Мертвый круг. Часть первая

1.

В 1978 году известный писатель Лука Извилин, возвращаясь с очередного «сабантуя», каких много устраивали для литераторов в ту достопамятную эпоху «золотого века» Союза писателей, попал в автомобильную аварию. Автобус, в котором его везли «в составе делегации» на влажном асфальте «поскользнулся», потерял управление, пошёл юзом и опрокинулся в кювет с переворотом. Пострадали кто как, а Лука Извилин сильно: зашиб голову. Некоторое время он пролежал в реанимации, потом в обычной больничной палате… Хотя – не вполне обычной, при его статусе полагалась элитная, но это детали…

Голову Извилину заштопали, срастили, так что следы травмы стали почти незаметны, но история имела печальное продолжение: периодически Луку Мокеевича посещали сильные мигрени, что было ему вполне понятно, и он потерял способность сочинять, что было куда менее понятно. Головные боли приходили и уходили, а молчание музы – осталось навсегда.

Лука Мокеевич много ходил с направлениями по разным врачам, некоторые пожимали плечами, другие же рассказывали истории про творческих работников, «с которыми тоже так было». Иногда травма головы оборачивается потерей памяти. Иногда человек вдруг заговорит на прежде незнакомом языке. А в ряде случаев пока до конца не понятным науке способом травмируется центр вдохновения головного мозга, и сочинитель иссякает.

Аналогичную травму – сочувственно рассказывал бывалый доктор, которого ничем не удивить – получил Михаил Шолохов на войне. Тоже в голову. Выжить выжил, а писать романы уже не смог [1]. После войны он уже не писал, а что написал – то сжёг…

В 1978 году Шолохов был ещё жив, и действительно – ничего не писал, Извилину ли не знать?

Лука Мокеевич, при всех своих заслугах и лауреатских медальках, был ещё не стар, и, помучившись за письменным столом, решил, что пришло время начинать новую жизнь. В материальном отношении он нужды не знал, в СССР дело «помощи в творческом кризисе» члену Союза писателей было поставлено отлично. Извилин получал немалые деньги от Правления, из Литературного фонда, ездил на платные встречи с «читательскими массами», вёл кое-какие курсы в Литинституте, периодически «тискал» что-нибудь из «старого», порвав романы на лоскуты для газетных и журнальных версий.

Конечно, «литературным генералом» его называли разве что заискивая, но квартиру он имел полнометражную, улучшенной планировки, в одном доме с настоящими генералами (не литературными, а которые под «беспросветными» погонами в лампасах ходят).

У него были «жигули» цвета «мокрый асфальт» (словно бы в насмешку над действительно мокрым асфальтом, виновником его драмы), у него была неплохая дача за городом. Коллеги считали Луку Мокеевича прохиндеем и приспособленцем, он действительно порой колебался вместе с линией партии (пока талант не отшибло), но сознательным циником никогда не был. Писал, во что верил, писал бойко, роман о рабочих цементного завода, обеспокоенных судьбами плана, о научных сотрудниках, переживающих за судьбу важного эксперимента…

При всех таких вводных Лука Мокеевич Извилин был завидным женихом, но женщин сторонился, по очень постыдной, хотя и не от него зависящей причине: был он от природы непригодным к мужскому делу. Пробовал лечиться, но, как и с головой, не помогло, так и ходил лауреатом в бобылях. В наше время шептались бы о «нетрадиционной ориентации», но в 60-х или 70-х вообще никто про такое не думал, и даже Брежнев взасос целовался с Хонеккером, никого в невинном патриархальном народе своём не смущая…

А в 1978 году, учитывая, что после тяжёлой аварии стал он не совсем дееспособен, то падал от головокружения, то терялся в пространстве, ненадолго, но досадно – ему посоветовали нанять сиделку или экономку, словом, домработницу. Ну, мало ли! Один в пустой квартире, инвалид, упадёт, помрёт – никто и не хватится…

Лука Мокеевич дал объявление, куда тогда полагалось (в горсправку и в городскую газету), видимо, сухое (разучился парень писать красиво!) – потому что откликнулась только одна девушка. Молодая, красивая, стройная, в чём-то «неотмирная», скромная, иногородняя… И сразу же нашла себе «и стол и дом» при весьма непыльной работёнке: присматривать за калекой, который почти всё умел делать сам.

Тут вышел ещё один, необъяснимый научно, казус-феномен. Сочинять Лука Извилин больше не мог, но словно бы в компенсацию ему природа стала вдруг пробуждать в нём мужское начало. То ли его головой так сильно долбануло, то ли девушка-сиделка помогла (он сам считал, что скорее второе) – но в итоге непригодный для брака человек стал пригодным. И бывшая сиделка-экономка прописалась при Луке уже вполне законно, сменив паспорт и фамилию...

