Река Белая, Лесная баба и другие прелести

В детстве, еще в дошкольном детстве я любил перерисовывать карты из географического атласа, отчего, наверно, неплохо знаю многие подробности иных мест, например, Северного Кавказа, с его горными вершинами и многочисленными реками, стекающими с гор на равнину. И, конечно, я не мог удивиться тому, что и там, как и в нашей местности, есть река Белая. Больше подобного совпадения не было. Вместо наших речонок Акудинки, Толбазы, Заколюки, Ятови там были реки Кубань, Терек, Кума, Подкумок… И я, конечно, думал тогда, что обязательно я на их берегах побываю — тем более, что там «служил на Кавказе офицером один барин. Звали его Жилин…» — строчка из любимого моего произведения в то, да и, пожалуй, и в нынешнее время «Кавказский пленник» Льва Толстого.

Но сейчас я буду говорить не о тех прелестных в своей красоте местах, а о моей родной местности и моей родной реке Белой, дважды в своем течении пересекающей Башкирию, от которой меня увезли по окончании четвертого класса в 1960-м году в связи с тем, что у папы не заладилось с работой. И я более двух лет так тосковал по своей родной деревне, что никак не мог принять той, новой для меня, местности, в которой у папы все сложилось хорошо, он работал до старости заведующим одного из отделов райисполкома, занимался краеведением и другой общественной работой, его именем был назван районный конкурс комбайнеров-хлеборобов, и он был награжден званием Почетный гражданин поселка Белоярский.

Кое-какие воспоминания из моего базановского детства я вставил в исторический роман «Одинокое мое счастье» и повесть «Старший сержант дед Михаил». Нижеследующий текст взят из упомянутого романа и перенесен в детство моего героя, участника Первой мировой войны, хотя весь эпизод имел место быть в моем детстве.  Повествует он о лесной бабе, о купании на Белой, об озере Кусиян.

«Я с деревенскими ребятишками увязался на Белую — поскотиной, лесом и лугами более трех верст. Ребятишки все были старше меня, были и, так сказать, отроки лет по четырнадцати, тогда как мне шел всего восьмой год и я ждал первого похода в гимназию. Бежали мы дружной ватагой. Я был горд причислением меня к взрослым. Более был горд тем, что в ватаге меня считали своим и ни в чем не выделяли. Неделей назад в целях учения плаванию они выволокли меня на середину озера, слава богу, не широкого, более смахивающего на реку, и на середине бросили. Я выплыл. Но плавать не научился. Запомнилось только чередование красного и черного. Черное — дно, тьма. Красное — поверхность воды, свет. В этом чередовании я добрался до берега, выполз, отлежался, надернул штаны и побежал с ватагой дальше. И в тот день я бежал и слушал разговор взрослых — для меня недостижимо взрослых — ребят о некоей объявившейся в нашем лесу необычной женщине. Якобы она была крупнее всякого мужчины, в беге обгоняла жеребца, одной рукой валила наземь быка и люто ненавидела мужчин, то есть не именно только мужчин, а в целом весь мужской род, включая и нас. Нелюбовь свою она выказывала тем, что нападала на мужиков и обрывала достоинства, отпуская затем на все четыре стороны. Я как-то не особо мог это оценить, ибо не знал всех функций своих мужских достоинств, полагая их предназначенность только в возможности мочить плетень. Конечно, от деревенских я просветился во многом. Наблюдал, знал и мог рассказать, каким образом и после каких действий появляется в брюхе кобылы, коровы, овцы и так далее плод. В принципе я знал, что и человек тоже не изыскивается в капусте. Но почему-то не мог отнести это непосредственно к моей конструкции между ног. Не мог именно ее определить одним из двух составляющих условий семейной жизни и продолжения рода. Потому действия лесной женщины я целиком относил к ее прихоти, мало объяснимой с точки зрения здравого смысла, и не придавал этой прихоти значения, дескать, ну хочется ей обрывать, так пусть обрывает. Наверно, это не вполне приятно, и, наверно, нянюшка, обнаружив во время мытья меня в бане некомплект моих телесных членов, не сочтет нужным вступить со мной в сговор по поводу его сокрытия от моих родителей. Но и только-то! И из-за этого лишать себя удовольствия с ватагой деревенских бежать на Белую! — тем большего удовольствия, что, несмотря на предоставляемую мне свободу общения, уходить за пределы деревни мне было строго запрещено. И я бежал, слушал старших, вступал с ними в братство, божился стоять заодно, если сия матрона выскочит именно на нас и именно с нами попытается исполнить свою взбалмошную прихоть. Хорошо мне было бежать туда, днем, при веселом и жарком, дышащем сотней пряных запахов лес. Хорошо было булькаться на теплой песчаной отмели, гоняться за стаями мальков и, сгорая от наслаждения и безнаказанности, показывать голую задницу проплывающим пароходам, а потом качаться на поднятых ими волнах. Я не вспомню сейчас, по какой причине к вечеру я остался на реке один. Вся ватага вдруг исчезла. Наверно, меня в очередной раз подвергли испытанию. Вся ватага исчезла, солнце самым спешным образом закатилось за деревья — придвинулась ночь.

