Сердечная недостаточность

У Шуры с утра болело слева. То проходило, то снова жгло. Ездила в прошлом году на обследование в город. Врач назвал недуг смешным словом – «рефлюкс»… Иными словами – проблемы с желудком, ничего страшного.

Шура диагноз толком не запомнила, и когда хваталась за левую грудь, в которой нестерпимо жгло, отмахивалась: «Рефлекс снова». «Рефлекс» – было легче запомнить.

С утра лучи солнца ударили в глаза. Навязчиво и грубо. Отвернулась на другой бок.

Глухой стук.

– Шурка, самогонка осталась?! – пронзительно орала соседка Людка.

Глухой стук сменился настойчивым громыханием.

Если не встать сейчас, эта еще долго будет молотиться.

А ведь сегодня был важный день. Такой бывает у нее только раз-два в году. И надо выспаться. А Людка не дает. Чертова баба.

Шура встала. Лето, а с утра холодно. Сырость в сенях. Надела тапки. Вышла прямо в ситцевой ночнушке.

– Чего орешь?

– Самогонка, говорю, осталась?

У Люды было когда-то миловидное лицо. Теперь щеки скатились вниз, подбородок заострился. Раньше соседка гордилась огненной рыжей косой… Сегодня седые волосы со следами гранатового цвета краски блестят от жира. Когда она их мыла в последний раз? Наверное, перед Троицей на прошлой неделе. Тогда и запила…

Людка улыбалась. Глупо. И если бы Шура сейчас не пошла в сени за самогонкой, то глупая улыбка тотчас бы сменилась гневом. А день нельзя было портить. И Шура протянула Людке полбутылки самогона.

Шура пожалела, что немытая Людка все знает. И зачем ей рассказала?

Запела кукушка. Запела и замолчала.

Когда-то Людке можно было все рассказать. Еще года три назад. Была нормальная. Пока ее муж Пашка не умер. Трудолюбивая была, корову держала, уток. У Паши отец был местным знахарем, точнее, травником. Паша тоже в травах разбирался. Да и в жизни разбирался куда больше Людки. Лишнего не пил, много работал. А если кто заболевал в деревне, приносил сбор трав, рассказывал, как их правильно заваривать.

«Бывает так, что один человек умирает, и хорошие отношения в семье тоже умирают» – думала Шура. Будто делал Пашка их всех счастливыми. Травами, что ли, своими всех поил? А вот нет его – и ничего нет. Паша погиб весной: пошел рыбу ловить и провалился под лед. Людка тогда сразу запила, словно бес вселился. Дети перестали к ней приезжать и осталась она одна. Без коровы, без гусей, главное без мужа.

Соседка стояла и смотрела на Шуру коровьими глазами. Глаза были большие как озеро. И такие тоскливые… Казалось, ничего не осталось на ее лице, кроме больших коровьих глаз.

– Сегодня, что ль? – повторила Людка, поморщившись после стакана самогонки.

– Сегодня… – стыдливо ответила Шура. – Забери всю, мне надо еще поспать…

– Ну, давай, удачи, – соседка икнула и пошла к калитке.

Шура смотрела ей вслед. Волосы Людки спутались на затылке, походка стала шаткой… Она закрыла за ней калитку. Захлопнула. Так, будто хотела сказать: «Не приходи сюда больше». «Рефлекс» снова заныл. Вспомнила, как Паша сказал еще тогда, три года назад, прямо как провидец, черт его возьми: «У тебя, Шурка, другая болезнь, никакой не “рефлюкс” и никаких трав от нее, от болезни твоей, нет…» Неужто Людка ему проболталась?

Врач говорил: надо держать диету. А Шура не держала. С тех пор, как мать с отцом умерли, она вообще перестала думать о себе. Теперь все ее хозяйство – это шесть куриц и петух, да огород с овощами. Работала она дояркой в местном сельсовете.

Зайдя в комнату, подошла к шкафу со старым зеркалом. Внизу оно было разбито. И Шура наклеила на место трещины красавицу из журнала. Помнится, раньше они с Людкой выписывали разные журналы, вырезали рецепты и вклеивали их в альбом. Посмотрела на себя. Худые руки, вытянутое лицо и улыбка без одного зуба. Если бы выпал не передний зуб… Все тогда бы было иначе. Нелепая стала без него. И это портило все – моложавую фигуру, выступающие, как у молодой девушки, ключицы, узкую талию… Вставить зуб – и будет привлекательная женщина… Но зуба нет. И улыбаться нельзя.

Кукарекнул петух. Шура вздрогнула. Надо всех накормить и ехать. В девять утра автобус.

