Монолог

В настоящей Поэзии нет жанров, стилей, направлений и т. д. Все это — очень условно и не выдерживает никакой критики. А есть — хорошие и плохие стихи. Хорошие стихи — это волшебство. Как создается это волшебство? Многие считают, что Поэзия — это нечто «невыразимое». А что такое это «невыразимое», «необъяснимое»? Вроде бы, — все пользуются одними и теми же словами, а результат — диаметрально противоположный. Еще Бродский говорил, что поэт входит в Храм Поэзии и начинает перестановку, соответствующую его вкусу. Передвигает мебель, что-то приносит, что-то выбрасывает. Но, зачастую, — он все делает не так и не то. И даже пишет не о том.

За счет чего же достигается т. н. «поэтический эффект»? В этом плане очень интересны т. н. «перевертыши». Когда ты говоришь одно, а потом утверждаешь другое. Эпатаж (ах, вы стишков захотели, — получите!). Элемент развлекательности. А он может быть, а может и не быть. Очень многое зависит от ситуации, в которой ты в данный момент находишься. От твоего душевного настроения, от твоего эмоционального состояния. Но, независимо от этого, — еще Пушкин говорил, что «стихи должны быть немного глуповаты». Именно «глуповаты», а не умноваты. От умноватых стихов поскорее хочется сбежать куда-нибудь подальше. Они вызывают неприятие, отторжение и вгоняют в сон. Как говорится, — все жанры хороши, кроме скучного, серого.

И еще. Пишущим стихи надо не просто читать стихотворение, а пытаться понять, как оно сделано. За счет чего достигается эффект воздействия на читателя. Или — не достигается. Главное — это мера дарования и вкуса. То есть, — чувство языка и особый, поэтический, сродни музыкальному, — слух. Своя уникальная интонация. Умение посмотреть на изображаемый предмет так, как никто до тебя не смотрел. Увидеть какие-то новые грани. Необходимо свое мировидение. Еще Баратынский писал, что у Музы должно быть «лица необщее выражение». И только на грани дерзости и полета рождается Поэт. Настоящий Поэт сам устанавливает свои правила, а не плывет в общем потоке мейнстрима.

И немного хочется сказать о рифме. На Западе давно уже почти отказались от рифмы, так как там она практически исчерпана. Там все рифмуется со всем. А в России — нет. Есть диссонансная рифма, обратная рифма, разноударная рифма, переносная рифма и т. д. На Западе сейчас, в основном, рифма сохраняется лишь в текстах песен. Но и в западную поэзию рифма сейчас постепенно возвращается. Верлибр сейчас уже не так актуален. По сути, верлибр — это «скелет» стихотворения. Я, например, от верлибра не отказываюсь. И пишу где-то пару-тройку таких стихотворений в год. Так как, в принципе, — он расширяет возможности. Но верлибром я могу писать километрами. Как и прозу. Вот в чем дело. А это неинтересно.

Можно поговорить и о т. н. «технике стиха». Анжамбеман, центон, аллитерация, цезура — все это работает на усиление стиха. Не утратила своей актуальности и статья Маяковского — «Как делать стихи». Но, когда пишешь, ни о каких т. н. приемчиках и «правилах» не думаешь. Ведь правила существуют, чтобы их нарушать. Все идет автоматически. Со временем приобретенные знания и опыт работают на тебя автоматически, подсознательно. И еще — надо дать стихотворению отлежаться. Чтобы потом спокойно взглянуть на него и понять, нуждается оно в корректировке, или нет.

Когда мы, наша поэтическая группа «Интернационал», в Свердловске (Екатеринбурге) начинали в конце 80-х, была абсолютная пустота. Правда, были поэты «Филологической Школы». Но мы о них узнали немного позже. А в Москве — была поэтическая революция. Столько было там всевозможных поэтических школ и направлений! И «метаметафористы», и «концептуалисты», и «Московское Время»… Еременко, Парщиков, Жданов, Искренко, Гандлевский, Цветков, Кенжеев, Сопровский, Кибиров, Иртеньев… Все это было необычно и чрезвычайно интересно. Было такое ощущение, что никто не работал, а все писали стихи. А в начале «лихих» 90-х, в период т. н. «дикого рынка» — все вдруг резко изменилось. Появились железные коммерческие киоски с окошечками-амбразурами. Все начали зарабатывать бабло. Интерес к поэзии почти сошел на нет. Но для меня лично первая половина 90-х — благодатное время. Я сам в коммерческом киоске целых четыре года проработал у своего друга-однокурсника Вадима Орлова. А что сейчас? Почти все т. н. «пииты», виршеплеты-бумагомаратели — как под копирку, как близнецы-братья. В этом плане все Литинституты — совершенно не нужны. Каждый поэт должен сам себя образовывать и до всего доходить сам.

Екатеринбург — уникальный город. Все в нем пропитано Поэзией. Хотя многие считают, что он для творчества и, особенно, для поэтов не подходит. Индустриальный город, город-завод, где гремят металлом. Но у всех свой Екатеринбург. Здесь появились на свет такие замечательные поэты, как Виктор Смирнов (1957–2018), Роман Тягунов (1962–2000) и Борис Рыжий (1974–2001), например. О Романе Тягунове в апреле вышел документальный фильм, на который выделило грант Правительство Свердловской Области. Он так и называется — «Роман Тягунов». Я в нем тоже принимал участие. Его легко можно везде найти. А про Бориса Рыжего еще в конце прошлого года был снят художественный фильм. Нас там всех артисты играют. Но почему-то он все никак не выйдет на широкие экраны. Даже на каких-либо платформах его не посмотришь. Пишут, что — в производстве, хотя он давно уже готов к просмотрам. Почему фильм «Борис Рыжий» до сих пор нигде нельзя посмотреть — совершенно непонятно. Даже трейлера нет.

Моими приоритетами (с некоторыми более поздними наслоениями) до сих пор остаются Мандельштам, Бродский и Галич. Если говорить о поэтах, которые сейчас пишут, то мне очень импонируют такие разные поэты, как Татьяна Щербина, Михаил Окунь — замечательный питерский поэт, который сейчас живет в Германии. А из более молодых — Андрей Чемоданов, Олег Дозморов и екатеринбургский поэт Андрей Торопов.

Из моих недавних открытий — Петр Мамонов. Он был не только музыкантом и актером, но и писал очень сильные, интересные, ни на кого не похожие стихи. Только не надо их путать с текстами его песен. Это — совсем разные вещи.

И еще хочется принести благодарность за помощь и поддержку прекрасным московским поэтам Александру Переверзину и Елене Севрюгиной. И, конечно, ничего бы просто не было без моей ненаглядной жены Людмилы, с которой мы вместе уже тридцать один год.

Мои стихи — без маски. Мои стихи — не трагичны. Но и не комичны. Это — трагикомизм. Трагичное и смешное, зачастую — в одном флаконе. Как и в жизни. Там, где хочется заплакать, — можно и рассмеяться. А там, где хочется рассмеяться, — можно и заплакать. Это очень верно подметил в своей рецензии на мою первую книжку «Стихи» 1999 года Борис Рыжий.

Подготовил к печати Алексей Кривошеев

Стихи Дмитрия Рябоконя