Ирина

Баллоны, баллоны. Кругом одни баллоны. Когда ж я их выброшу... Мать, ведьма старая, ни за что не выбросит...

Терпеть больше сил нет. А может – под себя? Не впервой же. Ирина поднялась с кровати, но тут же на нее и присела – голова закружилась, поплыло все перед глазами... Пройдет, сейчас пройдет, посижу маленько... Но головокружение не проходило, и она сползла на пол, отшвыривая пустые пивные полтарушники. Улеглась. Лежала неподвижно, пока, наконец, не стала отчетливо видеть предметы. Предметы не двигались – голова больше не кружилась. Пожалела, что слезла с кровати, лучше бы оставалась там, а теперь, казалось, нет никаких сил взобраться на нее обратно...

– На кого ж ты похожа, Ирина, – всплеснула руками мать, видя пьяное барахтанье дочери.

– Мам, Лидка где? – спросила Ирина чуть слышно, не обратив внимания на слова матери.

– Чего ты там бубнишь, не расслышу, – уже громче повторила мать.

– Дочь, спрашиваю, где?

– Дочь? А у тебя дочь, что ль, есть? Нешто не забыла еще? Бутылка твоя дочь... У подруги она. Хоть поест. Дома-то нечего.

– Почему нечего? Есть же деньги, мама.

– У тебя есть, а мне пенсию еще не приносили.

– Что ж не сказала?

– Говорила я тебе, да заспала ты.

– Сейчас дам. Я же колбасы приносила.

– Да когда это было. Ее бы с чем-нибудь, а ни крупы, ни картошки. Лидочка намяла сухомяткой, потом животом маялась. Неправильно ты деньги тратишь, сколько раз тебе говорено.

– Отвяжись, мои деньги, как хочу, так и трачу.

Работала Ирина диспетчером в АТП, уже двадцать лет, и, помимо очень даже неплохой по нынешним временам зарплаты и регулярных премий, имела дополнительные деньги от сбыта «налево» бензина и солярки, в чем участвовала, конечно, не одна – теневой механизм был отлажен давно и не ею и сбоя никогда не давал. Но экономить и откладывать «на черный день» Ирина не умела, готовить ненавидела и покупала полуфабрикаты, либо то, что можно было сразу съесть.

Ирина собралась с силами, рывком поднялась и быстро-быстро в свою комнату, упала на кровать. Слава тебе господи! Она даже как-то внутренне улыбнулась, радуясь и тому, что не пришлось проделывать обратный путь на четвереньках, и тому, что под ноги не попался один из множества баллонов, валяющихся в ее комнате, и тому, что пиво еще есть, а мочевой пузырь опорожнен. Отдышалась, приподнялась полуусевшись и взяла стоявший на полу полтарушник «Медового крепкого». С удовлетворением отметила, что пива в нем еще больше половины – жить можно. Приложилась и долго пила маленькими глотками, держа бутылку двумя руками. Сейчас станет хорошо, сейчас. Подождать надо. Закрыла глаза, прислушиваясь к утробным звукам – что-то там булькало, чмокало, ворчало, пока не стихло. И настроение стало улучшаться. Приложилась еще. Знала – скоро пиво опять погонит её в туалет, но теперь проблем не будет, теперь она оживает, и вместе с пивом вливаются в неё силы. Пожалуй, и закурить можно, не замутит. А вчера перекурила. Вчера? Забеспокоилась – вчера ли? Память всё чаще подводила. Какой день-то сегодня? Неужели на работу завтра?!

– Мам! – громко крикнула. Мать появилась тут же, но в комнату не вошла, очень редко она в неё входила, только в случае крайней необходимости, и звала её – «твой свинарник».

– Чего орешь?

– День какой сегодня?

– С утра суббота была. Ты стирать собиралась. Бельё-то ещё когда замочила – воняет. Опять сгниёт – выбросишь. Я не притронусь, так и знай, мне хватает Лидку обстирывать.

– Завтра постираю.

– Сама-то веришь? Ты про деньги говорила, давай, пока не наклюкалась.

Ирина взяла с тумбочки сумочку, достала сначала сигареты, закурила, потом вынула две сотки.

– Возьми, – протянула матери. Та подошла, быстро взяла деньги и тут же вернулась в дверной проём.

– Тебе на собрание в школу к Лидочке вчера надо было.

– Была я.

– Ладно врать-то. Это теперь с собраний на бровях приходят?

– Правда, была. А потом на дне рожденья. Лучше б не ходила, – со злостью затушила сигарету в пепельнице и тут же хлебнула пива.

– Вот именно.

