Запах сирени

Разбитый «мерседес» вторые сутки кружил по проселочным дорогам. Пыль, жара и постоянное ожидание опасности изматывали. Обер-лейтенант Георг Шлюссер уступил место за рулем водителю и, положив автомат на колени, прикрыл воспаленные глаза.

Едва не столкнувшись с колонной советских войск, «мерседес» нырнул в низину и замер, не доезжая до моста. Затем, скрывая машину за высоким кустарником, шофер дал задний ход, и автомобиль вновь выбрался на дорогу, ведущую к Александровке. Шлюссер открыл глаза и равнодушно проследил взглядом за движением колонны. Чувство страха притупилось, и обер-лейтенант сторонним зрителем смотрел через пыльное стекло на природу, обгорелые церквушки и заросшие кладбища. Он не испытывал ненависти ни к своим врагам, ни к этой стране. Воспоминания сорокалетней давности все чаще и чаще приходили к нему...

Тогда совсем еще юная мама привезла своего первенца в Москву, к дальним родственникам. Георг помнил балкон двухэтажного дома, на который он выскакивал, услышав звон невидимых колоколов. Из соседнего особняка выходили какие-то люди, и с ними девочка в белом платье и кружевном чепчике. Дамы были с зонтиками, и девочка тоже держала зонтик, только поменьше. У незнакомки – серьезное бледное лицо и тоненькие ножки. Она чинно шла рядом с низенькой толстой женщиной и, наверное, поэтому сама казалась Георгу маленькой тетей. Когда он выбегал в сад, то уже не видел девочку, так как соседний дом находился за высоким забором, возле которого росли кусты сирени. Георг недоуменно смотрел на забор, пытался найти щель между досками, но и по ту сторону росла густая сирень. Мальчик стоял в зарослях, вдыхал аромат лиловых гроздьев и слушал звон колоколов. С девочкой он так никогда и не встретился, но ему всегда казалось, что и от ее чепчика с кружевами и лентами, и от коротенького платьица, и даже от ее грустного личика пахло сиренью.

Миновав сожженную дотла Александровку, «мерседес» повернул на север и еще минут тридцать петлял по дороге, объезжая многочисленные воронки. Неожиданно за поворотом показалась окраина города. Шофер притормозил и вопросительно взглянул на обер-лейтенанта. Георг Шлюссер готов был поклясться, что на ближайшие 40–50 миль не должно находиться никаких, даже самых маленьких, деревень, не говоря уже о городе. Впрочем... Он подумал о том, что вот уже пятый день во рту не было ни крошки, а от усталости они могли просто заблудиться...

Остановив машину и прихватив с собой автоматы, Шлюссер и его шофер ложбиной направились к каменному одноэтажному зданию. Дом был крайним на небольшом пригорке и утопал в зелени тенистого сада. Перемахнув через изгородь, шофер помог обер-лейтенанту. Около часа они пролежали в лопухах, наблюдая за зданием, но никто не появлялся на крыльце, и даже в распахнутых настежь окнах не было никакого движения. Почти одновременно (шофер – через дверь, а обер-лейтенант – через окно) они ворвались в дом. Четыре комнаты были обставлены старинной мебелью, обитой коричневым бархатом, а ноги утопали в мягких персидских коврах. В книжных шкафах стояли книги на русском, французском и немецком языках. Обер-лейтенант вышел на веранду: на маленьком круглом столе с вышитой скатертью мерцала вазочка с вишневым вареньем, рядом – блюдо с нарезанным треугольниками яблочным пирогом. В углу на тумбочке кипел самовар, а в две бело-голубые с позолотой чашки уже налит крепкий горячий чай. В доме никого не было. За окном пели птицы, шелестела листва. Шлюссер осторожно присел на край плетеного кресла и взял кусок пирога. Шофер тем временем обошел сад, заглянул в сарай, но и там не обнаружил хозяев этого странного дома.

Гости допивали вторую чашку чая, когда резкий звонок заставил их вскочить из-за стола. Звонок повторился, и обер-лейтенант догадался, что в коридоре звонит телефон. Он взял трубку и услышал приятный женский голос: «Ну наконец-то! Я второй день пытаюсь дозвониться... Георгий, это ты?» – «Конечно, я. Мы только что приехали. Заблудились немножко...» Обер-лейтенант легко строил фразы на русском языке, хотя после смерти матери почти не имел практики. «Боже мой, я так за тебя волновалась! Я сейчас приеду!»

Шлюссер вышел на крыльцо, почистил щеткой мундир и сапоги. Он в задумчивости провел пальцами по небритой щеке, когда через изгородь перелетел тонконогий, великолепных кровей агатовый жеребец. Высокая, стройная наездница в лиловой амазонке грациозно спрыгнула на землю. Легкая дымка скрывала ее лицо. Незнакомка еще только поднесла руку к своей вуали, а Георг уже знал, что у нее серые с рыжеватыми ресницами глаза. Он знал, что, смеясь, она забавно морщит носик, обнажая крупные неровные зубки. Он сделал несколько шагов навстречу ей... Женщина была выше Георга и значительно моложе его. Быстрым, нетерпеливым движением она сдернула перчатки и протянула ему теплые, чуть влажные руки. Георг прижался лицом к ее ладоням. Он понял, что ее нисколько не смущали форма немецкого офицера и его внешний облик, но он боялся, что неосторожным словом может разрушить этот... другой, но такой знакомый ему мир, и происходящее растает, как запах сирени...

Таинственная амазонка склонилась и нежно поцеловала седеющую голову Георга:

– Я поеду с тобой. Мы больше никогда не расстанемся!

– А как же твой муж?

– Муж? Ах, ты же ничего не знаешь! Он погиб в самом начале войны.

Обер-лейтенант хотел уточнить: в начале какой войны? Но быстро сообразил, что это не имеет никакого значения. Единственное смущало его: он не мог вспомнить, как зовут странную гостью. Он все еще не выпускал руки незнакомки, пытаясь поймать ее грустный ускользающий взгляд. Георг чувствовал, что от того, вспомнит ли он ее имя, зависит очень многое, может быть, сама жизнь...

Потеряв управление, машина на всем ходу врезалась в дерево. Обер-лейтенант Шлюссер проснулся от сильного удара. Кровь заливала ему глаза. Шофер был мертв, а к автомобилю бежали советские солдаты. Последним усилием воли обер-лейтенант выдернул кольцо из гранаты и, дождавшись, когда сердитый капитан открыл дверцу «мерседеса», разжал пальцы…