Гуттаперчевый будто вечер

С фосфоресцирующими глазками вечер! Изворотливый, излишне гибкий вечер. Будто гуттаперчевый он. Дылды – фонарные столбы, как обычно, в своём свету... цветут. И снег! Тот ещё снег! Подо мною стелется; и слишком он услужлив, хитроват и ленив. И враньё, что ветер тут гнал в безвременье когда-то сонные города. Трубным голосом пел хоралы, рычал свирепо по-собачьи; то и в кашле болезненном расшатывал водосточные трубы-гусеницы – ветер.

И на крышах "хрущёвок" усики антенн телевизионных он пытался связать их в свой тугой узел, что и не развязать. Ветер! Но нет, сбёг проходимец, оставив за собою чудную вечернюю тишину.

Темнеет! Мрак поспешно укрывает небосвод своим воронёным крылом. Ему невдомёк, что пришёл он раньше обычного. Иссохшие листья спят уж под снегом, голь-деревья, сухость воздуха, а значит – пора! Кажется и такое, что время по-своему трусливо бежит по неизменному кругу. И быстрее... Словно кто-то надавал ему леща. А что мне, смотрящему в окно?.. Дразнящие, раздражающие фонарики "Магнита", оконные "мирки" панельных девятиэтажек. Песнь пьяная пятничная слышна из дальних теней. Мат убойный, то и дело вырывается из уст молодой четы... возле них плачет малолетний ребёнок. Решают, как разделаться со своим кавардаком, а там и с бытовой суетностью. И всё же как тихо! Как непогрешима, неразрывна сама тишина! Хочу в ней искупнуться минутку одну, другую. И стать самому тишиной!

* * *

Как же ночью всё бесстыдно спокойно. Хвостиком, хвостищем махнула падающая звезда… скатилась по лестнице. И нырк – в бездну.

А окно, что часть аквариума, шевельнулось чуть дрожа. Из него глядеть, да почти не разглядеть, разве что своё скучное отражение на стекле. Премудрые пескари из вод тишайших семенят по «трапу» – по улице, по брусчатке. И куда, спрашивается? Гонимые страхами и страстями, что растут ежеминутно, множатся. Полоской упала тень, ещё одна припоздала. Чёрный кит (или кот), перевернувшись на спину, блаженствовал в кресле. Дрых без задних ног. Храпел, как человечишка. И сон дёргает его за усы.

На письменном столе хрипло клавиши бились в истерике. И некто гнал свой «фрегат с алыми парусами» в те мечты, каким не суждено сбыться. А боязнь одна у него, что скоро кончится НОЧЬ.

* * *

Расшита крестиком снежинка. И падает… почему-то беззвучно?! Кристально чиста, изначально проста. И она не познаётся в сравнении. Её кружение и снисходящий полёт, снисхождение до нас, прохожих, – опускается на квадратные плечи. И белой стала земля, в белое приоделась!

* * *

Куда запропастилось краденое солнце? Его всем хочется украсть! Себе в карман на дно, в складки собственной неизведанной души. Да чтоб рядом, неотлучно, лучилось, брызгало огнём все радостно, сметливо. "Шорх" – качнулись травинки по весне, едва-едва вздымаясь. "Щёлк" – выстрелили почки на скелете полуживого тополя. "Блямс" – капнула последняя сосулька с карниза крыши. И рёв рек послышался вдоль дорог, что неслись по своим неотложным делам. Солнце – твоё тепло, твоё дыхание и преисполнено чопорностью. Весной чувствуется строгое, при этом напыщенное, участие к нам – потерянным, уставшим! Повсюду тусклый мрамор на небе, что растянулся от края до края. И прохаживалась туча с фиолетово-серым фингалом на лице; явно после взбучки разбуянившегося ветра. Безмятежность ломалась от коллизий природы. Ветрище рвало бельевые верёвки во дворе, и щупая при сём нахально облезлый куст смородины. Во рту у него, похоже, зажат свисток, что по-пацански пронзительно свистит. Нету солнца и его хозяйского пригляду. Нету должного порядка! Отсутствует напрочь нужная нам весна! Или есть она, но идёт, чуть качаясь, и поторапливаться и мысли не допускает. Едва печатает свой шаг.