Знакомцы

– Как живешь? Все еще на смоле? – спросил я вздымщика Ивана с Кукашки.

– Сейчас на корении, на зачистке. Хорошо живу, – мотнул он головой.

– Встречаешься со знакомцами-то?

– О! Этого сколько хочешь: волки, лисы, лоси. Недавно белку поймал.

– Как? – удивился я. – В петлю, что ли?

– Нет, просто так. Тряхнул елочку – слетела, пес лапами прижал. Я ему – не трожь! Послушался, отпустил. Принес домой, клеточку из дранок сделал... Живет.

– А чем кормишь?

– Чем придется: сухари, хлеб. Все ест. Шишек приношу. Начнет шелушить, только давай. Клеточку во дворе поставил. Навоз когда чистишь, снег ли, – на душе радость. Потом уж гляжу, а там их трое. Прибавилось. Махонькие, вот такие (он сложил горсткой три пальца), а хвостики в полчетверть, пушистые. Укроются, да мать своим прикроет, спят – и мороз нипочем. Кормушку сделал, не вот что какую, а так, баночку консервную обогнул. Хозяйка коров доит, молока парного наливает.

Иван давно, лет двадцать, работает «на смоле». Работает исправно, премии получал, благодарности. В прошлый раз – года три назад – я обратил внимание, полстенки в избе было завешано этими листками.

Теперь он едет на станцию. В тускло освещенном вагончике трясется одинокая свечка. Жарко. Разомлевшие рабочие примолкли, думают, побыстрее бы добраться до дому, а Иван, обрадовавшись встрече, все больше оживляясь, рассказывает мне о житье-бытье в лесу. Он улыбается, обнажая крупные, крепкие зубы, и лицо его, свежее, здоровое, так и сияет в багровом свете.

«Выбрался на люди – и радешенек», – подумалось мне. Через полчаса я уже знал: едет в Магнитогорск, к племяннику на свадьбу, долго гулять некогда, дома «делов» под завязку, да и у хозяйки ноги болят, за скотиной ходить некому. Сено хотя есть, но ведь чистить еще надо... Словом, все заботы, все, что есть – никаких секретов. Я заметил, когда человек в лесу, один на один с птицами, лосями, с каким другим зверем, когда он чаще слышит глухарей, журавлиные клики на зорях – душа его открыта, разомкнута, вся на виду.

– Ты что-то совсем нас забыл, – попенял он мне, – не появляешься. Рассказики твои давно не вижу. Я бы написал – не могу, не получается. Приходи, поговорим, покалякаем. – Помолчал и прибавил:

– Хоть с хозяйкой, вдвоем. Чего лучше? Погостюете, пельмени сделаем. – И, радуясь (хлебосольство, видимо, щекотало его душу), будто завлекая, заманивая, как это бывает с детьми, опять наклонился и таинственно зашептал:

– Я ло-сен-ка поймал.

– Когда? – вполголоса спросил я.

– Как карры, подновки нарезал. У лосей гон в сентябре, октябре, вот считай: ходят как коровы девять месяцев.

– Как же ты это смог?

– Просто. Работаю хаком, слышу, в кустах собаки завозились, залаяли. Обложили вроде кого. Подошел – лосенок лежит. Не обсох еще, мокренький, мордочка тоненькая, ножки как лычки, копытцы в траве белеют. Дрожит. Не то, думаю, от холода, не то от страха. Напугали его мои псы. Не дадут они тут ему покою. Взял. Загончик соорудил около шалаша, небольшой, травы положил, моху.

– А как же он у тебя кормился?

– Мать приходила. Завидят собаки – лаять. Цыкну – примолкнут. Да сказать, не больно-то она их и боялась. Подойдет, серая, чуть сседа, пышная. Поднимется лосенок, шатается на жердочках; потянется через изгородь, подкинется, сосет.

– А потом?

– Травы ему приносил, веток ивовых, рябиннику.

– Лосиха тебя не трогала?

– За-ч-чем? – удивляется Иван. – Каждый день приходила. Да и в лесу встречались. Корю, а она в сторонке ходит. С ней даже веселее. Хозяйке своей, Матрене, сказал, а она – принеси, покажи. Как его понесешь? Да и вырос быстро. Не успел оглянуться, уже по плечо. Ноги – как ходули!

– Вот бы посмотреть?

– Приду с работы, костер разложу, дымок вьется. Тихо. Котелок булькает. Чайник засипел тоненько в носочке... хорошо! Смотрю, идет. И собаки уже знают. Молчат. Подойдет к изгороди, задерет ногу, подкинется лосенок, чмокает. Покормит – и в лес, будто по делам. Да и у меня тогда дела хорошо шли. Лето мокрое было, смола хорошо шла. Сезон хорошо кончил. Вот на свадьбу отпустили.

– Ну, а с лосенком-то чем дело кончилось?

– Сережку ему из медной проволоки в ухо вдел. Наверно, слетит... Отпустил. Самочка была, телочка. Пошли вдвоем с матерью. Зорька, как раз солнышко на закате. Стволы как золотом облиты. Оглянулась она (Машкой я ее звал), остановилась и опять за матерью пошла... Так и ушли. Осень прошла. Мужики сено на санях таскать начали, я к корению приступил. Работаю однажды и слышу, будто кто меня за плечи взял. Аж дрогнул. Оглянулся – Машка. Передние ноги мне на плечи положила, смотрит.

– Пришла, значит, – говорю. – Вспомнила? А я уж думал, все, не встретимся. Откинулась она и пошла. Одна... пошла.

Поезд притормозил. Вагончик дрогнул, все заскрипело.

– Заезжай-ка на обратном пути, – пригласил я Ивана Федоровича.

– Заеду, заеду, – пообещал он. Да не заехал.

Я люблю слушать его лесные истории. Звери в них, как люди, и даже лучше. А почему, собственно, они должны быть хуже? Особенно, если о них рассказывает вздымщик Иван Засов.

 «Истоки», № 12 (274), 16-30 июня 2002. С. 7