– Мам, так ты иди купи поесть и пива мне.

– Есть же у тебя!

– Купи-купи, ночь впереди, а то не усну. Только «Медового крепкого», смотри не спутай.

– Конца края этому не будет, – вздохнула мать. «Куплю, конечно, – подумала, – не то ты душу из меня вынешь, да и деньги давать перестанешь». А вслух добавила с болью:

– Что ж ты, дочка, как отец кончить хочешь?!

– Отец водку пил, а я – пиво.

– Какая разница, раз меры не знаешь, всё равно ведь до пьяна пьёшь. Да и водкой от тебя за версту несло.

– Говорю же – на дне рождения была!.. Не доставай ты меня, а? Сходи лучше за продуктами. Я не ела со вчера. Да и Лидка вот-вот придет. Возьми сыра. И мороженого Лидке. Пельменей там, ещё чего...

– «Мороженого», – передразнила мать. – Ты думаешь, откупишься от дочери своим мороженым?! Она же всё понимает, двенадцать лет, не маленькая.

– Я ж тебе сказала – не доставай!

– Да и то верно, одно и то же тебе талдычу, а что толку.

– Вот и не талдычь! Иди на рынок.

– Ага, на рынок – рынок закрыт давно, ты на время-то глянь! Завтра поутру пойду.

– Как завтра! Сдурела! – нешуточный страх охватил Ирину, не из-за еды – из-за пива. – В соседнем же доме круглосуточный!

– Дорого там, на рынке дешевле.

– Да плевать, что дорого! Мои деньги! Купи самое необходимое, только на сегодня, а остальное завтра на своем рынке возьмешь!

– Твое «необходимое» в каждом киоске имеется... Открыть-то Лидочке сумеешь, если без меня придет?

– Сумею. Дверь в мою комнату прикрой.

– Ясно, прикрою, нам же табачищем твоим дышать...

Мать ушла. А Ирина попила еще пива и вновь закурила. Стали вспоминаться вчерашние события...

Она не соврала матери – в школе она была, правда, не на собрании, а до него, специально пораньше пришла, наплела, что остаться не может, но с классной руководительницей побеседовала и деньги в классный фонд и за питание отдала.

Лида училась так себе и то ладно, а на ее поведение никогда не жаловались. Не то, чтобы школьные дела интересовали Ирину, но понимала – если не делать вид, что интересуют, то заинтересуются ею, домой будут приходить, а этого ей никак не хотелось.

Домой к ним давно никто не приходил, а кто и приходил – не пускали под более или менее правдоподобным предлогом. Квартира давно нуждалась в ремонте, хотя бы в генеральной уборке, запущена была до крайности, но Ирине было наплевать, а у матери руки опускались. «От соседей стыдно», – говорила мать, давно переставшая ходить к соседям, чтоб и они не ходили. Да и по телефону Ирине звонили все реже, потому что слышали – связь-то нынче качественная, как она говорила матери, взявшей трубку: «Скажи, что меня нет дома!». А когда и мать, знавшая давних, с детских лет, подруг дочери, и надеявшаяся через них повлиять на дочь, отвечала по телефону: «А я сейчас, Тонечка, спрошу у нее, дома она или нет. Нет, говорит, нету ее. А как ты поживаешь, Тонечка?..» Как поживает Тонечка, Ирина потом требовала ей пересказать, и все больше раздражало ее, что у Тонечки все нормально... Самой близкой подруге Ирины мать как-то, когда дочери действительно не было дома, рассказала все как есть. Та предложила поговорить с подругой. И поговорила. Ирина подняла ее на смех, от всего наотрез отказалась и сказала, что мать выжила из ума и ей давно пора в психушку.

Подругами они с тех пор быть перестали, ни разу больше не встречались и по телефону не говорили. Да и не были, наверное, настоящими подругами, раз не смогла Ирина ей открыться, гордыню переступить. Плохо это, беспросветно, когда некому про себя плохое рассказать. Разве что бутылке… А мать тогда такой нагоняй получила, таких гадостей про «лучшую подругу» дочери, да и про себя тоже наслушалась, что от своей затеи повлиять на нее таким образом навсегда отказалась.

