Дом ноября. Часть девятая

Поскольку шли мы медленно, я начал зябнуть. Но мой спутник, напротив, повеселел. Распахнул молнию куртки. Добротная хлопчатобумажная рубашка в мелкую клетку, пестрая жилетка, широкий ремень с замысловатой пряжкой, джинсы с бутафорскими пятнами краски. Надо заметить, что и в сорок два Пересвет оставался отчаянным модником. Я, в своей убогой ветровке, водолазке и ворсистых черных брюках, купленных еще на сипайловской туче лет десять назад, выглядел пенсионером-садоводом.

Вытянув шею, поведя плечами, Киршовеев воскликнул:

– Отличная погодка! Прямо пространства открываются! Эх, как хорошо, в сущности, когда в скучной провинции встречаются два интересных человека и им есть о чем поговорить, есть что выпить, что закусить. А ты что, замерз, болезный?

Ничего такого не имея в виду, я мотнул головой в сторону бегуньи на дорожке, отделенной от нас невысокими кустами.

– Вот ей-то точно не холодно!

Пересвет, как козак, оглядывающий ковыльные степи в поисках турчина, вскинул брови. Глаза его стали цвета расплавленного металла.

Расставив ноги как гончая, он неотрывно смотрел на бегунью. До тех пор, пока она не скрылась за поворотом дорожки. В одно время мне показалось, что Пересвет легко, как заяц, перемахнет через разделявшие нас кусты.

Вот тебе и Златовласка. Скачи за ней, рыцарь, на белом коне!

Прошло минуты две, прежде чем мой спутник уверенно заявил:

– Надо с понедельника завязать с нездоровым образом жизни!

– Может в кафе зайдем, чаю выпьем? – предложил я.

Киршовеев сделал недовольное лицо.

– Опять в клетку?! Давай лучше вот что. Пройдемся до улицы Зорге. В конце есть магазинчик «Дубки». Еще с советских времен. Возьмем вина, сайку, а там – посмотрим. Обратно или дальше, расстояния души мерить.

Я опасливо огляделся по сторонам. Пересвет даже обиделся.

– Со мной не пропадешь. Я тебе не Загорский. Приближение архаровцев за версту чую. Но мы и дразнить их не будем. Разве для нас, поэтов, не сыщется в целом городе укромный уголок?

Мы взяли три тетрапака сухого красного вина, каравай «Уныша», две банки макрели с томатами, копченые куриные крылышки, пирожки с ливером и закорючку копченой колбасы. Теперь требовалось найти место. Ведь пока мы торчали в магазине, припустил мелкий дождик. Я поделился сомнениями с Киршовеевым. Тот отмахнулся.

– Что вы все такие рафинированные? Мне дворцов заманчивые своды… Не робей, друг! Найдем скамеечку в закрытом летнем театре, расселим сухие листья, и закурится дымок…

Прозвенели, будто вешние

капели,

фонари на побережье

Агидели[1].

Я выразил сомнение в том, что вряд ли из сырых листьев закуриться дымок. Да и в черте города нельзя жечь костры. Но когда мы вышли на кованое крыльцо очередного «тулека», дождь не только прекратился, но как будто в ватной вышине облака разошлись, и в промежутках молочной неясности стал сочиться лимонный свет.

Пересвет дружески хлопнул меня по плечу.

– Просохнет мигом!

* * *

Ноябрь в России – мистический месяц. Даже большевицкий переворот у нас случился ночью седьмого числа. А вечер между тем окончательно распогоживался. Теперь и я решился расхристать куртку.

Пробираясь по окраинам Зорге, за которыми тянулся заросший почти диким лесом спуск к участку транссибирской железной дороги по-над Белой, мы наблюдали как асфальтовый тротуар, отмеченный смятыми сигаретными пачками и пивными баллонами, постепенно сходит на нет. Выкрашенные серебрянкой фонарные столбы встречались все реже. Одни уродливые металлические гаражи нагло врезались между деревьями, окруженные полосами мусора и убитой земли с окаменевшими отпечатками гусенично-колесных мастодонтов.

Меня вдруг поразила приватная тропинка. Как в сказке она убегала прочь от горожан в дубово-кленовую чащу. Под черными колоннами дерев топорщилась зеленая травка.

Пересвет, не глядя в сторону леса, поморщился.

– Неустроенно у нас как-то. Разве такое в Европе бы допустили? Был когда в Прибалтике: каждая станция как игрушечная, расписана. Ничего не скажешь, культура. Взять тот же Питер. Вот где парковая цивилизация. Французский регулярный, английский пейзажный, липы подстрижены. А у нас – сор в фонарях!

