Матильда. Часть вторая

На набережной кошка охотилась. Охотилась не на мышей и птиц, а на содержимое человеческих сумок. Умная кошка давно сообразила, что можно очень даже разнообразить свое меню и не ограничиваться только шустрыми маленькими теплокровными. Для ее больших целей нужна дичь покрупнее – человек. Поэтому тактика охоты стала другой.

Трудно сказать, знала она о своей внешней красоте или, по закону Ивана Павлова «звонок – добыча», такой прием сложился в результате проб и ошибок, но Матильда просто садилась в полутора метрах от выбранной цели и смотрела на море. На море (!), а не на вынутую из сумок для перекуса на свежем воздухе человеческую еду. Сидела, смотрела на море, грелась на солнышке как будто и совсем не обращала внимание на призывное «Кис-кис». Выслушав порцию комплиментов в свой адрес кончиками шевелящихся ушек, она лишь милостиво поворачивала голову в сторону говорящих. И все. Те мгновенно радовались, звали ее все настойчивее, но кошка не двигалась, и тогда заинтересованному и очарованному человеческому существу приходилось вставать со своего места, нести в руке угощение и подносить его кошке. Ну, просто дворцовый политес, прием посла с дарами при испанском дворе, залитом жарким солнцем.

Серое тельце проскальзывало под рукой, тянущейся с лаской погладить, розовый нос утыкался в кусочек еды, голубой глаз осматривал все вокруг – принималось решение: «Съесть или не съесть? Вот в чем вопрос…» Если предложенное нравилось, то съедалось тут же, но неторопливо, столько, сколько хотелось, ведь давали ей сразу много. А после, наслушавшись нежных слов, изящно ускользая под руками любвеобильных туристов, уже разделивших с ней свою трапезу, спокойно сидя на выбранном пятачке, поглядывала по сторонам. От излишне назойливых с ласками людей она отходила, а если после кормежки на нее больше не обращали внимания, то сидела на месте, пожмуриваясь и оглядывая окрестности.

И вдруг (каким чутьем она выбирала? Чувствовала, что в сумке у очередного прогуливающегося лежит то, что она еще не пробовала сегодня?) подбиралась, натягивалась, прижималась к земле, вытягивая шейку и провожала взглядом с поворотом головы очередных выбранных. Выбранных ею для своих гастрономических целей. Поэтому, как в охоте на мышь, пригибалась, быстро и как-то суетливо, по-бабски, бежала в сторону их дислокации под словами: «Смотри, как хорошо, давай здесь и присядем, морем полюбуемся, отдохнем». Ноги останавливаются, рюкзаки раскрываются, пакеты шелестят, запах еды выпускается…

«Какая красивая кошечка, кис-кис-кис, иди сюда, у меня есть вкусняшка для тебя…» Конечно, пост серо-голубой изящности уже занят в полутора метрах и голубые глазки смотрят на море как ни в чем не бывало. Но вот из-за этой бабской суетливости в момент своей охоты она и была для меня Маруськой, а не Матильдой. Бог – он в мелочах, да и дьявол – тоже.

Нет, она вовсе не была обжорой и толстым, раскормленным бочонком. Часто съедала не все из предложенного, что-то не ела вовсе. Но устраивала себе в течение дня обед по своему вкусу и выбору, как на большом «шведском столе». Свобода выбора, свобода действий, свобода вкуса. Вкуса к еде и к людям. И это совершенно кошачье свойство, возведенное ею в абсолют: «Люди для меня, а не я для людей». Быть может, потому эта совершенно уличная кошка своим породистым достоинством не была похожа на других собратьев по жизненным обстоятельствам. Поэтому не поворачивается язык и не повинуется рука назвать ее способ выживания в непростых природных обстоятельствах «распутством». Скорее, это свобода выбора и понимание законов «охоты на людей». Ведь выбирала она себе человеков и для любви – просто так, без всякой еды и умильных «кис-кис». Увидела, выбрала, шла рядом, не отставая, вспрыгивала на колени, сразу сворачивалась уютным теплым клубочком и мурлыкала. Мурлыкала так, что не могли пошевелиться колени под серыми пушистыми килограммочками, и блаженно щурились уже они – такие большие и всемогущие в этом лице люди. Щурились и мечтали об этой мурлыке в своем доме.

И выбрала же она сразу и мою дочь, и Гогу, и его маму. Меня не выбрала для своей кошачьей любви. Со мной она только кокетничала.

Какая история с Матильдой была у меня?

Как-то сразу я назвала ее Марусей. Еще до наблюдений, интуитивно и как-то так спонтанно сразу. Ходила гулять по набережной, носила с собой кусочки сыра и сливки в маленькой упаковке. Хотелось приручить ее к себе через вкусные, необычные продукты, чтобы она согласилась жить у меня, пойти со мной. Только сейчас, записывая этот рассказ, подумала, что носила этой уличной кошке благородные, дорогие продукты – и в этом тоже необыкновенность ее кошачьей «звездности».