Достала из шкафа платье. Купила в прошлом году в городском магазине. Зеленое, змеиное. По крайней мере рисунок был именно такой – змеиный.

Кольнул «рефлекс». Так, словно сухая веревка затянула мышцу.

Сегодня важный день. Не до «рефлексов»…

Вышла из калитки.

– Шу-у-у-урка, – протяжно позвала Люда. Она сидела на скамейке возле своего дома.

– Некогда мне, чего тебе?

– Оставь мне сто рублей, я потом за тебя помолюсь, ты ведь сама знаешь: это тебе нужно, – с хитрой улыбкой сказала соседка.

Если б не эта хитрая улыбка. Дала бы ей хоть сто пятьдесят.

– Нет, я, значит, с коровами горбатиться буду, а ты мои деньги пропивать? – возмутилась Шура.

– Неблагодарная ты… – махнула рукой Люда.

Шура пошла к дороге.

– А Пашка мой, знаешь, что говорил? Что сердца у тебя нет… Слабое сердце у тебя… Вот так оно и есть, сама же знаешь, помнишь, наверное, как ты…

Шура повернулась к ней.

– Так ты Пашке рассказала все, овца ты драная?

Людка выпрямила спину и зло уставилась на Шуру.

– Я чужих тайн не выдаю. Сам он так говорил, а я удивлялась, как же он прав был…

– А ты на себя посмотри, посмотри иди в зеркало. Аленка с Димкой чего к тебе не приезжают? – рассердилась Шура. – До чего себя довела, дура…

Людка махнула рукой.

– Это деревня, Шурка… А детей я своих люблю… – сказала она тихо. – Зря ты тогда так… Зря, Пашка бы вылечил… – бормотала она.

До остановки шла через поле. Парило. А на небе ни облака. Пахло свежестью. Летней, сочной, предгрозовой. Но грозы не было. Шура шла, а из-под ног улетали в траву рыжие камешки. Вспомнила она, как родился у Люды первенец – Димка. Голубоглазый как с картинки, щекастый бутуз. Подумала тогда: «Если у меня родится, то такой же красивый». Потом родилась Аленка – маленькая, с белой кожей и светлыми волосиками. «А если девочка родится, только такая», – решила Шура…

Возле плотины сидели рыбаки. Чуть поодаль друг от друга.

«Вот так часами они сидят тут и ждут…– думала Шура. – Потом вернутся с пакетами рыбы в деревню, и начнется торговля».

Есть местные рыбаки не хотят. Они хотят пить. Хотят пить самогонку, чтобы назавтра иметь силы приехать сюда на своих велосипедах и снова сидеть тихо возле плотины с удочками. Главное, чтобы никто их не отвлекал… Потом будет осень. Рыбаки станут грибниками. Будут искать в лесу грузди – они самые дорогие. За них дадут больше самогонки. И главное ничего не нужно изобретать, не нужно горбатиться и работать…

Нет, не зря она тогда. Пять лет назад приняла свое решение…

На автобусной остановке стояла тетя Зина.

– Шурка, ты в город собралась? – радостно спросила она.

– Да, давненько не ездила, надо мне, теть Зин, документы кое-какие забрать… – соврала Шура, потупив глаза.

– А я вот внука домой везу, – гордо отозвалась тетя Зина. – Ну, иди сюда, Тимошка, чего спрятался…

Из-за бабушкиной юбки показалось личико мальчишки.

Шура улыбнулась.

– Тимошка, привет, ты меня помнишь, я тетя Шура…

Она протянула к нему руки.

Тимошка оглядел ее, а потом, узнав, обнял.

Тимошка был теплый. Особенно голова. Она была горячая.

– Ты не болеешь, Тимошка, горячий какой? – спросила Шура.

Малыш заулыбался. У него тоже не было переднего зуба. Только он не выглядел глупо в отличие от Шуры. Наоборот, беззубая улыбка делала его беззащитным и наивным.

– Канапушки, – легонько дотронулась она до носика мальчика. Он снова заулыбался.

– Теть Шур, можно я с вами рядом в автобусе сяду?

Он прижался к ней.

– По матери скучает, – сказала тетя Зина грустно. – Мать две недели не видел…

Кольнул «рефлекс». Больно, словно иглу вонзили в сердце.

– Шурка, ты сама-то не болеешь? – забеспокоилась тетя Зина.

– Ну что вы, с чего мне?

– Ой, сейчас хилые все стали… Дочка вон тоже в больнице две недели лежала…

Тимошка нахмурился. Шура прижала его к себе.

– Теперь поправилась?

– Да, операцию сделали. Сейчас уже лучше…

Стал накрапывать дождь. Сегодня дождя не обещали… Не должен быть дождь сегодня.

