Туман

...Дождь лил на сугробы. Растерянные прохожие расстегивали куртки, стягивали с головы дорогие шапки, чтоб не портился мех. Аномалии природы уже давно перестали всех удивлять, даже как-то скучно было без аномалий. Но дождь в начале очень морозного декабря был неожиданным для всех, даже синоптиков, которые все не могли посчитать, когда такое было зафиксировано в последний раз.

Дождь лил всю ночь.

Дамир сидел в комнате и тупо стучал по клавишам, рыскал по страницам многочисленных друзей – может, у них найдется какой-нибудь фильм, какая-нибудь аудиозапись, что сможет хоть немного отвлечь его. Но ничего не цепляло его больше нескольких секунд. Чертовы соцсети – пожиратели времени. Можно было с книжкой залечь на диван – столько книг в доме! Хорошие, красивые издания – друг уехал на постоянку в Германию, и оставил все накопленное. Как тебе там живется, книгочей Линар?..

Дамир вздохнул, и подумал, что вот Линар никогда не сидит в сетях, никогда и не сидел, никогда не тратил время впустую. Читал книги, занимался спортом, ходил по субботам в Джаз-клуб и на симфонические концерты. Ему все удается по-настоящему. И полюбил по-настоящему, и ухаживал красиво, и девушка симпатичная и серьезная, закончила интернатуру медицинского университета. Она ждала, когда он закончит аспирантуру – а заканчивал он ее долго, лет пять, долго, потому что хотел написать настоящий научный труд, а не “отмашку”. Зато труд был такой, что сразу начал ездить по научным конференциям и уже через год предложили работу в Германии. Провели скромную свадьбу, съездили на Кипр, и они уехали... И детей, наверное, родят поздно, когда будет свой дом, и будут воспитывать их правильно – с воскресными велосипедными прогулками по чистым штрассе, со сказками Гауфа на ночь, с правильным режимом дня...

И почему Линар до сих пор считает его лучшим другом, непонятно. Наверное, потому что росли в одном дворе, пошли в школу и дружили все десять лет, вместе играли, дрались, ходили на американские боевики, проказничали...

Страница Линара в сети была, но он, как всегда, сам был не в сети. А он  нужен, именно сейчас –Линар, ну пожалуйста... Ты же не умеешь врать. Скажи, успокой, что слово родителей – закон, что именно они устроят так, что все будет правильно, а ты – неправильный изначально. Скажи, что все проходит, даже самая, казалось бы, сильная любовь, потому что все, что началось однажды, однажды и закончится. Скажи, что все можно перетерпеть.

Но, он, небось, сейчас сидит и читает на немецком технический журнал – для оттачивания языка, а в руке – настоящий кофе, не растворимый...

Дамир заметил, что Лейсян стала в VK онлайн. Он резко нажал на кнопку отключения. Дурак, будто нельзя было просто выйти со своей страницы. Посидел минут двадцать, глядя на свое отражение в темном экране нотбука. Затем решительно включил компьютер снова, удалил свои страницы со всех сетей, не обращая внимания ни на какие новые сообщения и чертовы “лайки” под его пижонскими фотографиями. Хватит, в конце-то концов.

Вышел на балкон, повернулся лицом к небу и закрыл глаза. Капли дождя щелкали по лицу, холодно стекали за уши. Это было мерзко, но от этого становилось спокойней. Если тебя уже давно никто не может наказать, то ты сам придумываешь себе наказание. Колючая вода с зимних небес струилась по подбородку, бежала за ворот растянутой футболки, прыгала с висков на длинные волосы.

Когда он, наконец, открыл глаза, то увидел, как из-за поднимающегося с земли тумана сиреневатое небо города стало ярко-лиловым, и грачи, пролетая над колыхающимся светом уличных фонарей были розовые, а не белые, как обычно. Дамир часто наблюдал за грачами – а их в центре города водились целые стаи, и больше всего ему нравилось, что пролетая ночью над яркими фонарями, они становились белыми. Даже у самых черных птиц был шанс выглядеть белыми.

А горизонт был изумительным. Словно древний замок, возвышалось и горело красным кирпичное здание театра Оперы и Балета. Деревья были неподвижны и графично выделялись каждый ствол, каждая веточка. Грачи летали медленно и грациозно, словно понимали всю величавость пейзажа и свою роль в нем. Лейсян, наверное, бросилась бы фотографировать, или зарисовывать...