Мне стало обидно за сарматское отечество.

– Но зато в Прибалтике нет могучих рек и гор. Все плоско. Как в Тюмени. Да и пространства наши… Вот, кстати, можем к реке спуститься, костер разжечь. Я как-то прогуливался один на свой день рождения. Обнаружил за железной дорогой, в сторону Воронок, просто огромный песчаный мыс. Напротив – остров. Туда вброд можно перейти.

Киршовеев отнесся к моему предложению без особого восторга:

– Зачем? Прегнусная, в сущности, речушка. Это не полноводная красавица-Нева. Да и время бежит-летит. Мне сорок два. Шутка ли? Спина уже не та, прострелы мучают, позвонки срослись. Потом не забывай, я человек урбанистического склада. Мне цивилизация нужна. А что по кустам шататься, репей собирать? Знаю я тут один чудный дворик.

Я вздохнул, уже представляя, как мы будем сидеть с отличным видом на припаркованные возле подъезда автомобили и бегать отливать за исписанную матюгами трансформаторную будку, как вдруг Киршовеев замедлил шаг.

Опять судьбе было угодно столкнуть нас со Златовлаской.

Раскрасневшаяся, сосредоточенная, на голову выше Пересвета, бегунья, не старше тридцати лет, промчалась буквально в паре шагов и свернула на тропинку. Воздух словно прошибла молния. Стянутые в золотой хвост волосы, хлещущие по затылку. Ноги в светлых трениках, подтянутая попка, белые кроссовки.

Признаюсь, что меня не меньше Киршовеева поразила вторая встреча с бегуньей. Место не то что было глухое, но явно не предназначенное для одиноких девушек. А незнакомка, достигнув небольшой круглой полянки, уже прилично отстоящей от тротуара, словно дразня нас, начала разминаться. Касаясь носков кроссовок, она вдруг резко обернулась. Мы обмерли. Большие серые глаза, разделенные гладкой, будто выточенной, переносицей. Спокойная белизна белков и высокого лба.

Мне показалось, что насмешливая улыбка скользнула по губам девушки, прежде чем она, разогнувшись как пружина, вновь скрылась от нас.

Когда я пришел в себя, Пересвет, махнув в сторону тропинки, сказал:

– Слушай, ты прав, последнее дело ссылаться на понедельники. Взять бы да их отменить. Да и город тоже порядком поднадоел. Пока тепло и не лег снег надо освоить другие пространства. Побегу, разведаю, что там впереди. А ты пока подтягивайся.

Деревья становились все старее и морщинистей. Если бы не гудок тепловоза, можно было подумать, что город исчез, и я в настоящем русском лесу. Вот-вот покажется избушка на курьих ножках. Или выскочит слегка нетрезвый местный шурале.

Только тут я сообразил, что начинает смеркаться. Ноябрьское солнце оказалось обманчивым. Сучья, с обрывками листьев, загорались медью. А по глубоким логам темнели, еще не сбросившие зелень, кусты и давно слившиеся с диким камнем бетонные осколки старых водостоков и лестниц.

Местность становилась глуше, диче. На моховой подстилке то и дело промелькивали шляпки грибов. Пролетел красноголовый дятел.

Я поразился тому, как запущенный уфимский парк все больше начинает напоминать лес из страшных средневековых сказок. Я стал думать о Златовласке, увлекшей моего друга. Что преподаватель-символист в свое время напророчил Пересвету? Дом с привидениями, гроб, проданную душу? Я представил, как тропинка приводит Киршовеева к вросшей в землю хижине, из которой выходит мать девушки, старая ведьма.

Когда я уже собрался вызванивать Пересвета, тропинка, чайкой взлетев на пригорок, вывела меня на широкую поляну.

Нельзя сказать, что место не было облюбовано шашлычными туристами. В основании мощного дуба зияла черная короста обширного ожога и еще пахла углем. Но я не заметил вездесущих пакетиков из-под чипсов. Старое кострище еле угадывалось по сложенному из белых камней, вперемешку с осколками кирпича, кольцу.

Однако не размеры поляны удивили меня, а возвышавшийся на ее краю заброшенный дом.

