Ночной визит

Несмотря на то, что было уже за полночь, под самой крышей дома светилось маленькое чердачное окно. Похоже, это была единственная комната в доме, обитатель которой еще бодрствовал.

Человек в длинном темно-сером пальто еще раз взглянул на небольшой листок бумаги, на котором был нацарапан адрес, потом сверился с тем, что было написано на проржавевшей табличке, висевшей на стене дома. И название улицы, и номер дома совпадали. Соответствовали и ориентиры – напротив дома находилась лавка зеленщика с массивным замком на двери, рядом с парадным высилась афишная тумба, с трепещущими на ветру обрывками афиш, напечатанных на рыхлой серой бумаге. Значит, ему сюда...

Перешагнув лужу нечистот, человек отворил тяжелую скрипучую дверь. В парадном царила почти полная темнота – лишь со второго этажа пробивался тоненький луч света от висевшей на стене керосиновой лампы, фитиль которой был почти полностью прикручен. В парадном пахло чем угодно – прокисшей капустой, помоями, скверным пойлом, кошками, застарелым потом – но только не чистотой. Наверняка здесь еще и крыс прорва... Из-за двери слева раздавался могучий храп.

Боясь оступиться и сдерживая дыхание (проклятье, какая вонь!), человек осторожно зашагал вверх по отчаянно скрипящей лестнице. Ну, вот, наконец, и чердак.

Из-под двери пробивалась полоска света. Человек несколько раз постучал по филенке костяшками согнутых пальцев.

За дверью послышалось «Scheisse!», а потом раздались шаги. Дверь отворилась. На пороге стоял черноволосый человек среднего роста в штанах от солдатской униформы и рубашке с закатанными выше локтей рукавами. И рубашка, и штаны были застиранными и аккуратно заштопанными в некоторых местах: было видно, что их хозяин – человек неприхотливый и опрятный, привыкший довольствоваться малым.

– Что вам угодно? – поинтересовался он. Во взгляде читалось недоумение и некоторая настороженность – вполне оправданные чувства для человека, на пороге которого в полночь появляется незнакомец. – Если вы от хозяина дома, то я уже внес плату – вчера, за месяц вперед... Впрочем, нет, вы явно не от хозяина. Вряд ли этот скупердяй доверит кому-то собирать его деньги...

– Да, я не имею к хозяину дома никакого отношения, – сказал ночной гость. – И я здесь вовсе не затем, чтобы собирать с вас деньги. Скорее наоборот. Если, конечно, я пришел по верному адресу, и вы именно тот, кого я ищу.

– Неужели? – недоверчиво прищурился обитатель чердака. – И кого же вы ищете? И, в конце концов, кто же вы такой?

– Меня зовут Карл, – сказал ночной гость. – Карл Нойман. А ваша фамилия – Шикльгрубер?

– Похоже, вы все же не ошиблись, – сказал обитатель чердака, и шагнул в сторону, пошире отворяя дверь. – Ну что ж, заходите. Только о притолоку не ушибитесь... Хотя, провалиться мне на этом самом месте, если я понимаю, откуда вы меня знаете.

Нойман вошел в комнату. Не дожидаясь приглашения, снял пальто, повесив его на вбитый в стену гвоздь – рядом с потертой, видавшей виды курткой, принадлежавшей хозяину комнаты. Одернул хорошо пошитый пиджак, поправил галстук, пришпиленный булавкой с крупной жемчужиной в головке.

Комната была обставлена чрезвычайно скромно – узкая, по-солдатски застеленная койка у стены, этажерка с десятком книг в потрепанных переплетах, стол и стул. Все.

В углу стола расположилась керосиновая лампа, теплые отсветы которой Нойман видел с улицы. Все остальное пространство стола занимали большие листы бумаги, на которых виднелись четкие линии схем. Рядом лежала готовальня, линейки, несколько тонко очиненных карандашей, чертежные перья, стояла баночка с тушью. На подоконнике примостились бутылка молока и завернутая в бумагу краюха хлеба – по всей видимости, поздний ужин, либо завтрак обитателя комнаты.

– Я, по всей видимости, оторвал вас от работы, – сказал Нойман. – Вы чертежник?

– Вроде того, – пожал плечами Шикльгрубер. – Это, в некоторой степени, вынужденное занятие. Скажем так – эта работа дает мне кусок хлеба и возможность не умереть с голоду. А это уже немало в наше-то время... Но, думаю, вы пришли сюда в полночь не для того, чтобы поговорить о моих чертежах?

– Конечно, нет, – ответил гость. – Не беспокойтесь, я не задержу вас надолго. Меня интересует вот что – насколько я знаю, у вас есть живописные работы?

В глазах обитателя комнаты зажегся огонек интереса.

– А откуда вам это известно?

– Это не имеет значения, – махнул рукой Нойман. – Вы не могли бы мне их показать?

– Вы ценитель? Коллекционер?

– Можно сказать и так, – скупо улыбнулся Нойман.

Шикльгрубер закусил губу. Скрестив руки на груди, он покачался, несколько раз перекатившись с пяток на носки.

– Хорошо, – наконец решился он.

Наклонившись, он вынул из-под кровати несколько тубусов, из которых извлек перетянутые широкими лентами холсты. Нойман заметил, что пальцы художника чуть-чуть дрожат – и вовсе не оттого, что им приходилось распутывать неподатливые узлы. Через пару минут Шикльгрубер развернул все холсты, разложив их на кровати. Преувеличенно равнодушным тоном сказал:

– Смотрите.

