Шило

... и если я сейчас не выпью рома, то я буду как старый бедный корабль, выброшенный на берег штормом, и моя кровь будет на тебе, Джим, и на этой крысе, на докторе!

Р.Л. Стивенсон, «Остров сокровищ»

После ужина я заглянул в сестринскую. Римма, полная, благообразная женщина средних лет, заулыбалась.

– Ну что, как у вас? – спросил я. – Тяжелые, чокнутые есть?

– Да нет, все спокойно вроде! – смеясь, ответила она.

– Смотреть никого не надо?

– Нет, не надо! Если что – я снотворные сделаю, а вы утром спишете, ладно?

– Ладно! – согласился я. – Буду в ординаторской. Надо – зовите!

– Будем надеяться – обойдется без приключений! Отдыхайте! – сказала она и вернулась к своим делам.

В ординаторской было прохладно. Я включил калорифер. За окном уже темно. Мое очередное дежурство по стационару, начавшееся в шесть вечера, похоже, проходило спокойно. Я просмотрел стопку лежавших на столе историй болезни. Включил телевизор. В нем что-то показывали. Сначала новости. Потом какой-то фильм.

Я почувствовал, что в комнате стало заметно теплее, и решил лечь спать. В принципе – все. Осталось, в самом деле, только поспать. Утром меня сменят. Дежурства в наркологическом отделении чаще всего так и проходят. Зимой, а сейчас зима, эта маленькая больничка на 60 коек выполняет функцию гостиницы, Часто здесь собираются бездомные, безработные алкаши, которые дорожат этим местом, а потому ведут себя дисциплинированно. Обычно.

Я расстелил на кушетке матрас, одеяло, бросил в изголовье подушку, передвинул туда же настольную лампу и, взяв в руки газету, лег. Прямо в джемпере и джинсах. Раздеваться здесь не принято – все же не дома. Полистав газету, я выключил свет и задремал.

Дрема моя обычно начинается с того, что я закрываю глаза, и мне вспоминается, как бабушка варит в казане пшенную кашу. Я понять не могу – почему в казане и почему пшенную. Но факт, что идет процесс варки. Бабушка куда-то вышла, я один на кухне и смотрю на этот самый котел, а каша варится, булькает, набухает, вода испаряется, и каша потихоньку прет наружу. Но как-то очень медленно, очень тихо. Желтая масса пшенки лезет вверх, приподнимает крышку и начинает стекать по стенкам и обгорает внизу. И все это длится и длится. И я думаю, что надо бы позвать бабушку, или погасить огонь, или хотя бы поднять крышку, чтобы каша не лилась по стенке на огонь, а росла бы вверх. А у меня как будто бы нет сил, чтобы что-то сделать, или мне настолько лень – черт его знает. И все это длится, и каша булькает, и бабушка все не идет. И вдруг меня словно что-то ударяет изнутри, я делаю шаг вперед и сбрасываю на пол горячую крышку. Да, и в этот момент я просыпаюсь и открываю глаза.

В самом деле я проснулся и открыл глаза. В дверь ординаторской стучали. Взглянув на часы, я выяснил, что проспал час, не больше.

– Да-да! – позвал я. В ординаторскую вошла Римма.

– Доктор, вы меня извините, но у нас ЧП! – вздохнув, произнесла она.

– Что такое? – я сел и включил свет.

– Да как обычно! – говорила Римма. – Напились, паршивцы! Вот, в третьей палате отобрала!

Она протянула мне опорожненную наполовину бутылку водки. Я поднялся, в душе матюкнув всех алкоголиков мира, и мы отправились на место происшествия.

Такое событие, конечно, не ЧП. Распитие бутылки – дело обычное, но меры кое-какие, конечно, нужно принимать. Как правило, если нет скандала или мордобоя, выпивших надо припугнуть милицией (а большинству этого достаточно), сделать запись в журнале дежурств и уложить всех спать. На другой день заведующий сам принимает решение – выгонять или оставлять. Читай – казнить или миловать. Ибо, как я говорил, для многих место в отделении – это вопрос выживания.

Мы с Риммой поднялись на второй этаж и вошли в третью палату. Свет был включен. Из пяти мест занято три. Двое делали вид, что спят, укрывшись одеялами с головой. Третий, невысокого роста, сухой мужик лет сорока, в зеленой армейской рубашке и трикотажных штанах, сидел на койке, обхватив голову руками.

– Вот они! А этот еще и матерится! – сказала Римма про мужика в зеленой рубашке.

– Отвали, баба! – подняв голову, отозвался тот.

– Понятно! – вздохнул я. – Как фамилия?

– Юнусов, – ответил мужик.

– Пойдемте вниз, Юнусов! – Он поднялся.

– А эти что? – кивнул я на других.

– Эти – ладно! – простила их Римма. – А Юнусов – зачинщик! И матерщинник!

– Все! Заглохни! – снова огрызнулся Юнусов.

