Птичий домик

Когда это случилось? Когда сюжеты с птицами стали меня привлекать? Мне нравились картинки на сайтах, посвященных дизайну интерьера, которые я насматривала каждое утро для своей профессии. Картинки интерьеров с обоями сюжетов «клетки и птицы» на стенах, которые казались такими по-французски непринужденно-изящными и легкими. В этих интерьерах так хотелось бездумно лежать на тонконогой софе и читать романы Франсуазы Саган.

Смотреть со стороны было очень завлекательно. Но жить с такими обоями не хотелось – «Птичку жалко!». Почему-то мне всегда было жалко птиц в клетках. Не хомячка, и не игуану с черепахой – они как-то органично смотрелись в решетчатой имитации четырех стен. Жалко было птичку – ей для жизни и для полета нужна свобода и пространство. Свобода выбора, на какую ветку какого дерева сесть, свобода выбора, в какую сторону полететь. Или я сама, как птица – для меня тоже важна такая свобода. И нарисованная птичья клетка с открытой дверцей всегда воспринималась мной со вздохом облегчения – очень симпатичные обои!

«А, я поняла, кто ты. Ты – птица! – внучка якутского шамана довольно рассмеялась – Я за тобой давно наблюдаю и никак не могу распознать, что ты за зверь. Это потому, что ты всегда молчишь. А сейчас заговорила, и я сразу поняла – ты птица. Ты разговариваешь, как будто щебечешь».

«Птиц мало бывает. В основном – люди-рыбы. Холодные, отстраненные, молчаливые и чуть что – сразу в глубину…»

«Ты щебечешь, как птичка. Мне нравится твой голос. И настроение сразу повышается. Я даже специально тебе звоню, чтобы послушать. Ну! Расскажи что-нибудь…»

Может быть, отсюда и впечатление обо мне посторонних людей – много беззаботности, легкости и кажущейся несерьезности.

Где вы видели озабоченную тяжелыми раздумьями птицу? Чтобы шла, как тетка, тяжело груженная двумя авоськами по сторонам тяжелых бедер, с тяжестью во взоре и в душе, с морщиной меж бровями? Даже ворона – деловая, даже аист – неуклюжий, даже грач – серьезный, а про всякую воробьиную мелочь и мысли о тяжести не возникает – суетятся, рыщут, порхают.

И ветки для гнезда ломает, и червя из земли тащит, и кружит, добычу высматривая – все птица делает легко, плавно, в постоянной готовности взлететь и исчезнуть.

Взлететь и исчезнуть. Туда, куда нужно только ей, птице. Исчезнуть, совершенно не заботясь о вас, о вашем наблюдении за ней, о вашей изменившейся картинке реальности и появляющимся сразу же вопросом: «Чем заняться теперь?». Заняться после такого приятного созерцания птичьей деятельности на фоне собственной расслабленной беззаботности, которую мы называем: «Я наблюдаю за природой…».

«Привет!» – я выскакиваю из открытой двери своей квартирки, как птичка из часов. Почему-то в часах она называется кукушкой, хотя, может быть и не этой, а совсем другой породы. Но то, что встречая гостей, я всегда именно так и выглядываю – это ощущение не покидает меня никогда.

Я ходила по этой крутой, но крепкой дубовой лестнице, и высокий градус подъема меня не смущал совершенно. Когда впервые открыла дверь из своей квартиры другому человеку, – встречая его, стоявшего на три ступени ниже маленькой площадки – выглянула с радостным взором так неожиданно сверху вниз, и эта ассоциация закрепилась у меня мгновенно и, наверное, навсегда. Я теперь знаю, что видит птичка, выскакивая из часов. Сверху она видит поднятое лицо человека, смотрящего на нее.

Сверху видит человеческий мир. И я вижу. Теперь вижу со своего летнего укромного обиталища – лоджии с бирюзовыми стенами. И как мы, наблюдая за птицей, радуемся, увидев, куда она залетает свить гнездо, так и мои соседи по дому и по своей уличной работе точно знают, где мои окна, где мое убежище.