Стало нестерпимо холодно. Дамир вошел обратно в комнату, стянул футболку, вытер волосы простыней, свисающей с дивана.

Теперь его нет в сети. Телефон Лейсян он удалил давным-давно. Все кончено.

Дамир включил телевизор и улегся на диван.

* * *

Воскресенье, можно поваляться. Но сон был дурной и цепкий, он продержал его еще сколько-то времени в душном страхе,  и отпустил с трудом. Дамир долго сидел с тяжелой головой, будто всю ночь пил что-то очень крепкое и много курил.

Время показывало десять. Но было полное ощущение, что за окном – угасающий день.

За окном не было ничего не видно. Ничего. Такого не бывает.

Дамир вышел на балкон, и бело-серое облако начало быстро вползать в комнату.Он резко захлопнул дверь.

Это был невероятный туман. Он накрыл город так, что не было видно даже самых высоких зданий. И не было слышно ничего, ни шума машин, ни даже телевизора у соседей.

Жутковато.

Дамир встал у окна и просто смотрел в ничего. Но вот – если долго смотреть – плотная белизна не была такой уж устрашающей. Она чуть-чуть сдвигалась, открывая на миг городские пейзажи. Да, и звуки тоже есть. Далекий лай собаки. Лязг трамвая под самым окном. Два жалостливых огонька медленно-медленно двигались справа от дома, беспрестанно трезвоня случайным бедолагам.

Вот это туман... Так ведь это шанс забыть всё. Надо же!

Дамир раскинулся на диване и впервые за месяц заснул крепко и хорошо. Но это и было ужасно. Когда тебе по-настоящему плохо, тревожные, отрывистые сны не предают тебя, они не дают тебе забыться, и ты живешь с ними, привыкая к своей печали во время беспрестанных пробуждений. А глубокие, хорошие сны таят в себе большую опасность. Ты забываешь обо всем, и просыпаешься с чувством, что все, как прежде, до твоей печали. А тоска и боль коварно ждут, чтоб схватить тебя, беспечного, и закрутить в своем омуте с удвоенной силой...

Дамир проснулся абсолютно счастливый, с легкой головой. Он смотрел на раму окна, аккуратно вычерченного туманом. Время было три часа дня, но теперь казалось, что это синеватое утро.

Это диван. Это его новая квартира, купленная родителями у Линара. Пусть в хрущевке, зато самое сердце Уфы. Он собирается на рождественские каникулы в Германию, к Линару – билет уже заказан. Он работает в хорошем месте, и годовую премиальную обещали нехилую. И, в конце-концов, он молод, хорош собой, и...

Лейсян... Ну и что – Лейсян? Все уже решено. Сколько можно?

Тоска заскребла грудь и добралась до гортани.

Дамир раскрыл дверь балкона и стал смотреть в клочки тумана и, вот он – сероватый силуэт телевышки. Блеклые красные пятна то исчезали, то появлялись. Лай собаки. Все нормально, жизнь продолжается, туман скоро развеется.

Что – Лейсян?! Это не может продолжаться вечно. Он выполнил  условие, даже не условие, мольбу матери оставить ее. Именно с этим обещанием и была куплена квартира –  бросить Лейсян, жениться на другой. Кандидатуры есть – куда без них. Несколько штук – выбирай не хочу. А Лейсян старше его на восемь лет, у нее двое детей от первого брака, и, в конце-концов, он не может принять весь ее пестрый, растекающийся по времени и лицам мир. Жить в мастерской, спать на матрацах и быть уверенной, что все хорошо. Живет случайными заработками, и он никогда не понимал, как можно просыпаться по утрам и просто ждать – звонка или сообщения. Но они были, причем в самый нужный момент.

“Вот видишь, Бог меня любит”, – звонко смеялась она, получая  новый заказ. Включит музыку, танцуя и весело щебеча, готовит ему завтрак...

“В жизни нужна стабильность” – спорил он с ней. “Но ее нет. Никто не знает, что с нами будет даже через год, – смеялась она, разводя краски или садясь за компьютер. – И это мое право, общаться только с теми, кто мне нравится. И я умею работать, с этим ведь не поспоришь?”

Не поспоришь. А еще надо быть более-менее приличной мамой, и потому уделять ему время только ближе к полуночи. После того, как уложит детей – дочку и сына. А ему хотелось проводить с ней свои выходные. Друзья зовут на шашлыки, в баньку, на турбазу – но в последнее время он хотел быть только с ней, и если посидеть с винцом – только с ней, и говорить, говорить... И он терпеливо высиживал субботу дома, дожидаясь, когда Лейсян отвезет детей к матери. Зато в воскресенье можно было валяться до трех дня, путать завтрак с обедом и обед с ужином, беспечно смотреть в высокие пыльные окна мастерской и вдыхать в себя аромат свободы.