– Тихо! – строго сказал я. – Грубить не надо!

В ординаторской я сел за стол. Он – рядом. Потом я предложил Юнусову выдохнуть через трубку в раствор марганцовки. Сиреневый раствор обесцветился. Нарушение режима, таким образом, я удостоверил. Далее оставалось только устное внушение.

Меня до сих пор коробит от таких разговоров. Взрослые люди. Что им – двойку ставить по поведению?

– Я записываю вам замечание в историю болезни, – сказал я. – Завтра ваш доктор решит, что с вами делать. Сейчас ложитесь спать. Будете скандалить – вызову милицию. Все!

Юнусов смотрел на меня исподлобья. Похоже, он не был особенно пьян.

– Можете идти! – я указал ему на дверь. Но он продолжал сидеть.

– Я сам сюда пришел! В эту больницу... – заговорил он. – Сам... Сдался! Не надо ничего писать!

Я пожал плечами и повторил:

– Можете идти!

– Сегодня для меня – святой день! Понимаете? Святой день!.. Сегодня я был обязан выпить! – он говорил почти вдохновенно.

В споры в таких случаях я не вступаю. Смысла нет.

– ...А если вы запишете, – продолжал тем временем Юнусов, – она узнает и уйдет... А мне это нельзя, понимаете?

– Кто уйдет, жена? – спросил я.

– Жена! – возмущенно воскликнул он. – Жена! Да жена... – и он перешел на мат шепотом.

Я полистал его историю болезни. Юнусов, 43 года, частный предприниматель...

– Что у вас за предприятие?

– Я рыб развожу, – глухо отозвался он. – Карпа...

– Где, в реке, что ли?

– Зачем, у меня пруд свой! – он поднял голову. – Хочешь – приезжай! Рыбалку тебе устрою!

– Да нет, спасибо! – усмехнулся я. – Я рыбу не люблю!

– А стерлядку пробовал?

– Стерлядку? Не пробовал!

– А говоришь!

– Ты фермер, что ли?

– Я частный предприниматель без образования юридического лица! – важно объявил Юнусов и вытащил из нагрудного кармана рубашки ворох каких-то бумажек. Он перебрал их и протянул одну мне.

«...Присудить гражданину Юнусову, как участнику ряда вооруженных конфликтов…» – увидел я часть записи.

– Ты что, военный?

– Офицер! – кивнул он. Я был несколько удивлен.

– И где воевал?

– Много где... – усмехнулся он. – В Африке, в Афганистане...

Общее настроение разговора как-то незаметно изменилось. Напряжение спало. Человек, сидевший напротив, даже стал интересен. «Надо же! Офицер! А здесь, с бомжами! Кошмар какой!» – думал я...

– Вот! – Юнусов показал мне фотокарточку. На ней были запечатлены несколько человек в светлых мешковатых комбинезонах и авиационных шлемах на фоне гор.

– А вот я! – он ткнул пальцем в одну из фигур.

Спать мне уже не хотелось. Юнусов показал еще несколько фотографий, свои документы, орденскую книжку. При этом он постоянно что-то говорил. Интересно все же – врал или не врал? Но бумаги, похоже, подлинные. Я подумал, что в его жизни было, наверное, множество разных историй. В Афганистане, в Африке...

– Ну ты мне скажи, ответь – как мне было не бухать? А? Как? Ведь были моменты, пойми, когда я выживал только потому, что пил. Без «шила» – это спирт по-нашему – я бы загнулся! Меня как-то раз подбили в Анголе, в провинции Кабинда, и я по джунглям шел потом один три дня. Три дня, пойми! И у меня был только пистолет и фляжка. Все! «Врет или не врет? – думал я. – Да пусть даже врет! Он больной человек и ведь правда боевой офицер. Наверняка в его жизни были ужасные времена, раз он оказался здесь...»

– А еще я недавно писать начал! – Юнусов извлек из другого нагрудного кармана сложенный вчетверо тетрадный листок. – Посмотри! Я сам себе удивляюсь!

– Бертран Рассел. Почему я не христианин, – прочел я заголовок. – Ты что, конспектируешь, что ли?

– Ну! – улыбнувшись, сказал он. – Интересно же! Как так? Я понять не могу! Откуда мы беремся? Куда уходим? А? И что там, за границей Вселенной?..

Я проводил его спать во втором часу ночи. Он лег на свою койку и сразу уснул.

Перед тем как вернуться вниз, в ординаторскую, я обошел все палаты. Алкоголики спали. Странно, но мне показалось, что в свете дежурного освещения я вдруг стал по-иному видеть их лица. Я вдруг стал видеть и различать их. Лица людей. И ведь каждый из них где-то и как-то прожил свою жизнь, думал я. И все для того, чтобы теперь вот, под занавес, получить место в этом отделении, трехразовую баланду и дозу релашки на ночь. И как-то особенно невесело стало на душе...

«Истоки», № 13 (275), 1-7 июля 2002. С. 6