Встали под навес.

Автобус приехал внезапно. Открыл двери. Тимошка уткнулся Шуре в плечо и уснул. На трассе столкнулись две машины. «Лексус» и «семерка». Было видно два белых облака, торчащих из «Лексуса». Перед «семерки» перекорежило.

Муж Людки, Пашка часто говорил: «На дороге все равны… В пробке все стоят»… Кто из пассажиров пострадал, было неясно.

– А у дочки моей-то онкология, – вдруг заплакала тетя Зина. – А он мать любит, знаешь как? А я старая… Шурка, ты его, может быть, возьмешь, если что?

Они смотрели в окно. А мимо пролетали лес, дома, люди, машины…

Шура молчала. Она его возьмет. Только слова сейчас самое гнусное... Голова Тимошки горячая… Такая голова бывает у новорожденных. Такая голова бывает у детей, которые долго бегали и разгорячились.

Шумный автовокзал. Железо, бензин, выпечка, туалет. Место, где встречают и где провожают.

– Тетя Шура, я к вам приду в гости, как только в деревню вернусь? – шепнул Тимошка.

Шура подмигнула. «Рефлекс» сжался в груди, стал стрелять в руку…

220 автобус. Проверенный городской маршрут.

Ворота с железными прутьями. Никакого дождя.

На детскую площадку высыпали дети. Она наполнилась криками. Шура стояла, прислонилась к забору. Березки стояли в ряд. И Шура прислонилась в ряд.

На деревенском кладбище тоже березки. Только в этом году Шура к родителям на могилы не пошла. Даже на Троицу. Не захотела.

А здесь, в шумном городе тоже есть березки в ряд. Возле домика с цветными башенками, где живут детишки. Смешные и несчастные.

Пять лет назад привезли сюда с Людкой сверток, горячая голова была у младенца. Одной было страшно привезти. Тогда никакого «рефлекса» еще не было. Не болело ничего.

Мальчишка в красной курточке играл с другими детишками. Красную курточку купила в прошлом году. На вырост. С Людкой передала. Тогда она еще так не пила. Ее пустили.

Шура смотрела на мальчишку. Не похож на Тимошку, а может быть, чем-то и похож? Грустный.

У него от рождения косые глаза. Врачи говорили: его сразу возьмут в приемную семью, если она откажется. Ведь здоровый. Но никто не взял.

– Не будет тут в деревне счастливым этот твой… к тому же косой, – говорила мама.

– Без мужа родила, кому он нужен-то? – спросил отец.

– Будешь жалеть, – плакала Людка. – Будешь ведь, дура. Погубишь себя… Если б не мои двое, взяла бы себе…

Потом Паша ее умер. Казавшиеся идеальными, дети отказались приезжать к матери, Людка спилась… Все спились. И родители Шуры тоже. А она все думала, что выберется из деревни, приедет в город, заберет своего мальчишку.

Плохая она была, что ли? И школу закончила хорошо, и техникум. Все для матери, для отца… А потом родился вот он…

«Будет таким, как рыбаки…», – решила Шура в свои двадцать… От такого и забеременела.

Мальчишка в красной куртке посмотрел на нее. Внимательно. На тетю за забором. Так сморят в звездное небо в июле в поисках созвездий. Но она не была созвездием. Чужая, в змеином платье, с улыбкой без зуба.

«Может, еще ему глаза вылечат», – подумала Шура. «Может, будет еще он как Димка Людкин…»

А такого в деревню пока не надо. Засмеют, ужалят на всю жизнь. Лучше Тимошку взять, благородное дело сделать…

Слева кольнуло в груди. И закрутилось…

Луг. Бежит Шурка по полю в своем легком голубом платье, сшитом матерью. Бежит Шурка, смеясь от счастья, собирая ромашки и гадая на любовь. Людка говорила, что гадание по ромашке самое правдивое. Любовь будет большая. И будет много детей.

Гремит гром. Нет любви. Родился малыш. Кричал, жить хотел. Глазки были не как у всех – косенькие.

Шурка хотела, чтобы был счастливым, да и чтоб отец был, чтоб не в деревне рос. А еще, помнится, полная, похожая на курицу акушерка сказала: «Чего? Домой его повезешь? В село? Чтобы смеялись? Отдай, богатые люди возьмут, воспитают…»

Шура вспомнила… Людкин Димка родился с ДЦП. Просто Паша умел делать массаж и знал, что надо лечить сына. И лечил. А Люда помогала.

Полил дождь. Летний, свежий.

Игровая площадка опустела. Малыши убежали под навес…

Через час Шурку нашли возле забора.

Патологоанатом заключил: «Сердечная недостаточность».