Дом ноября. Часть шестая

Бывало разное. Порой переписка тянулась месяцами, а потом обрывалась по неизвестным мне причинам. Кто-то из корреспонденток догадывался сообщить, что благополучно вышел замуж и благодарил за «доставленное интеллектуальное и моральное наслаждение».

На реальную встречу соглашались немногие. И сам я не спешил развеять иллюзии. Особенно после того, как вместо моей избранницы на свидание пришла ее сестра-крокодил и сообщила, что Лену держат в плену на овощебазе два турка, но на выручку уже спешит жених-армянин с друзьями.

Как-то вечером, когда я в самом мрачном расположении работал над взятым на дом ворохом архива частного предприятия, позвонил Киршовеев.

– Ты не обиделся? – раздался в трубке участливый голос поэта. – На самом деле, я тогда хотел сказать, ты единственный кто занимается настоящим делом. Все-таки история родного города это не шутка. Столько событий, лиц, имен и все вместить в один мозг – уму непостижимо!

Я ответил, что мой труд временно застопорился, но я признателен за поддержку.

– А я вот тут телефончик твой взял у Радмира. Дай, думаю, позвоню человеку, проверю, как он жив-здоров. – В трубке шумно кашлянули. – Слушай, ты как к прогулкам относишься?

Так начались наши вечерние скитания по городу.

Киршовеев мне, архивариусу, открывал заново город.

Например, поэт вел меня в ничем не примечательный дворик на пересечении улиц Достовского и Карла Маркса. Дынно-желтые листья ясеней, срываясь, вычерчивали замысловатые пируэты. Незаконорожденные внутриквартальные яблоньки и клены горели киноварью, с фиолетовым, как от засосов, глянцем. В берлинской глазури небес сгущался хрустальный воздух.

Показывая на детскую площадку с ржавыми качелями и развалившейся песочницей, облюбованной местными кошатницами и собаководами, Пересвет говорил:

– Здесь на Карлухе мы сидели с друзьями в начале 80-х. Глухое время! Застой, вожди, Брежнев один и тот же. Тускло все вокруг, бедно. Но зато в душе такое горение. Пили как черти, до утра ходили толпой. Идешь, словно киборг с красными глазами, а по дороге настоящие озарения.

Я интересовался:

– А что сейчас мешает?

Взор Пересвета потухал. Расставив ноги, он, кряхтя, раскачивался.

– Эх, сейчас не то. Шутка ли, человеку сорок два! Пора подводить итоги.

После этого Киршовеев погружался в воспоминания о лихой студенческой молодости. Я жадно вслушивался в каждое слово Пересвета. Он просвещал в любви и поэзии. Мне то что было вспомнить? Безуспешные попытки расшифровать девичьи увертки и мамины вареники?

– В этом доме, – Киршовеев показывал на темные окна сталинской пятиэтажки, – я провел ночь с флейтисткой симфонического оркестра. Она приехала в гости к подруге из Москвы. Только увидели друг друга – как заряд проскочил.

Сделав порядочный крюк, мы шли к парку Якутова. Обход заключенного в асфальтовое кольцо Солдатского озера доставлял Пересвету особенное наслаждение. Сумерки путались в разросшихся по берегам жилам старых ив. Бледное, как надкусанное, небо с алой полосой облаков отражалось в темно-синей, с луженным блеском, воде. Плыл первый лист. Поэт вкушал разлитое в воздухе спокойствие полной грудью. В серых глазах его вспыхивали золотистые искорки, и сам он делался похожим на ожившего сфинкса. Прям хвостом с кисточкой ударит, в Нил смахнет!

– А не пойти ли нам взять чего-нибудь такого? Заодно закуску прихватим.

Я отвечал согласием. Вечер требовал продолжения.

Мы заходили в обычнейший, обшитый бело-синим сайдингом, «азык-тулек», что означает по-башкирски «заплати за продукты и гуляй дальше». Я привычно подходил к холодильнику, чтобы взять второй «Балтики» или «Трех богатырей» (теперь уже помину нет о тех петербуржско-калужских сортах пива. Но все проходит. Когда-то чуть ли не каждый уфимский студент запросто ходил по Ленина с бутылкой «Солянки» или «Афанасия»). Пересвет морщился.