Через эту свою гордыню и личную жизнь Ирина не устроила. Мнения о себе она всегда была самого высокого, отчего и требования ее были такими же – чтоб и красивый был, и зарабатывал много, и умный, и любил безумно, и на руках носил. А липли все пьянчуги-шоферюги, да женатые. Не, были, конечно, и неженатые, и неплохие вроде. Вот, Володя, например. Говорили, что и Лида от него – точно не знал никто, никому не рассказывала, даже матери. Володя был не красавец, но и не урод, выпивал, но в меру был простым, улыбчивым, открытым. Но Ирина считала, что заслуживает большего. «Принца ты ждешь, – говорила мать, – на белом коне с белыми яйцами. Так ведь сама не принцесса...» Володя потом женился на Ирининой сменщице, та родила ему троих. Оказался он хозяйственным, надежным, заботливым, дети в нем души не чаяли. Хорошая, дружная семья. За что Ирина всю их семью возненавидела.

В дверь позвонили – Лида пришла. Ирина поднялась без особых проблем. В «глазок» глянула – вдруг чужой? Открыла дверь – не нараспашку, а только чтоб девочка проскользнула, и тут же закрыла. Лида сразу включила телевизор, уселась в кресло.

– А где бабуля?

– Я ей денег дала, в магазин отправила. Мороженого принесет. Хочешь мороженого?

– Конечно, хочу.

Что-то еще надо сказать дочери, спросить о чем-то. О чем? На обратном пути из туалета придумала.

– Ты бы почитала чего-нибудь, дочка – ненастойчиво и не рассчитывая на ответ, скрылась в своей комнате.

До пяти лет Ирина всю себя дочке посвящала, не было, казалось, на свете более любящей матери. Но и уставала сильно, недосыпала. Бутылочка пива снимала усталость, помогала заснуть и стала надолго ежевечерне традиционной. Пока не появилась вторая, потому что одной уже было мало. А затем – полтарушник. Но теперь его не всегда хватало. И если раньше она пила лишь после того, как управится с домашними делами, то теперь, давно уже, пиво вообще вытеснило домашнее хозяйство, заменило собой почти все. Купленный по дороге с работы полтарушник открывался сразу, как только она переступала порог квартиры и проходила на кухню. Сначала пила из кружки, обманывая и себя, и мать, что, мол, вот сейчас отдышусь, посижу немного и за дела возьмусь. Но не бралась. А, с трудом заставив себя переодеться, удалялась с баллоном в свою комнату. Баллоны, баллоны – кругом баллоны. Куда их девать?! В их старой пятиэтажке мусоропровода не было, мусор надо выносить на улицу, а там – там ведь могут увидеть. А Ирина тщательно заботилась о том, чтоб о ее пивной страсти никто не узнал. Поэтому в ее сумочке всегда была жевачка. И на косметику она денег не жалела. И одевалась прилично. Отечность же лица объясняла всем больными почками. У нее и вправду был пилонефрит, который она передала и дочке. Но по временам ее охватывал ужас – возникало ощущение, что все знают о ней, что на ней клеймо со словом «пьет», которое нет никакой возможности скрыть от людей. Тогда она нервничала, старалась никому не попадаться на глаза, а когда это было невозможно, сокращала общение до минимума и особенно подчеркивала, что у нее больные почки. Чертовы баллоны... Пару раз она брала по нескольку с собой и выбрасывала их по дороге на работу, но во второй раз встретила знакомую буквально через секунду после того, как избавилась от пластиковых бутылок, и долго потом в страхе гадала, видела та или нет. Да и заметного убавления баллонов в комнате от такой полумеры не наблюдалось. Все порывалась повыбрасывать их через форточку, но опять же боялась, что увидит кто-нибудь из дома напротив. Потом решила как-нибудь глубокой ночью перетаскать их на помойку, но пока каждый раз откладывала выполнение своего решения на «завтра»...

Ирина услышала, как вернулась мать. Поднялась и, пошатываясь, – она уже опять была пьяненькая – отправилась сначала в туалет, потом на кухню к матери.

– Наклюкалась? – встретила ее мать привычным вопросом.

– Нет еще. Но наклюкаюсь, не извольте сомневаться!

– Не изволю. Есть-то будешь?

– Ты сыр взяла?

– Разуй глаза-то – на столе. «Балду» свою, чать, сразу увидала. – «Балдой» она называла полтарушник.

– А мороженое Лидке?

– В холодильник убрала, пусть поест сначала, пельмени сейчас отварю. На тебя-то варить?

– Нет, сыр с хлебом поем. – Ирина села за стол, сделала бутерброды и принялась есть. Открыла полтарушник.

– Что – ту «балду» уже прикончила?! – спросила мать, ставя перед Ириной кружку – не любила видеть, как та пьет из бутылки.

– Нет, осталось – идти за ней лень.

– Провалялась весь выходной. И завтра проваляешься. Хоть бы с Лидочкой куда сходила.

– Схожу...

