, щуплого, но очень агрессивного и шустрого. И вроде Гена даже сказал, что видел такого в ее отряде, но Людка упорно утверждала, что такого у нее в отряде точно нет. Хотя я-то был уверен, что по этим явным приметам она меня наверняка вычислила.

— Ты теперь на нелегальном положении, — заключил Стива, — но как-нибудь выкрутимся. А выкручиваться пришлось.

Родители уходили на работу в полной уверенности, что в лагере меня накормят и завтраком, и обедом. А я был вынужден целыми днями сидеть дома впроголодь. Обеда дома не было, а ужинали поздно, когда отец возвращался с работы. После лагеря, около четырёх, заскакивали Стива с Толяном, приносили две котлеты и маленькую школьную булочку, и когда я набрасывался на еду, старались не смотреть в мою сторону. Я подозревал, что эти котлеты они приберегли для меня из своих обедов, и был им очень благодарен.

Окончание следует…