Мирская слава проходит быстро. К середине 80-х счастливого молодожена в издательском мире успели прочно забыть – как говорится, «новые песни придумала жизнь». Но тут-то он и появился – новый и с новым…

Вначале с пониманием покивали:

С молодой женой деньги-то нужны! Поиздержался наш полуклассик, поможем, чем сможем…

Потом, когда прочитали – переглянулись и сказали друг другу:

– Это не Извилин!

В советском литературном мире полно было баек про взаимовыручку писателей. Кто ж не знает, что коллеги поддерживали обнищавшего Ю. Олешу, сочиняя за него детские стишки-коротыши, и выправляя гонорар на его имя? А теперь в библиотеке иной раз встретишь отрыжку тех игрищ:

Я вчера в большом лесу

Встретил рыжую лису!

И за подписью Олеши. Хотя уже по стилю видно, что никакой это не Олеша. И даже не левая его пятка писала…

Однако новый Извилин не был хуже старого. Просто – другой, до противоположности!

2.

– …Понятно, что по-другому! – хмыкнул снисходительно сотрудник казавшегося ещё всемогущим ведомства – Всякая новая книга потому и новая, что отличается от старой!

Разговор шёл в издательстве, под уютный стрёкот и гул новеньких, с электроприводами, печатных машинок «Ятрань», а на стене висел аляповатый, но подкупающий оптимизмом календарь: «1988».

– Это так, товарищ капитан, однако же… – колебался, сомневался, тушевался главред. – Ну, как бы вам объяснить?! Вы же, скорее всего, человек далёкий от мира литературных тонкостей? Извините…

– Не беда! Вы правы, далековат, каюсь!

– Тогда смотрите, сейчас объясню. Вот – редактор взял с полки потрёпанную книгу в твёрдом мрачноватом переплёте: – аутентичный Извилин.

– Какой?

– Ну, какой он есть… Точнее, был…

– А-а!

Лука Извилин

ВЫМЯ

Роман

Испокон веков стоит на крутых юрах сибирская, чалдонская деревушка Революционовка, совхоза «Крепыш», посередь заболоченных лугов, полей и пашен.

Жили тут трудно, трудолюбиво, да привычно: ходили коров на ферме, уход давали. Словом, работали вроде бы как даже и хорошо. Но плохо. Надаивали до двух тысяч килограмма молока от каждой коровы…

*  *  *

– Погодите! – не выдержал капитан КГБ. – А разве молоко измеряют килограммами?

– Ну, а чем ещё?

– Я всегда думал – литрами…

– Ну, Луке Мокеевичу виднее, он туда творческую командировку брал…

– Я не настаиваю, может быть, и так…

*  *  *

…Чувствовали доярки Революционовки, что можно добиться и большего, да только твёрдости в них не хватало. Ввести в них твёрдость приехал инструктор райкома партии Вадим Григорьевич Дрынов. Собрал он всех животноводов и говорит:

– Совет Министров СССР и ЦК ВКП(б) вынесли, братья и сёстры, постановление «О трехлетнем плане развития общественного колхозного и совхозного продуктивного животноводства». Так что лично у меня встало развитие животноводства, как центральная задача. Чего и вам желаю! Надо нам решительнее создавать прочную кормовую базу – основу высоких удоев!

Тут все зашумели, заговорили, начали прикидывать да рассчитывать. И началась даже у старых людей новая жизнь. Не говоря о молодых.

Стали теснее сплачиваться доярки с пастухами – всё же един коллектив! Влюблённые с весны друг в друга Марат да Настя более других подначивали друг друга:

– Дай, – говорит Настя, – Маратик, мне такое дело, чтобы закипело!

– На меня надейся – отвечал хват-Марат – а сама не плошай – подкармливай коров всем, чем можно и летом.

– И верно – плошать нельзя – понимала Настя-красавица…

*  *  *

– Эх, хорошо писано! – крякнул сотрудник КГБ, смахнув скупую мужскую слезу. Давно уж я ничего такого не читал, всё больше грязь да «чернуха» перестроечная, про рокеров да чмырей! Дайте мне этот роман почитать на досуге, сердцу отдохнуть на здоровом!

– Да не вопрос, товарищ капитан, берите! Но я-то о другом. Я о том, что Лука Извилин тот же, чуть постарше, с фиолетовым шрамиком у виска, но в целом тот же… А вот рукописи теперь приносит совершенно другие!