Бывали у Ирины просветы. Почти не пила, за уборку бралась, которую, правда, не заканчивала, но что-то все-таки успевала сделать, с дочкой гуляла, брала ее с собой к кому-нибудь в гости, ходила с ней в кафе «Мороженое», в парк на аттракционы, в цирк. Дочь, помня пять первых счастливых лет своей жизни, оживала, маму она такой безумно любила, но поверить, что теперь всегда так будет, уже не могла – просветы случались все реже и реже...

– Знаешь, у кого вчера были? У Маринки!

– У Мариночки?! Как она?!

– Как-как – мужчина, видишь ли, у нее появился, уже полгода как.

– Да что ты! Видела?!

– Видела... Маринка на пять лет меня старше, да где там – почти на шесть!

– Что ж с того. Мариночка женщина красивая, ладная, а с первым ей не повезло...

– А мужика нашла младше себя, якобы непьющего, как будто такие бывают!

– Почему не бывают? Вон Иван Егорыч у Катерины, или Петя, зять Олин.

– Да иди ты со своими Иван-Егорычами! Разведенец какой-нибудь!

– Ну и что?! Злая ты, Ирка, не знаю в кого. Мариночка сколько со своим Сашкой мыкалась. Хлебнула будь здоров, детей одна на ноги поставила, чего ж ей про себя теперь не подумать. Бог даст, человек хороший, да и сладится у них. Долгехонько она одна куковала. А алкаш-то ей на кой ляд, они никому не нужны...

Мать умела порадоваться за других, вот только передать дочери эту способность не получилось. Ирина же умолкла и ушла в себя – на взаимопонимание с матерью рассчитывать не приходилось... Сладится! У них уж сладилось, это она вчера видела – Маринка помолодела, выглядела счастливой, а он ее глазами так и ел, а по ней, Ирине, только взглядом скользнул и не задержался, не проявил никакого интереса. Да еще на этом треклятом дне рожденья про Валерку узнала – крутым фирмачом заделался, кто бы мог подумать, по заграницам, как к себе домой, шастает, а он когда-то умолял Ирину выйти за него.

Мерзкий, одним словом, выдался вечер, хоть вешайся. Лучше б не ходила. Хотела напиться, но такого она себе на людях никогда не позволяла. Ушла пораньше, купила бутылку «Шихана» и по дороге домой выпила. После водки пиво сразу в голову ударило. На остановке возле своего дома купила полтарушник и, чуть подумав, еще бутылку «Шихана», которую тут же на остановке, чего раньше никогда не делала, и пила, сев на скамейку, до тех пор, пока к ней пьяный наглый парень не подсел. Повел он себя сразу бесцеремонно, агрессивно, через слово мат. «Че ты строишь из себя?! Цену набиваешь?! Ты чего здесь сидишь с пивом, телка размалеванная! Ты же снимаешься! Вот я тебя и снимаю! И цену я тебе знаю! Не боись – сильно не обижу! Пошли и не буксуй!». За руку схватил: еле вырвалась и ноги от него унесла. В подъезде ее окончательно развезло, насилу на третий этаж поднялась, а уж когда мать дверь открыла, Ирина действительно была «на бровях».

– Лидочка, иди кушать!

– Ба, я здесь буду! Я боевик смотрю.

– Только и торчишь у этого ящика, сдался он тебе, боевик этот. Чать, срамота одна.

– Ну ба, ну пожалуйста!

– Да несу, несу.

Ирина взяла тарелку с недоеденными бутербродами и початый баллон и пошла к себе в комнату. Из-за воспоминаний о вчерашнем вечере настроение у нее испортилось, но она знала – дело это поправимое, надо всего лишь пива хлебнуть, а оно, слава богу, есть.

...Любила она это состояние, на душе спокойно, в руках – тяжелый полтарушник, из-за стенки слышен телевизор и разговоры ее дочери и матери, холодильник не пустой и на работу завтра не надо. В общем, жить можно.

В этом благостном настроении она и заснет и будет периодически просыпаться и отхлебывать из баллона, чтобы вновь проваливаться в полусон-полубред. А завтра – никуда мать не денется – постирает она дочери хоть что-нибудь, чтоб той было в чем на работу пойти. А уж погладит Ирина сама в понедельник ранним утром. В понедельник Ирина, собрав все силы, встанет ни свет ни заря и приведет себя в порядок – помоется, погладится, сделает макияж и будет усиленно жевать свой «Орбит» без сахара...

В понедельник Ирина пойдет на работу. В этот понедельник еще пойдет…

«Истоки», № 8 (270), 16-30 апреля 2002. С. 6-7