Причин бросить ее было предостаточно. Но она была его женщиной, вот и все. Его. Уютная настолько, что рядом с ней уже никуда не хотелось. Как некий образ из прочитанных книг: ты блуждаешь в метель по горам,  кажется, ты уже погиб – а тут – огонек. В тихом домике ждут тебя радушные хозяева. Пока ты отряхиваешь с себя снег, хозяин подкидывает дрова в камин, а хозяйка наливает горячий пунш и ты кутаешь свои ноги в клетчатый плед... И тихо засыпаешь под треск огня, байки хозяина и циканье спиц хозяйки...

Родная, до щемящей боли в груди, что просыпаясь среди ночи и глядя на ее, беззаботно спящую, хотелось кричать от радости и осознания того, что до утра еще пару часов – в обнимку с ней.

Дамиру нестерпимо захотелось сжать ее тонкие кисти, прижать ее голову к своей груди и поцеловать в затылок. Извиниться. Утереть губами ее слезы. И попросить – у себя, у нее, у времени и обстоятельств еще небольшой отсрочки. Месяц, полгода, ну же, ну... Так уже было все эти годы – ну, пожалуйста, еще месяц. Два. До Нового года. До лета. До 1 сентября, когда дети пойдут в школу...

Но теперь – нет. Всё. Он дал слово матери.

По телевизору, который он забыл выключить, объявляли чрезвычайную ситуацию и просили всех воздержаться от любых поездок по городу, а пешеходов быть крайне осторожными. Опасно для жизни, вещал телевизор звучным женским голосом.

Дамир внимательно слушал, затем резко рванул с балкона, хлопнув дверью, чуть не падая, втиснул ноги в кроссовки. Куртку уже надел, сбегая по лестнице и со ступенек подъезда нырнул в туман.

* * *

Он всегда пешком добирался до ее мастерской, это не так далеко, остановок семь. Он быстро шел по улице Пушкина,бесполезно вглядываясь вперед – все равно ничего не было видно. Споткнулся о бордюр, надо же. Так недолго и на проезжую часть вывалиться. И тут же, с оглушающим ревом,  бесшумно проехало нечто большое, похожее на самосвал, расщепляя желтый свет фар на множество кружочков.

Мелькнула тень – большая собака. Красиво-то как, черт побери – туман и синяя собака. Наверное, в реальности черная. Она посмотрела в его сторону и тут же исчезла.

В принципе, глаза попривыкли, и теперь можно было заметить пепельные очертания домов и деревьев. Но только на несколько секунд – во время дуновения ветра, пока очередная порция густого тумана не наваливалась то сверху, то сбоку, и снова ты оказывался в молочной вязкости, из которой ветер вытягивал белые колбаски – одну за другой...

Дамир всматривался в дома и не узнавал их. И почему длинная улица вдруг стала короткой, или от от страха так быстро шел?. Да, теперь уже страх. Сколько можно быть одному? Ладно, хоть собака где-то здесь, если что – посвистит. Но было поздно ‑ стоило допустить мысль о страхе, как он опутал ноги, и, карабкаясь по ляжкам, пополз по спине.

– Молодой человек!

Дамир вздрогнул и повернулся на голос справа.

Сначала выплыло ее красное пальто – оно обтягивало ее тело, и сильно расширялось в бедрах. Красная шляпка с вуалью, надо же. Большая красивая женщина. С особым кокетливым очарованием, которое появляется у женщин “подшофе”.

– Если я не умерла, то дайте мне прикурить, – попросила она. Большие губы, казалось жили своей жизнью ярко-красных червяков: они так активно двигались, в то время когда-лицо оставалось неподвижным, а прикрытые вуалью серо-зеленые глаза вообще казались неживыми.

– Так ты дашь прикурить, “шер ами”?

– Да, конечно.

Дамир вытащил зажигалку. Она наклонилась прикурить, слегка споткнулась, громко расхохоталась. Сигарета ушла чуть вбок, размазав яркую помаду.

– Покурите со мной, – кокетливо улыбнулась она. Видимо, была пьяней, чем казалась.

– Мне некогда, – начал уходить Дамир, но дама схватила его за руку.

Продолжение следует...