Я до темноты ждал своих товарищей. А потом побежал домой. Сносно было бежать лугами. Луга были высоко над берегом, были светлые, благожелательные и, несмотря на свою огромность, ничуть не страшные. Стога не казались динозаврами. Купы шиповника не казались свернувшимися громадными змеями. Кудри черемух и крушин по рямам, то есть по низким сырым местам, не таили ни чертей, ни русалок, ни всякой прочей нечисти, включая и взбалмошную матрону. Тревожнее стало, когда пришлось подойти к озеру Кусияну, обрамленному с дальней стороны могучими осокорями и тьмой старого дубового леса, а с ближней, как специально, открытому и манящему своей зловещей черной водой. Все боялись этого озера. Какая-то глухая и недобрая слава ходила о нем. Меня приводили к нему, показывали гладкую, словно стылую, жуть его поверхности, в черноте которой не отражались даже деревья. От дороги до него лежало, пожалуй, сажен сто. Но они ничуть не умалили моего страха, если не усилили его – ведь одно дело, когда нападут в мгновение ока, когда я не успею увидеть, и другое дело, когда на моих глазах из озера, разрывая его неподвижную черноту, начнет выходить нечто и погонится за мной. Потому я шел мимо Кусияна, ни на миг не упуская его из виду, а когда прошел и устал оборачиваться выбрал крепкую палку и положил на плечо. Погонится – наткнется. Кусияном заканчивались луга и начинался лес. Это было ближе к дому. Но впереди, по выходе из леса, когда он оставался за спиной и тем тоже становился страшен, впереди ждало небольшое озерко Березовая яма. Берез на многие версты вокруг не было. Но говорили, что некогда они росли вокруг этой ямы, а потом упали в нее. В этой яме утонул деревенский мальчишка. Они прибежали купаться. Он прыгнул в воду и ушел на дно. Деревенский пастух Фазлыкай, в престольный праздник надевающий мундир унтера с наградами за турецкую войну, достал его со дна и принес родителям. Мы бегали его смотреть. Он лежал синий, с небольшим подтеком крови из носа. Он теперь ждал меня около Березовой ямы.

И вот я, офицер русской армии, с удовольствием отметил силу своего тогдашнего духа, с какою я переборол страх и добрался домой не только в полном здравии, но еще сумел натурально соврать матушке об увлекательной игре в попы-гонялы, посредством которой я якобы так неслыханно задержался. Я думаю, матушка поверила не моим словам, а моему виду, бравому и разгоряченному, вполне соответствующему игре. Как хорошо, что матери не все знают о детях. А ведь порой от страха я не мог идти. Я останавливался и молил, чтобы меня быстрее сожрали, удавили, уволокли на дно, оборвали у меня что кому надо – только бы я не мучился ожиданием. Я останавливался, молился и молил. Потом наступала минута, приходили силы, и я бежал дальше, ежесекундно ожидая смерти, такой же синей и с такой же остановившейся струйкой крови из носа…»

Все было именно так, без каких-либо прикрас. И бросали меня старшие ребята в озеро в надежде, что я научусь плавать, и показывали мы проходящим по Белой пароходам свои обнаженные тылы, и оставляли меня на Белой одного, и боялся я озера Кусиян, и боялся я Березовой ямы…

Но это не мешало мне вечно стремиться на эту красавицу-реку, о которой еще не раз скажу в этих записках, которым редакция газеты «Истоки» предоставила свои страницы…