Под флагом цвета крови и свободы. Часть двенадцатая

*  *  *

Был уже вечер, когда Эдвард, тревожно озираясь по сторонам, прокрался в заветный уголок трюма. Желание выпить рому, тщательно подавляемое им весь день, стало просто нестерпимым; однако въедливая и не в меру внимательная Эрнеста, казалось, следила за ним постоянно. Дойли был даже слегка удивлен, обнаружив, что она столь легко позволила ему ускользнуть в трюм: провернуть подобное ему представлялось более трудоемким делом. Но оно было и к лучшему: измученный вынужденной трезвостью разум напрочь отказывался выдавать хоть некоторое подобие плана, как бы наведаться к излюбленной бочке.

Первый глоток привычно обжег горло; Эдвард так торопился, что даже не стал тратить время на то, чтобы нацедить ром в припрятанную в углу кружку, а просто вырвал пробку, швырнул ее под ноги и, пав на колени, прижался искусанными сухими губами к стекавшим по скользкому боку бочки каплям. Отвращения он совершенно не чувствовал – лишь какое-то животное ликование над так ловко обманутыми им пиратами: сколько бы они ни притворялись, что здесь, в море, они лучше него, но даже так – даже теперь, став лишь жалким подобием прежнего себя – он все равно несоизмеримо…

– Мистер Дойли! Что это вы делаете? – невыносимо громко раздался, казалось, над самым его ухом полный зарождающегося негодования голос, и все его гордые мысли как волной смыло. Прижав ко рту ладонь, Эдвард затравленно поднял голову, нисколько не сомневаясь в том, что увидит спустя мгновение.

Эрнеста стояла прямо за его спиной, и в неверном, мечущемся по стенам свете фонаря было отчетливо видно, как на ее смуглом лице сменяют друг друга гнев и отвращение. Последнее показалось Эдварду настолько оскорбительным, что он даже забыл о том, чтобы взмолиться, уговорить ее сохранить его тайну:

– Что, сеньорита, за столько лет пиратской карьеры ни разу так не делали?

– Не знаю, как в славных и непобедимых британских войсках, но у пиратов за воровство у своих же товарищей положена смертная казнь, – тихим, вздрагивающим голосом ответила Морено; лицо ее при этом стало совершенно каменным, словно она вдруг надела маску. Дойли замер, зорко вглядываясь в ее лицо. Как ни странно, страха он почти не почувствовал, попросту не поверив, что девушка не лжет. Криво оскалившись, переспросил:

– Да? А за что еще она положена?

– За пьянство на борту, за исключением случаев, когда отмечается победа над врагом, – все тем же странным голосом принялась перечислять Эрнеста. Слова ее ложились размеренно и четко, словно удары окованной железом плетки-девятихвостки. – За нападение на товарища с применением оружия, за предательство, за покидание своего места во время боя, за трусость, за жульничество в азартной игре, за утаивание от капитана и квартирмейстера захваченной добычи. За попытку бунта, за неподчинение приказам в чрезвычайных обстоятельствах, за пренебрежение интересами матросов для командного состава, за невыполнение своих обязанностей, повлекшее за собой увечье или гибель хоть одного члена команды, за…

– Погодите! – все еще стоя на коленях на полу, Эдвард, недоверчиво усмехаясь, поднял руки ладонями вверх. – Вы все это серьезно говорите?

– Корабельный устав на любом пиратском судне вешается в двенадцати видных местах, отпечатанным или разборчиво написанным от руки, а тринадцатый экземпляр находится в капитанской каюте. Также каждое воскресенье во время обеда он зачитывается вслух для членов команды, не владеющих грамотой. Вы не знали об этом, мистер Дойли?

– Нет, не знал, – сухо, отрывисто проговорил Эдвард. Липкий, гадкий страх – неизбывная боязнь любого живого существа в ожидании боли или смерти – наконец проник в его душу, и лишь жалкие остатки былой гордости мешали ему заглянуть в лицо стоявшей над ним девушки и спросить, что она намерена делать. Разумеется, что еще остается ей, пиратке, для которой он – преступник, не заслуживающий снисхождения? Во время службы Эдвард и сам не раз отдавал приказы о повешении за мародерство и дезертирство, и, казалось, ему тем более не подобало рассчитывать на нечто иное – но как-то не верилось, чуждо и дико было думать ему, что у этого сброда, шайки грязных разбойников на утлом ветхом суденышке, окажется свой свод правил, по строгости не уступавший привычным воинским уставам…

– Меня убьют? – глухо поинтересовался он, подбирая с пола пробку и затыкая ею отверстие в бочке: стекающие на пол капли рома вызывали у него смутное сожаление, хотя он и знал, что ему уже не ощутить на языке их пряный вкус. Эрнеста встретила этот жест удивленным взглядом, однако затем решительно покачала головой:

– Идемте.