– Да что это пиво, кислятина! Давай возьмем вина на двоих. Я обычно беру краснодарскую «Изабеллу» и никогда не ошибаюсь.

– А стаканчики у них есть? – интересовался я.

– Конечно, 50 копеек! – находчиво рапортовала продавщица.

Киршовеев тут же просил:

– Будьте, так любезны, еще хлеба, колбасы «Русской».

– Без жира?

– С жиром! Только ее, если можно, порежьте.

– И хлеба?

– И хлеба порежьте.

Уложив выпивку и снедь в универсальный черный пакет, мы шли на склон Лагерной горы или к Осыпному оврагу.

– Я бы закон издал, по которому нельзя трогать выпивающих поэтов.

Сухие алкоголики,

как осени буколики,

идут себе, шатаются

просто от ветерка.

– Куда идете, братики,

в своих неновых платьицах?

– Да мы идем, касатики,

опохмеляться.

Им дела нет до дождика,

им просто выпить хочется.

Коль до сегодня дожили –

все хорошо закончится.

А магазинов новеньких!

А в них бутылок – столько их,

всех этикеток цвет!

…………………………………

– Нам дела нет до дождика,

нам просто выпить хочется –

коль до сегодня дожили,

все хорошо закончится.

– Идем себе, шатаемся,

прохожих не касаемся,

кругом шумит июль!

– Мы – братики, мы – кролики,

сухие алкоголики,

не трогай нас, патруль![1]

* * *

Во время одной из прогулок с Киршовеевым я рассказал о встрече с Юлией. Отреагировал он бурно:

– Вот это самая лучшая глава твоего сочинения!

Я оскорблено нахохлился.

– Ты сам говорил, что в моем труде есть полезная информация. А вообще-то я совета хотел спросить.

Пересвет неожиданно сделался серьезным.

– Думаешь, я за тридцать лет понял женщин? Ни на йоту!

– Но так все же, как ты думаешь, куда лучше девушку пригласить?

– Куда хочешь, – заверил поэт. – В сущности, это не важно.

Сбитый с толку, я выразил сомнение:

– Но есть же мелочи, которые могут испортить первоначальное впечатление?

Киршовеев оттопырил верхнюю губу, как будто избавляясь от оскомины.

– Брось. Если суждено вам свыше, так оно и будет. В вопросах любви и смерти я фаталист.

Зайдя на следующий вечер к Юлии, я слишком долго стоял возле траурного венка. Он был огромным. Чуть не до потолка. Однако у меня в голове ничего не было, кроме мучительной мысли: «какой же я трус!»

– Нравится? Светлана Евгеньевна над ним всю ночь трудилась! – оценила мое любопытство Юлия. – Кстати, розы и хвоя настоящие. Можешь понюхать.

Я усмехнулся.

– Наверняка твоя начальница еще в детстве своих кукол хоронила.

Юлия строго посмотрела на меня.

– А мы как-то в детском саду мертвого жука закопали. И даже крестик ему на могилу из сухих веточек поставили. Но если серьезно, Светлана Евгеньевна на дизайнера выучилась, мечтала свадьбы оформлять и всякое такое. А тут дальняя родственница померла и одной Светлане Евгеньевне весь бизнес оставила. Она вначале была в шоке, хотела перепрофилировать ритуальные салоны в свадебные. Но потом поняла, что клиентской базой не стоит разбрасываться. Ну и вообще, у Светланы Евгеньевны в мужчинах после неудачного брака сплошное разочарование.

– А это что?

– Эксклюзивный! Одна бабка заказала.

Потрясение от сумасбродства старухи оказалось настолько сильным, что нужная фраза вылетела сама собой:

– По «Яндексу» смотрел еще одна теплая неделя, а потом резкое похолодание и дожди, переходящие в мокрый снег!

Юлия посмотрела на меня большими глазами ребенка.

– Правда? Надо будет подругу наконец вытащить к Салавату.

– Можно тебя пригласить… прогуляться по городу? – мое сердце отчаянно забилось. – Между прочим, я почти профессиональный гид. Могу с закрытыми глазами назвать в каком году то или иное здание в историческом центре построено.