Но пальцы все же дрожали. Чуть-чуть, едва заметно.

Нойман подошел поближе, перед этим до упора выкрутив фитиль лампы. В комнате стало немного светлее.

В стопке было около двух дюжин холстов. Преобладали пейзажи – закат на реке, лесная опушка с пересекающим ее тележным следом, тающая в ночи деревенька... Было несколько натюрмортов, пара портретов мужчин с волевыми, решительными лицами... Последним шло батальное полотно. В нижнем правом углу, чуть выше подписи автора, виднелось написанное мелкими буквами название – «Вечер на Ипре». Ноймана передернуло. Покосившиеся колья с витками колючей проволоки, перепаханная взрывами земля, пулеметный ствол, направленный в низкое серое небо, кровавая полоса заката на горизонте – и множество тел в мышастого цвета шинелях. Трупы. А посреди поля, усеянного телами, на бруствере окопа сидел человек с опущенной головой.

– И? – сказал художник, когда Нойман отстранился от холстов.

Нойман глубоко вздохнул.

– Что вы скажете, если я предложу вам продать несколько работ?

Художник потер лоб ладонью.

– Да-а... Значит, вот оно как бывает. Ждешь-ждешь, что кто-то обратит внимание, а когда кто-нибудь заинтересуется, понимаешь, что к этому не был готов...

Он снова потер лоб. Потом поднял взгляд на Ноймана.

– Что ж, думаю, я не буду возражать.

Нойман медленно перебрал холсты.

Потом отложил в сторону четыре полотна. Подумав, указал на «Вечер на Ипре».

– А это, наверное, не продается?

– Нет, – быстро ответил Шикльгрубер. – Это... нет, не продается.

– Жаль, – совершенно искренне сказал Нойман. – Эта вещь мне больше всех понравилась. От нее веет чем-то... настоящим. Да, настоящим.

Художник стиснул зубы. Потом сиплым голосом сказал:

– Наверное, так и должно быть. Я там был...

Нойман только кивнул.

– Понимаю... Должно быть, это было страшно.

Художник ничего не сказал, только крепче стиснул зубы.

– Да, насчет оплаты, – перевел разговор на другую тему Нойман. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака толстый бумажник, а из него – внушительную пачку банкнотов. – Здесь тысяча фунтов. Конечно, я мог бы расплатиться и марками, но, думаю, просто не донес бы сюда чемодан...

Шикльгрубер против воли усмехнулся.

– Да уж... Инфляция и в самом деле страшнее день ото дня. Но вам не кажется, что тысяча фунтов – это чересчур много за несколько картин никому неизвестного художника?

Нойман пожал плечами.

– Жизнь покажет. Вдруг вы прославитесь, и ваши картины будут стоить намного дороже? Тогда вы еще будете думать, что продешевили...

Художник вздохнул.

– Ну что ж. Не пристало отказываться, когда тебе дают деньги.

Он свернул отобранные Нойманом холсты в трубку, перевязал их лентой и опустил в тубус. Потом протянул его новому обладателю картин.

Нойман, тем временем уже облачившийся в пальто, осторожно принял тубус. Потом, словно что-то вспомнив, снова сунул руку во внутренний карман и вынул сложенный вчетверо листок бумаги.

– Я знаю, что вы пытались поступить на учебу...

– Да, – художник странно улыбнулся, – в Венскую Академию изобразительных искусств. Но мою кандидатуру, скажем так, отклонили...

– Думаю, вам стоит завтра зайти по этому адресу, – сказал Нойман, – вместе со своими работами, конечно, – к профессору фон Зейцу. Вполне возможно, он сможет вам помочь.

Шикльгрубер покачал головой.

– Нет, «волосатая рука» – это не по мне.

– Ну зачем же так, – улыбнулся Нойман. – Это вовсе не «волосатая рука», просто на факультете неожиданно освободилась пара мест... Это, конечно, не Венская Академия, но... Думаю, будет неплохо, если одно из освободившихся мест достанется вам? Как вы считаете?

Подумав, художник неуверенно взял листок.

– Что ж, возможно, я постараюсь зайти...

– Нет, обещайте мне, что обязательно зайдете к профессору. И возьмите с собой «Вечер...». Думаю, профессору это понравится. Договорились?

– Договорились, – кивнул художник,

– Вот и славно. Доброй ночи.

И Нойман вышел за дверь.

*  *  *

Что ж, вроде бы все прошло нормально. Человек, называвший себя Карлом Нойманом, поудобнее перехватил тубус с холстами и отступил поглубже в темноту, которая чернильным облаком заволакивала узкий проход между двумя кирпичными стенами доходных домов.

Он сунул руку в карман, извлек небольшой блестящий диск. На ярко-синем экране высветилась надпись: «Исходный пункт: 19 ноября 1918 года. Конечный пункт: 21 сентября 2125 года. Вы готовы к переходу?».

Человек, называвший себя Карлом Нойманом, судорожно выдохнул. Получилось ли у него? Сейчас он нажмет на кнопку – и узнает, кем запомнило человечество его недавнего собеседника: хорошим художником или кровавым диктатором? Адольфом Шикльгрубером – или Адольфом Гитлером?

Он касался подушечкой пальца теплой округлости клавиши – и боялся нажать ее...

«Истоки», № 25 (377), 23 июня 2004. С. 10