Едоки картофеля

Не правда ли, знакомое название? Если бы не нынешняя перепись населения, может, и не вспомнилась бы эта давняя история, когда я с упорством старателя перебирала в районной библиотеке множество старых и новых томов в поисках репродукции со знаменитой картины Ван Гога. На ней несколько крестьян сидят за грубо сколоченным столом и на таких же лавках, и перед ними стоит котелок с картошкой, сваренной в мундире. В картине преобладают желтовато-зеленые, землисто-коричневатые тона, и она поражает столь пронзительной безысходностью, что первое впечатление подобно неожиданному спазму, от которого перехватывает дыхание и замирает сердце.

В 1974 году романтика большой стройки советского периода свела в общежитии КамАЗа нескольких девушек, очень разных и внешне, и по воспитанию, хотя все они прошли через 10-11 лет средней школы и факультет иностранных языков какого-нибудь пединститута. Согласно условиям контрактов с зарубежными фирмами, наша сторона должна была обеспечивать представителей инофирм переводчиками, и многие молодые учителя иностранных языков не без трепета душевного решились переквалифицироваться в технических переводчиков. Генетически заложенный в нас страх перед иностранцами был, пожалуй, самым трудным барьером, но большинство иноземцев проявили себя как джентльмены чуть ли не по Диккенсу и очень аккуратно и неназойливо помогали нам его преодолевать. Оказалось, что черт на самом деле не так страшен, каким его малюют.

Работа на стройке и монтаже, как известно, пыльная, и на монтажной площадке девушки-переводчицы немногим отличались от маляров и штукатуров и вечерами не менее усердно отмывали и отстирывали осевшую на коже и одежде за день пыль и цемент. Наверное, нас подстегивало нормальное желание быть похожей на женщину хотя бы четыре часа в сутки. Самые большие неудобства в быту испытывала Ксения, которая, в отличие от большинства из нас, выросла в относительно приличных условиях: отец ее был полковником, в молодости служил и за границей, в Венгрии; мать преподавала английский язык в вузе. До своих двадцати шести лет Ксения никогда не расставалась с родителями и тратила всю свою зарплату на книги, пластинки и альбомы художественных репродукций. Забот о крыше над головой и пропитании не было. Конечно, обо всем этом я узнала несколько позже, когда мы стали жить в одной комнате. У нас каждый вечер звучала классическая музыка (чаще всего обожаемый ею Вивальди), под которую Ксения занималась йогой. Затем следовали аудиозаписи монологов и диалогов на немецком и итальянском языках, которые она изучала в дополнение к своему рабочему английскому.

Видимо, остальные четыре девушки были более приземленными, ибо я что-то не припоминаю, чтобы мы собирались все вместе и слушали «ее» музыку, чтобы кто-то по ее примеру увлекся йогой или стал усердно изучать еще один иностранный язык.

Говорят, «мир тесен», но еще теснее, конечно, общежитие, и здесь жизнь каждого у всех на виду. Так или иначе, при всех притязаниях на сугубо «личную жизнь», таковая редко у кого ладилась, а то и не складывалась совсем – в обоих случаях у всех на виду. Иностранцы переводчиков опасались, полагая, что все они работают на «органы». Наши ребята держались от нас в стороне, считая, что мы предпочитаем общаться с иностранцами. Из двухсот пятидесяти переводчиц (иностранцев на проекте было более 1800 человек) только одна сподобилась выйти замуж за англичанина. В основном придерживались служебной инструкции – «в личные отношения не вступать». Дорожили возможностью совершенствовать языковые навыки в общении с «носителями языка». Тогда это был крайне редкий шанс. Иностранные инженеры и техники женились на горничных из гостиниц, уборщицах цехов, парикмахершах, которые даже объясниться с ними толком не могли, зато у них не было строгой служебной инструкции. Так прошло четыре года.

Зимой 1978 года Ксению привлекли к участию в переписи населения, и, судя по всему, она стала для нее самым большим в ее жизни потрясением. В первый же день, когда она пошла по домам переписывать обитателей «малосемеек», я едва смогла ее узнать, вернувшись вечером с работы. Когда я вошла в комнату, Ксения лежала в позе наплакавшегося ребенка и не сразу подняла голову, чтобы сказать привычное «привет». Это было настолько для меня неожиданно, что от предчувствий по телу побежали мурашки. Она только повторяла: «Зоя, что я видела, что я видела!», а я никак не могла сообразить, что же такое страшное могло произойти. И когда, несколько успокоившись, она рассказала мне, что ей довелось увидеть в так называемых «малосемейках», я вдруг испытала прилив ничем не оправданного раздражения и даже возмущения по отношению к самой Ксении. И это вместо сострадания и сочувствия! Я-то понимала, что довело ее до такого состояния, но почему-то мне показалось возмутительным, что она никогда не видела и не знала, что миллионы людей живут в такой невообразимой тесноте, когда очень трудно поддерживать чистоту. Отсюда постоянно болеющие дети, неистребимый, назойливый запах пищевых отходов, захламленность и беспорядок! «Там только обуви разных размеров и для разных сезонов было больше тридцати пар! Все как у Ван Гога – и лица, и воздух, и вещи. «Едоки картофеля». В трехкомнатных квартирах жили до двадцати человек, да еще с детьми разного возраста.

Я же, еще в 50-е годы, в далеком своем детстве, наблюдавшая бедных своих земляков в лаптях, иногда с не леченой трахомой, следовавших пешком на базар в райцентре Башкирии, чтобы продать пару фунтов масла и купить на вырученные рублики чаю и сахару, воспринимала нищету и убожество не как должное, а скорее как неизбежность, с которой мирятся почти все. Ну, и я в том числе. Наблюдатель я, не борец – это факт. Но в тот момент я не выдержала и выдала Ксении все, что у меня накипело. Этот всплеск я не могу простить себе до сих пор, хотя Ксения меня поняла и простила еще тогда, двадцать лет тому назад.

Оригинал «Едоков картофеля» мне удалось увидеть уже много лет спустя, когда я в 1996 году попала в Европу первый раз в жизни. Пробирает!

2008 год.