Мои окна, в которых я появляюсь с ножницами и лейкой, обихаживая и приводя в порядок балконный цветник – моя маленькая крымская земля, за неимением садика. А мечтала – домик на земле, садик с розами и столик с чаем на открытом воздухе долгими теплыми вечерами… Нет садика – сделаю клумбы в воздухе – за окном. А столик на лоджии и долгие теплые часы на открытом воздухе – это вот, пожалуйста, оно само получается.

И смотреть. Смотреть с высоты своего птичьего полета, насколько судьба занесла.

Смотреть на людскую суету внизу – туристы, магазины, дворники, утренние спортсмены и собаководы. И, только шевельнув глазами, только переведя взгляд выше – наблюдать переменчивость морской глади. Наблюдать за морем. За панорамой, разбитой высокими кипарисами на три части. Как три телевизора с разными фильмами одновременно между ними. И это загадка, которую я не смогла постичь за год ежедневных наблюдений. Почему так – пространство моря одно, а вид его в красках между кипарисами разный?

Еще моргнуть, и выше – небо. Небо над морем с облаками, тучами, струями солнечных лучей через них и дождей из них. Такое же переменчивое, как само море…

И это наблюдение за окружением свысока, с низкого птичьего полета – неожиданный подарок новой крымской жизни.

И эта жизнь потребовала птиц. Вещи с изображением птиц стали появляться в моем окружении. Кухонная зона в квартире захотела фотообои. Я и фотообои! Их всегда считала немного «фи…». Но, стены кричали – «Сюда, сюда!» – и непременно с птицами, с акцентным рисунком именно в верхней части. Поиски, раздумья, расчеты площади и цены… Как всегда, вариант пришел неожиданно, последними штуками рулонов и неотчетливой по цвету картинкой, лишь интуиция шептала – это оно, нашла!

А посуда? Чайные чашки с райскими птичками пленили с первого взгляда. Отличный фарфор, спокойный дизайн и разноцветные блюдца к чашкам теребили мою память, пока не оказались в моей сумке с точной целью – для крымской квартиры. Плавный переход жизни и точное осознание переезда очертил в моем привычном распорядке границу «для Питера» и «для крымской квартиры».

Про шторы я уже и не говорю…

Ткань «с птичками», тюль – деворе, была недешева. Но очень уж хороша – широкая, качественная, изящный рисунок удачно сочетал современность и почти барочную классику. И тонкая по цвету: всегда популярный молочно-бежевый, очень нежный розовый, чуть зеленоватый и бледно-голубой. Хотелось все четыре сразу. И это вечное, профессиональное: «Если не себе повесить, так хоть поработать…». Подержать в руках, порезать ножницами, поутюжить… В портновской работе есть свои тактильные удовольствия.

Пока хотелось и колебалось, пока подыскивался мой новый крымский дом, эта коллекция разметалась, как птичья стая, и осталась лишь в моей памяти и мечтах.

Но шторы с птичками все же появились. Чуть позднее – уже при сборах к переезду, когда разбирала тканевые запасы и остатки в швейном цехе. Светло-бежевая портьерная широкая полоса ткани, с похожей идеей полубарочного рисунка в другом формате, счастливо соединилась с прозрачно-золотистой органзой и впустила свет с ощущением солнца моей первой крымской зимой в этой птичьей квартирке.

Небольшой, но удобной, с высоким потолком и необъятным простором за окнами всегда светлой лоджии, с крутой узкой лестницей со двора и маленьким балкончиком перед входом.

Крымская квартира с петербургскими классическими приемами оформления и двором-колодцем. «У тебя во дворе пахнет, как в питерских узких двориках. С собой запах привезла?» – пошутила моя первая гостья. И оказалась права в моем ощущении, что часть моей петербуржской жизни точно отпечатана в южно-бережном местечке.

И традиция налицо – дворец, парк, имение графа Воронцова – это из Петербурга. И вокруг, на извилистых улицах, бывшие дачи петербургской знати, Елисеевых в том числе. Угадала интуитивно, удивившись сходству стиля фонарей перед входом с фонарями Елисеевского магазина на Невском проспекте и получив подтверждение от экскурсовода.

И мой «птичий домик» с его питерской хозяйкой, вещами оттуда, привычками и с воспоминаниями, он тоже здесь – на море, на солнце, на Южном Берегу Крыма…