Золоченые осколки детства

Шмель показался мне дружелюбным, я завороженно смотрела на его желто-черную спинку, тут вбежала во двор Зульфия, соседка со смоляными длинными косами: – У бабушки Рахили разбилась такая красивая ваза, она отдала осколки поиграть, бежим, – и, не дожидаясь моего согласия, метнулась к воротам, я за ней.

\Бежали мы в самый конец деревни и опоздали: девчонки успели разобрать крупные осколки, нам досталась мелочь. Мы пытались собрать вазу, долго обсуждали всю красоту росписи, после, играя с маленькими осколками, понимали, какой красотой мы обладаем. Только потом, повзрослев, я поняла, что это была настоящая китайская ваза. Уходя домой, каждый прятал в кармашек платья или в ладони свое богатство. Особенно гордилась та, у которой был самый большой осколок. Мы мечтали о дне, когда бабушка Салима разобьёт свою сахарницу из голубого стекла. Осколок из красного стекла у некоторых уже был ещё с прошлого года: Хамза-агай наконец-то разбил свой красный фужер, из которого пил по праздникам и называл трофейным. Его дочка забрала себе высокую ножку с кругляшком.

Еще мы собирали фантики от конфет. Фантики от шоколадных конфет ценились больше. И мы обменивались, если каких-то не было в коллекции.

Мы жили у подножия невысокой каменистой горы и находили там цветные камушки: прозрачно-жёлтые и нежно-зеленые, фиолетовые, мутно-молочного цвета, с цветными прожилками. У некоторых был красный камень. Однажды нашли бирюзовый, крупный, размером с чайную ложку.

Мы любили яркие предметы, постоянно таскали в своих карманах, менялись, дарили друг другу, теряли и находили заново. Долго разглядывая их, чувствуя на ладони приятный природный холодок камней, тепло и остроту ярких стёкол, раскладывали на земле, выстраивая мозаику, соревновались у кого лучше – это было нашей игрой. Потом радуясь, долго смотрели по очереди на мир через красное стекло разбитого трофейного фужера, и всем не терпелось посмотреть в голубое стекло бабушки Салимы.

Наше детство было как бесконечное солнечное утро.

Как и чем мы играли никто из взрослых не обращал внимания, только один Ильгам-агай любил поговорить с нами. В деревне говорили, что его война попортила и называли меж собой – Ильгам-дурачок. Увидев его на завалинке у дома, мы гурьбой бежали к нему, и мальчишки, в ожидании веселья, задавали ему один и тот же вопрос:

– Ильгам-агай, расскажи, как ты Гитлера видел!

– Дали мне задание убить Гитлера, сбросили на парашюте, приземлился в лесу, чую дымок, смотрю, а там Гитлер развёл костёр, варит картошку, стоит спиной ко мне и помешивает котелок. Ну я и не удержался, подбежал и как дал ему пинка! А он: "...О, Ильгам, это ты? Давай, присаживайся, картошка уже готова". Ну, поели мы с ним, посидели, поговорили.

– А что дальше, а дальше, ты его убил? – спрашивают нетерпеливо мальчишки.

– Э-эх, какие вы несмышленыши! – вздыхал он, кутаясь в старую шинель, и горестно спрашивал: – Вы думаете так легко убить человека?! Даже если это Гитлер, – сокрушался он, глядя на юные горячие лица пацанов.

– Ильгам-дурачок, Ильгам-дурачок, – кричали мальчишки, убегая вглубь проулка. А я раскладывала свои цветные камни и осколки на земле, бесконечно меняя местами, словно пасьянс и старалась заглушить жалость к этому большому доброму человеку. Он тоже был для меня вроде яркого красивого осколка, пыталась разрешить для себя вопрос: "Почему доброго называют дурачком, а злого Хамзу уважают?".

В один из дней Ильгам-агай, слушая как мы друг у друга пытаемся выменять крупный осколок от фужера, взял в руки, протёр пальцем, глянул через красное стекло в небо и сказал: "… у жадного Хамзы много чего... у него даже чайный сервиз золоченный, из Берлина". Мы разом вспомнили скупую дочку Хамзы, и вздохнули: "Вот повезёт ей с осколками!" Но не дождались мы золоченных осколков, и вообще забыли свое увлечение в один день.

Однажды к нам деревню приехал старьевщик, он сидел на телеге, которая была забита разными безделушками. Там были глиняные свистульки, шарики на резинке, ядовито-алого цвета леденцовые сосалки – петушки на палочке – наши первые чупа-чупсы. Наперегонки с мамами и бабушками мы таскали старые пальто, ватники, галоши, валенки. Потом съели свои петушки на палочке, свистульки быстро надоели, и как-то погрустнели, будто от ядовито-алых леденцов поселилась внутри пустота, словно обещали что-то очень интересное и обманули.

Того сияния, тайны, чудной энергетики, которую мы чувствовали в разноцветных камнях, в цветных стеклянных осколках уже было не вернуть никакими другими яркими игрушками. Словно в этих осколках мы чувствовали всю красоту цельных вещей, знали их судьбу и вековую ценность.

Старьевщик, уезжая, обещал приехать через месяц. Мамы ждали его в четыре глаза, потому как закончились стиральные порошки и мыла, которые они выменяли за баранью шерсть. Но через месяц приехал другой. Увидев загруженную телегу, сбежались дети, он показывал свистульки, металлический пистолет кустарной ковки и, разузнав, что у многих родители на работе, попросил детей принести старые самовары, бабушкины кувшины, керосиновые лампы, медали. Показал ассигнации, спросил, у кого дома есть такие "бумажки", тем он даст пистолеты. Мальчишки с визгом наперегонки ринулись по домам. Нам понравилась металлическая шкатулка, мы с сёстрами принесли бабушкин медный самовар. Многие дети принесли "бумажки", перевязанные бечевкой или потускневшей лентой, но пистолет получил только один, он разжал запотевшие ладони с горстью царских монет и трепетно взял пистолет, который сломался в тот же день. Вечером все дети получили трепку от родителей, но след ушлого антиквара с полной телегой уже простыл.

Бабушкин медный самовар – подарок на свадьбу – мама помнила всю жизнь, описывая красоту пения закипевшей в нем воды, вкуса чая, говорила в сердцах: "... одна конфорка чего стоит... такое загляденье, не говоря уже о самом самоваре!"

Такой самовар через сорок с лишним лет появился в моей жизни совершенно случайно. Утром, торопясь на работу, по пути решила вынести мусор. Это было в Москве, в 90-е, мы успели привыкнуть ко всему, в том числе и к бомжам, которые роются в мусорном контейнере. И тут я увидела как бомж вытащил из глубины мусора самовар. Заметив мой взгляд, он сказал:

– Дай пятьсот рублей и забирай, а то отнесу в пункт сдачи металла за сто рублей, на переплавку, – и гулко поставил самовар на асфальт. Самовар стоял передо мной, точно такой, как из моего детства, даже мамин слезный голос засверлил в памяти: "… квадратная лапчатая подставка, бока блестят, ручки складные с ажурной сеточкой, а высокая конфорка, словно старинная башня". Я торопливо раскрыла кошелёк, там было триста с чем-то, на недельный расход, а он:

– Я подожду, займи у соседей!

Так ко мне вернулась бабушкина память, подарок на свадьбу матери, и теперь мои дети трут лапчатую подставку на удачу и счастье. Старинный самовар восседает на столике весь такой величественный и благородный. Сквозь его сияние глядит на нас прошлое и преломляется настоящее.