– Зачем это? К… к капитану, да? – с раздражением различив хрипотцу в собственном голосе, рискнул выговорить он, но Эрнеста не отвечала: рывком дернув его за запястье вверх и тем заставив подняться на ноги, она решительно повела его прочь из отсека, к лестнице. Следующий уровень, кажется, тоже был грузовым – Эдвард, хотя и провел на «Попутном ветре» свыше полугода, до сих пор еще путался в этом бесчисленном множестве лестниц, перегородок, отсеков, закоулков и переходов – однако девушка, похоже, чувствовала себя здесь более чем уверенно.

Спустя еще несколько минут этого странного блуждания они пришли туда, где Дойли определенно еще не бывал ни разу: судя по ставшей почти незаметной качке, Эрнеста привела его куда-то в кормовую часть корабля, но расположенную также под водой. Несколько перегородок между смежными отсеками и примыкающим к ним коридором было выломано, из-за чего образовалась довольно большая и даже удобная площадка, пока что ничем не занятая. Когда Эрнеста подняла руку и повесила фонарь на вбитый в потолок крюк, Эдвард различил лишь несколько больших мешков с чем-то, похожим на ямс, в дальнем углу.

– Для чего мы здесь? – успел удивиться он прежде, чем девушка с прозвучавшим удивительно громко в непривычной посреди корабля тишине металлическим лязгом вытянула из ножен шпагу:

– Доставайте оружие.

– Зачем это? – нахмурился Дойли. Она повторила чуть громче:

– Доставайте.

Эдвард, совершенно перестав понимать, что вокруг происходит, вынул собственный клинок и сжал покрепче в отчего-то ставшей мокрой и липкой ладони:

– Я не собираюсь с вами сражаться!

– Предпочтете вернуться к проверенному развлечению? Не выйдет, мистер Дойли! – резко перебила девушка; глаза ее сверкали даже ярче пламени над ее головой. – Раз вам требуется объяснять, как тому мальчишке – значит, я объясню!

– Мне ничего не требуется объяснять! Почему вы просто не отправите меня к своему другу Рэдфорду? Он будет крайне рад такой возможности... – договорить бывший подполковник не успел – резкий и неожиданный выпад из самого непривычного положения едва не достал его. Фехтовала Эрнеста так же, как и делала все остальное: стремительно, без малейшего изящества и красоты движений, но на редкость точно, с полным презрением к канонам этого смертоносного искусства, атакуя из неожиданных позиций и уходя в защиту не туда, куда следовало.

Однако даже просто достать ее Эдварду, ранее не без оснований считавшему себя сносным бойцом, никак не удавалось: девушка с обескураживающей изобретательностью уходила от его выпадов, заходила за спину, вынуждая крутиться на месте волчком, и набрасывалась снова, даже не думая щадить. Из двух царапин на груди и одного довольно неприятного пореза на плече мужчины уже текла кровь, отвыкшие за время долгого перерыва в тренировках мышцы ломило, голова кружилась – не то от алкоголя, не то от необходимости постоянно поворачиваться навстречу ускользающей противнице. Вдобавок от напряжения Эдвард попросту запыхался. Его так и подмывало швырнуть шпагу ей в лицо и позволить действовать на свое усмотрение – но сдаться ей?! Сдаться женщине – сдаться пиратке, еще две недели назад едва державшейся на ногах – сдаться той, что и без того уже нестерпимо унизила его своим непрошеным заступничеством…

Он предпочел бы умереть, но специально напороться грудью или горлом на ее клинок у него не хватало духу. Да и не похоже было, что Эрнеста допустила бы такое: слишком внимательно ее взгляд следил за каждым его движением и слишком отточенным, с идеально отмеренной порцией ярости был любой взмах ее шпаги – отбить его Эдварду сил хватало, но на большее – их уже не оставалось.

Что же, что же, черт возьми, он делает не так?!..

– Хватит жалеть себя! – лезвие чужой шпаги симметрично куснуло другое плечо и едва не коснулось шеи – Эдвард с глухим рычанием успел уклониться в сторону. Эрнеста зло усмехнулась, и ее жаркий шепот тотчас зазвучал уже с другой стороны: – Плохо, да? Жалеете себя? Отдохнуть бы, рому выпить, – скрестившиеся клинки выбили искры, и на мгновение непроглядно-черные глаза мелькнули, казалось, совсем рядом с его щекой, – а эта сумасшедшая ходит за вами по пятам и лезет, куда не просят. И зачем вы только за ней за борт прыгали, а? Пусть бы тогда подохла к чертовой матери...

– Я этого… не говорил!.. – сквозь зубы выдохнул Эдвард, морщась от острой боли в напрягшемся предплечье: при всей своей внешней хрупкости Морено оказалась не только проворной, но и довольно крепкой, и удерживать ее одной рукой было тяжело.