– Может, это теперь жена за него пишет?

– По правде сказать, слухи о таком ходили…

Она же не безымянная, эта сперва сиделка, а потом и супруга Луки Мокеевича! Имя у неё, хоть и редкое, но известное: О́дна. О́дна Вильямовна. Приняв фамилию «Извилина», она превратилась в «Одну Извилину», как бы продолжив сумбурный ёрнический ряд оксюморонов, связанных с чуждым лукавства Лукой.

Ведь это тот самый Лука Извилин, который более всего был знаменит у издательских кривляк фразами вроде «подъехала красная черная машина» (имея в виду черную машину, принадлежащую красной армии) или «здесь сталевары подтягивают свои плавки всё выше и выше».

– Ничего, ничего! – говорили доброхоты Луки Мокеевича. – У классиков и не такое встретишь! Помните, у Достоевского – «круглый стол овальной формы» [2] был?

А теперь вдруг смотрите, какое:

Лука Извилин

ПОЛУФАЗА

Рассказ

Бронислав Падшев должен лететь по просьбе своего друга, Егора Васильевича Светлова, в какой-то малопонятный рейс с аэропорта малой авиации. Будучи человеком основательным, Бронислав Падшев приезжает в аэропорт пораньше, вместе с женой (они летят втроём?) – но тут, к смеху жены, обнаруживает, что забыл дома паспорт.

Досадно, но не беда: время ещё есть, как раз на случай таких вот досадных недоразумений.

Бронислав Падшев уходит на стоянку автобусов, надеясь успеть обернуться, взять дома паспорт, и ещё попасть на рейс.

На остановке, а потом и автобусе, нервничая, что всё протекает слишком долго, Падшев замечает в небе странное НЛО. Более всего оно напоминает опору ЛЭП, развесистый, замысловатый столб с решётчатыми «руками», словно бы оторвавшийся от линии высоковольтных передач, и взмывший парить в небо. По углам странного летучего предмета – горят габаритные огоньки…

Удивляет Падшева то, что все попытки заговорить с людьми на остановке, а потом и в автобусе насчёт удивительного НЛО – не встречают понимания. Люди отмахиваются, не придают явлению никакого значения, и не видят в нём ничего странного.

– Если бы я с кем-то заговорил о странности телеграфных столбов вдоль дороги – говорит себе Бронислав Падшев – Люди не хотят видеть в телеграфном столбе странности, и не верят, что их современник может не знать, зачем нужны телеграфные столбы… А потому и не объясняют их назначения – как сделали бы, снисходя к тёмному человеку, про более сложный предмет…

Вернувшись на автобусе в свой квартал, Бронислав Падшев продолжает видеть среди облаков призрачно-полупрозрачную опору ЛЭП. Строит догадки, что это испытание новой секретной техники или корабль инопланетян… Но почему никому нет дела до того, что над головой?

В родном квартале Падшев обнаруживает, что дома и улицы стали «полузнакомыми». Они как бы и узнаваемы, привычны, здесь он родился и вырос, но в то же время ощущение такое, что кто-то их словно бы переставил. Точнее, сперва переставил, будто что-то искал в ящике стола, а потом постарался расставить в прежнем порядке, чтобы его поиски остались незамеченными. И почти сохранил расположение домов, лишь в мелочах, заметных лишь внимательному глазу, кое-что напутал.

Дойдя до своего дома, за паспортом, Бронислав Падшев обнаружил, что у дома сменилась нумерация. Дом очень похож сам на себя, но из «18-го» он стал «20-м», о чём и свидетельствует эмалированная табличка.

Испугавшись этому, Бронислав Падшев не торопится зайти к себе в подъезд, а отчаянно смотрит по сторонам, чтобы объяснить себе странности, или найти того, кто объяснит.

Находит Руфа. Почему-то этого человека зовут Руф, хоть это и странно, но менее странно, чем перемены табличек на домах, сместивших нумерацию всей улицы. Вопросы «когда?» и «зачем?» смешиваются в голове у Бронислава Падшева, и оба кажутся неразрешимыми. Ибо времени с момента его отъезда в близко расположенный к дому малый аэропорт прошло мало, а смысла в действиях властей (или кого?!) – отыскать невозможно…

Руф – старый знакомый, приглашает Бронислава Падшева зайти в кондитерскую-«стекляшку» напротив его родного дома. Сидя у большого, панорамного окна кафетерия, Бронислав Падшев пьёт с Руфом пиво. И по-прежнему видит парящую в небе опору ЛЭП с огоньками по периметру стальных ферм конструкции. И слушает загадочные объяснения Руфа…

Окончание следует…