Забыв о том, что скоро стемнеет, я приткнул располневший пакет к гнилому пеньку и принялся осматривать здание. Оно представляло собой двухэтажный особняк в стиле русской эклектики начала ХХ века. Порядком конечно замазанный тремя-четырьмя слоями побелки, уже неоднократно слезшей. Но лишь наметанный глаз историка-архивиста мог распознать в этом почти инвалиде с угловыми башнями, лишенными высоких кровель, некогда гордый замок какого-нибудь доселе неизвестного краеведческой науке дореволюционного фабриканта.

Варварскую переделку довершило время. Под стенами дома разрослись кусты и мелкие деревца. В пустых глазницах окон едва уцелело несколько обломков стекла. Кирпич кладки язвился выщербинами. Только одна крыша, с круглым слуховым окном на фронтоне, как ни странно, стояла нетронутой.

Как архивариус города, я ощутил стыд за то, что до сих пор ничего не знал об этой исторической достопримечательности. Оставалось утешать себя мыслью, что подобные сюрпризы в Уфе не редкость. Куда бы ни направил свой шаг турист, хоть на Гоголя, хоть на Аксакова, и, до недавнего времени, даже на Ленина, везде – напротив здания Башгосуниверситета, в двух шагах от правительства республики, МВД – он обнаружит каменно-деревянные халупы столетней давности, упорно признаваемыми местными чиновниками годными для проживания. Из удобств разве что газ, хотя печи на всякий случай сохраняются. А то, кто и баню затопит. В выходной, когда в переулках почти нет автомобильного движения, поплывет березовый дым и настигнет тебя полное ощущение пребывания в Толбазах, столице Аургазинского района.

Размышляя над этим вопросом, я решил обойти архитектурный памятник.

– Правда, настоящий дом с привидениями? Я полагаю, жили железнодорожники. Может кассы здесь располагались или санаторий был, – вдруг раздался глухой мужской голос за моей спиной.

Я невольно вздрогнул и обернулся. Пересвет, как по наждаку, провел широкой ладонью по золотистой своей щетине. Потом, кряхтя, согнулся, вытягивая спину параллельно земле.

– Время от времени жидкость накапливается в межпозвоночном пространстве… Там, с западной стороны, осыпь. Красиво конечно, поезда гремят, шиповник. А тропиночка еле-еле. Как кубик рафинада в чае. А Златовласка наша тю-тю. Бесплотным духом, наверное, прошла-пролетела, и след ее дымком растаял. Или мы с самого начала разминулись.

Я даже обрадовался.

– Ну так может назад, как ты говоришь, к огням цивилизации?

Киршовеев, крякнув, молодцевато выпрямился, обвел руками пригорок с заброшенным домом.

– Ты что! Это же амфитеатр настоящий. Да и внутри я успел побывать. Там, между прочим, все прилично. Наверное, из-за свежего ветра с реки нет запаха затхлости. В случае чего можно укрыться от дождя. Куда нам двум одиноким людям спешить?

Мне припомнился тот день, когда я познакомился с Юлией в «Фениксе». Кто знал, что дорога, в конце концов, приведет меня из «Дома сентября» в «Дом ноября»? Кончилось давным-давно бабье лето. Облетели парки, и покинули Уфу караваны птиц.

Чтобы окончательно лишить меня сомнений, Пересвет достал механический фонарик. Он был выполнен в виде пистолета.

– Хорошая вещь. В кармане легко умещается. Приобрел у одного питерского поэта-бомжа на Литейном. Всегда поможет в кромешной темноте дорогу найти. Да и лучше эспандера разрабатывает кисть.

Я решил немного исследовать полянку. Прошел до конца. Внизу блеснули рельсы. В лучах тонущего в дымке красного солнца, они горели желобами расплавленного металла. Широкая полоса реки Белой серебрилась в раме из отросшей на зиму ржаво-коричневой древесной шерсти. За пожелтевшими плавнями тянулись почерневшие поля с ласточками высоковольтных линий. Шиханами белели поселок «8-го марта» и Михайловка.

Невольно мой взгляд вернулся к заброшенному дому. Каким зловещим наростом на фоне природной красоты он мне показался!

Обернувшись, я предложил:

– Погода теплая, вечер просто прекрасен! Предлагаю разжечь костер.

Киршовеев радостно закивал.

– Да-да, я тоже так задумал с самого начала, просто решил и твою склонность к сидению в закрытых помещениях учесть. Честно говоря, чего пылью и мышиным дерьмом дышать?

[1] Стихи Анатолия Яковлева (1970-2005).

Александр ИЛИКАЕВ

Продолжение следует...

Часть восьмая

Часть седьмая