Девушка улыбнулась.

– Интересное предложение. А почему, собственно говоря, нет? Я согласна! Только учти, у меня крепкие ноги, я тебя еще ухожу!

* * *

Моя черноволосая и зеленоглазая спутница не соврала. Ни разу я не услышал жалобы на усталость и пыль. Забыв о существовании транспорта, мы совершали километровые прогулки.

Буквально за пару-другую наших встреч, мы успели побывать в самых топовых точках Уфы. Обычно и коренным нашим жителям приходиться как бы заново открывать город (я читал в живом журнале, что есть тридцатилетние питерцы, которые не видали моря). А тут – девушка из другого города. Настоящая находка для архивариуса и уфацентриста.

Сначала я действовал по заранее составленному плану. Повел на Телецентр, на Черкалихину гору к Салавату, попутно отметив, что это второй по величине конный памятник в Европе. Юлия приятно удивила меня патриотической неосведомленностью.

– Разве не первый?

– Нет, первый Гарибальди, на площади Неаполя. Кстати, посмотри вон на те неказистые домишки под Белым домом, зданием башкирского правительства. Это Архирейка. Дальше – Труниловка. А знаешь, почему Архирейка?

– Странное название.

– Архирейка потому что раньше там жил архирей!

– Я имею в виду Труниловку. Больше похоже на трущобы.

Потом, по тенистой улице Тукаева, с единственной классической в Уфе кленово-дубовой аллеей, мы прошли к бывшему Случевскому парку и бывшему же городскому саду имени Крупской.

Там мы подолгу стояли на висячем мостике через Ногайский овраг, читали надписи на повешенных влюбленными замочках, любовались золотисто-голубоватыми забельскими далями.

От Монумента Дружбы мы подымались по Посадской к Покровской церкви. Особенно Юлии понравился тихий квартал за особняком Сазоновых.

Я не удержался от того, чтобы не показать своей спутнице подъезд давно почившего в бозе властителя Башкирской АССР Шакирова.

Когда я подвел девушку к дому с мемориальной табличкой, говорящей о том, что здесь жил Мустай Карим, она вздохнула.

– И здесь, как говорит Светлана Евгеньевна, R.I.P.[2]

– Да, ты права, здесь самые настоящие V.I.P. места. Вон, видишь тот скромный двухэтажный дом горчичного цвета?

– Не хотела бы я в нем жить.

– Там живет писатель Олег Фомин!

Юлия сверкнула жемчужными зубками.

– Ладно хоть один живой. А то я подумала, что ты меня на кладбище затащил!

– Кстати, могу сводить на Мусульманское или Сергиевское… А есть еще пустырь на месте бывшей дореволюционной аптеки. Когда рабочие начали копать котлован для нового здания, которое так и не построили, обнаружили склянки там, разные банки, пузырьки и женский… скелет. Вызвали Алексея Непогоду, одного уфимского краниолога – специалиста по реконструкции черепов. А все потому, что пошли разговорчики: мол, не занимался ли аптекарь случаем черной магией? Но Непогода убедительно доказал, что дьявол здесь не причем. Во всем виновата революция. Бедная девушка скончалась от тифа.

– Спасибо за приглашение на кладбище и рассказ про скелет. Но это тебе надо мою начальницу пригласить. Она необычная бизнес-леди. Таких среди русских редко встретишь. Обычно у нас предприниматели только экономией денег и укрытием налогов озабочены. А Светлана Евгеньевна активистка «Архзащиты».

Меня словно спустили с небес на землю. К чему реклама Светланы Евгеньевны? Может быть, моя служительница Харона просто сводня?

Увидев, как вытянулось мое лицо, Юлия рассмеялась словно ребенок.

– Поверил! Поверил!

Я выдохнул.

– Ну и шуточки у тебя…

– Какие?

– Разве бывают такие начальницы?!

– Нет-нет, я только про приглашение преувеличила. А остальное все правда. Кстати, это мысль. Что если твоего друга со Светланой Евгеньевной познакомить?

Александр ИЛИКАЕВ

Продолжение следует

[1] Стихотворение Алексея Кривошеева.

[2] Покойся с миром (англ.).

Часть пятая

Часть четвёртая