Ко мне на колени кошка не вскакивала, гладить себя позволяла лишь пару раз – и довольно. Еду брала. Брала неспешно и не с земли. Сыр кусала, протянутый пальцами, а сливки пила от тоненькой струйки при наклоне упаковки, на весу. Напившись, закрывала рот и отходила, нимало не смущаясь, что вкусные сливки проливаются на пыльный асфальт и эта лужица белеет под моими ногами. Она была выше этого. Тогда я маникюрными ножницами срезала картон упаковки вполовину высоты и оставляла это импровизированное блюдце с остатками сливок где-нибудь в стороне от людских ног, ближе к ограде, за которой, в груде нагретых на солнце камней, она любила спать. И я посмеивалась над этим ее логовом – принцесса мимикрии, серая пушистая кучка среди серых теплых пятнистых камней.

Не могу сказать, узнавала ли она меня, но, кажется, что да. Смею так думать, что она просто чувствовала мое потаенное желание стать ее единоличной хозяйкой и демонстрировала свою свободолюбивую натуру с истинно аристократической грацией. Она останавливалась в паре шагов от меня и присаживалась, греясь на солнце. Или начинала играть с какой-то, заметной только ей, мушкой. Поглядывая на меня изредка и лапкой отправляя эту «игрушку» в мою сторону. То начинала потягиваться, вынимать коготки и снова при этом поглядывала в мою сторону. Красовалась и кокетничала, словом. А потом, словно напитавшись моим восхищенным взглядом со стороны, шла за решетку сада и укладывалась спать на видном месте, совсем неподалеку. Она позировала, если замечала, что я целюсь в нее телефоном. А когда я хотела снять не фото, а видео – чувствовала это тоже и резвилась на камеру.

Наверное, так ведут себя женщины с поклонниками, с «просто поклонниками». Ведь недаром есть поговорка: «Кошки – как женщины, а женщины – как кошки».

А я все думала: ну как же ее, такую непокорную, приручить, чтобы она сама пошла за мной в мою квартиру и там осталась… Но не удавалось и не удалось. Я уезжала, приезжала и все тянулись ремонт-дела-переезд, и брать кошку в мой южный дом было еще некстати…

– Мама, а как там Матильда? Ты видела ее? – всегда спрашивала дочь. – Ах, как я ее вспоминаю, скучаю по ней!

– Видела я твою кошку, ходила, кормила, в руки мне она не дается, – отвечала я. – Приезжай и сама ее забирай, раз она тебя полюбила. Может быть, ты ее к себе в Петербург заберешь?

– Ой, ну, это так сложно… – задумывалась дочь.

– Но другие же как-то везут своих животных, порасспросить нужно, – отвечала я, поддерживая эту нашу неожиданную любовь к уличной красавице.

А когда я переехала в Алупку уже совсем и навсегда, и твердо приготовилась «удочерить» эту дикую красоту – она исчезла.

Я ходила, оставляла сыр на ее территории, высматривала среди камней, звала ее по имени – «Мати-и-ильда-а-а!..» – надеясь, что она отзовется на эту кличку, но кошка не появлялась.

И совершенно случайно, пройдя просто так, прогуливаясь в самый конец набережной, увидела Матильду возле остатков мебели закрытого кафе. Она подросла и повзрослела, уши стали драные в нескольких местах, взгляд посуровел. Я поняла, что она перешла летом жить и питаться в это дальнее кафе, а с прежнего места обитания ее прогнал черный, худой, драчливый кот, которого я теперь всегда видела у фонарей, когда выискивала Матильду. И сыр, оставляемый мной, съедал он, судя по всему.

«Матильда, Матильда, ах, ты моя Маруська! – обрадовалась я. – Иди сюда, дай тебя погладить». Но кошка проскользнула, вытянувшись под моей рукой, отошла и стала поигрывать чуть в стороне, косясь на меня серо-голубым глазом. Опять кокетничала… Еще пару раз я видела ее в этом же месте, еще пару раз демонстрировала она мне ловлю бабочек и заточку когтей о просоленную морем и выброшенную штормом корягу – и все…

И все осталось в моей памяти. Осталось до того момента, когда так внезапно прозвучали слова: «Вот здесь, на набережной, жила красивая серая кошка. Я звал ее Матильдой… А вы заметили, что на всей набережной совсем кошек не стало. Говорят, зачистку сделали перед сезоном…»

Зачистку… Лучше я буду думать, что нашла Матильда своего хозяина. И пошла за ним. И есть у нее теперь свой безопасный дом, любовь и свобода.