– А что такого? Вполне разумная мыслишка, вам, аристократам, вроде как даже и не зазорная. Неприятно же, когда всякий мусор вам сидеть и мечтать об упущенных возможностях мешает! – Эрнеста с силой толкнула его в плечо и снова полоснула по руке – глубже и сильнее прежнего, алая дорожка сразу же пробежала от локтя до самых кончиков пальцев. – Больно вам сейчас, а? Разумеется, больно! Начнете об этом думать – пропустите мой удар и умрете. Жалость к себе – это смерть!..

– Сеньорита, хватит! – сорвавшимся голосом перебил Эдвард. Давно забытым, обреченным движением он провернул лезвие перед ее клинком и резко отвел в сторону. Мгновение он не мог поверить в свою победу – но выбитая им из чужой руки шпага негромко звякнула о доски. Эрнеста, казалось, даже не заметила, как лишилась оружия: темные глаза ее по-прежнему впивались в лицо Дойли – и в них медленно вскипали жгучим потоком рвавшиеся наружу слезы.

– Нельзя жалеть себя. Нельзя… жалеть… – глухо проронила вновь Эрнеста, отвернулась и медленно опустилась на корточки, закрыв лицо руками. Поколебавшись мгновение, Дойли отбросил в сторону ставшую бесполезной шпагу, подошел к девушке и неожиданно обнял. Он плохо понимал, что произошло в этот момент с ней, с ним самим и с его обидами: на какое-то время все это потеряло значение. Они сидели рядом, привалившись спиной к шершавой перегородке; щека Эрнесты лежала на его груди, а сам он положил руки ей на спину, приговаривая смутные слова утешения – не то для нее, не то для самого себя.

– Завтра я буду вас ненавидеть за это, – рассеянно шептала девушка, и он усмехался:

– Вам придется встать в конец очень длинной очереди.

– Как будто меня это остановит…

– Могли облегчить себе жизнь, выдав меня Джеку.

– В следующий раз именно так и сделаю, – кивала она равнодушно и снова поднимала свои черные глаза на него. – Нельзя вам пить. Совсем нельзя. Есть люди, которые свою меру знают, но вы не такой. Будете пить – не сможете остановиться…

– Я бы хотел бросить. Я часто об этом думаю, – задумчиво отзывался Эдвард. – А потом что-то случается – и все, конец. Не могу сдержаться. Знаете, когда такая жизнь… – Слава Богу, он успел вовремя прикусить язык, однако Эрнеста все равно прекрасно все расслышала. Тем не менее, Дойли, уже приготовившийся к вполне заслуженной, на его взгляд, отповеди, тревожился зря: девушка понимающе кивнула и положила ладонь на его запястье.

– Приходите ко мне, если совсем худо станет, – предложила она. – Я вас привяжу к койке, поспите так пару часов – и станет легче. Макферсона и Джека беру на себя.

– Не надо, – чуть резче, чем хотел, перебил ее Дойли. – Я… Я уж как-нибудь сам.

– Сами не сможете. У нас в команде – в той команде – был один парень, который с опиумом пытался завязать. Мы все ему помогали, дежурили по очереди, Билл так и вовсе ни на шаг от него не отходил… – нарочито равнодушно отозвалась она, но Эдвард отлично расслышал зазвучавшую в ее голосе дрожь. – Жуткое зрелище, мистер Дойли, жуткое и жалкое, когда человек сам себе не хозяин.

– И что с ним сталось? – поежился Эдвард: откуда-то сверху неприятно сквозило. Эрнеста пожала плечами:

– Выпал за борт во время шторма. Билл прыгнул следом за ним, сам едва не погиб, но втащить обратно на борт так и не смог.

– Мне жаль, – хрипло выговорил Дойли.

– Я думаю, он специально это сделал. Знал, что ему не хватит сил жить без опиума, и не захотел превращаться в зависимое от него животное... Это была скверная, тяжелая смерть, но все равно лучше того, что его ожидало.

– Вы так спокойно об этом говорите…

– Вы же бывший военный, мистер Дойли – должны знать, что смерть всегда ходит рядом с людьми вроде нас.

– Никогда не мог с этим примириться, – признался Эдвард. Холодный блеск глаз девушки вызывал у него глухую досаду. – Зачем вы лжете? Я знаю, вам это не менее тяжело.

– Если я сейчас заплачу и скажу, что жизнь несправедлива ко всем нам… – полушепотом отозвалась Эрнеста, подтягивая колени к груди. – Что изменится? Ничего, – сама заключила она после долгого молчания, оправляя растрепавшиеся волосы, и похлопала его по плечу: – Вы ступайте наверх сейчас, а я еще тут посижу. Если мистер Макферсон придерется, скажите, что это я вас задержала.

– Нет, – с силой сжимая ее ладонь, возразил Эдвард. Встретил ставший слегка удивленным взгляд и предложил: – Идемте вместе.

Вплоть до того самого момента, когда они вышли на верхнюю палубу, заполненную народом – было уже время ужина и разносили дымящиеся котелки с горячим варевом – Эрнеста так и не отпустила его руку.

 Продолжение следует…