Осенний диптих. Часть первая

Я же упорно летал, как счастливый космонавт, – в школу. Тёплый, «взмыленный» от солнечного блеска сентябрь. Десятый класс с гуманитарным уклоном. Нас именно таким образом разделили: математики-Эйнштейны в математическую группу, а мы – мыслители, платоновцы, эпикурейцы и пушкинисты – в гуманитарную. Но, по правде говоря, как такового различия не существовало. Разве что часик, один, другой по школьной программе добавлялся к любимым предметам. Не более. На тот момент, осенью «цветущей», я вовсю принялся влюблять себя к одной девочке из нашего класса. Случается в жизни и такое, когда нам под силу кого-то полюбить по собственному приказу, прихоти. Просто выбрал, на мой взгляд, более симпатичную, живописную и…

После последнего урока мы все крутились в классном кабинете биологии. Пора бы домой собираться, но разве выгонишь нас – неугомонную молодёжь. Ринат всё долдонил о своём хоккее; о малозначительном – для не любителя – матче. ЦСКА с Крыльями Советов сыграли и всухую проиграли. Ринат изрыгал рулады недовольства на весь класс, но его едва ли кто слушал; лишь снисходительно улыбались. Две подружки и, наряду с этим, сёстры-близняшки трещали как трещотки. Перебивали в запальчивости друг друга, говоря об актрисе Ольге Кабо. Уж они любили перемывать чужие косточки. И всегда с нервным артистическим передёргиванием, отчего могло показаться, что они своего рода играют на публику. И что важно, они обе носили имя Света. Две Светы. Два сонета. Хотя на самом деле, по метрическим документам вторая всё-таки Вета-Елизавета. Но кто-то в шутку или по забывчивости назвал и её Светой. Поэтому они и стали обе Светами. Творятся на свете чудеса в решете (в домашней обстановке, у них на квартире в хрущёвке по Сиреневой улице, разумеется, ничего подобного нет). И подобная диковина не может не добавлять ряд неудобств тем, кто обращается к ним по имени. Но не настолько, ибо достаточно добавить: «Света в оливковой кофточке», и сразу становится ясно, к кому точно из близнецов обращаются. Как-никак девочки достигли того возраста, когда вольны одеваться по своему вкусу. А вкусы у них совершеннейшим образом разные, как, впрочем, и характеры. Света-Света больше сангвиник, А Света-Вета-Елизавета – флегматик. А кто их знает давно, то для него (неё) отличить близняшек не составляет никакого труда – всё равно что отличить утку от куропатки. Знание и плюс долголетний опыт.

В углу за партой молчком сидел Сергей Бердников, уткнувшись в учебник новейшей истории, утыканный многочисленными закладками между страницами. По одному его сосредоточенному светящемуся взгляду можно догадаться – отличник «высшей пробы». Так оно и есть. Более того, его учителя в школе потихонечку вели к поступлению в МГИМО. Рита с чёрной копной волос, тоже одна из отличниц, вытирала тряпкой классную доску. И не потому, что дежурная, а просто ей жутко нравилось смывать написанные мелом каракули. Её забавная привычка-страсть не вызвала чьей-либо участливости. Любит возюкаться и ладно. А на «камчатке» Максим с Ильдаром играли в «точки», натыкав «целые государства» на листке в клетку, синими и красными шариковыми ручками. От «точек», где имеется стратегия и тактика, в то время многие фанатели.

А я, в той школьной суматохе, подобно подводной лодке – пока мало кто видит меня в упор – плыл к своей намеченной цели. К той девочке, которую, кстати, звали Олеся. Хотя не к ней лично я шёл-плыл, а к её школьной сумке, что была прислонена к спинке стула за партой. К почти женской сумке, куда без труда умещалось несколько книжек, общих тетрадей и, вероятно, пудреница с помадой. Я старался не озираться по сторонам, дабы не привлекать к себе пристального внимания. Шёл самоуверенно, «наитвердящим» шагом, как обычно идёт боец кун-фу на свой самый важный поединок в жизни. Разумеется, моя уверенность скорее показательная, ибо сердечко трещало словно пулемётная очередь. И нервные окончания получали типичную порцию «щекотки». Я живо добрался до сумки светло-серенького цвета Олеси, и тут же без всякого промедления взял её, как будто моя собственность. И молниеносно положил туда, между тетрадями, белый конверт с письмом. Манипуляцию эту я выполнил достаточно быстро, хоть секундомером замеряй. Положив её сумку обратно на место, я, довольный собой, повернулся в сторону окна, сделав протяжный выдох. «Ну и всё! Операция Ых прошла успешно!» – проговорил я про себя. Но тут вдруг, откуда ни возьмись, передо мною нарисовалась Вика Стержнёва. Как снежный сугроб в жарком месяце июле.

– Дима! Подписывать будешь? – и протянула мне бумагу с наспех составленным заявлением, под которым стояло пяток подписей.

– В смысле, подписать? – переспросил я медленно, не понимая, чего, собственно, от меня требовалось. Сам же я уставился на неё всеми своими глазами… клеточками, которые, может статься, тоже умеют видеть, чувствовать. В голове стреляло короткими очередями: «Она догадалась?.. Она видела мои махинации?..». Я выжидал, что вот-вот сейчас на её лице промелькнёт едва уловимая улыбка, засахарится взгляд, которые выдадут её с потрохами. Но нет, она стояла как нерушимая скала или стена, что не имеют привычки отображать хоть малейшую сентиментальную эмоцию. В ней больше кипела излишняя деловитость, неуёмная напористость. Бизнесвумен!

– Как? Мы же обсуждали нашу проблему насчёт УПК, – проговорила она строго, с укором. – Ты не хочешь подписываться?

– Че... Чего обсуждали?.. – промямлил я, начиная конкретно тупить. Недопонимать. Я совсем подзабыл в те волнительные минуты: наш 10 «Б» класс только и жужжал накануне, что УПК не для нас. Во-первых, нас обучают повторно по той же программе, что проходили в классе девятом. А во-вторых, нам, гуманитариям, которым уж точно не светит стать слесарями, электриками, не к лицу постигать примитивные технические профессии. В УПК, что находился по улице Макаренко, в основном подготавливали будущих токарей, плотников, электриков, КиПовцев, портних, чертёжников. Насчёт чертёжников лучше помолчу – они ни туда и ни сюда. В общем, мы – юнцы, наделённые чрезмерными амбициями, решили бастовать. И для этого Вика Стержнёва и составила какое-то заявление с нашими подписями, чтобы в дальнейшем отдать бумагу в педсовет. Но вся эта катавасия младого бунта у меня из головы вылетела. Не до того!

Стержнёва для меня, словно я временно отсутствовал в этой бурной жизни, ещё раз разжевала и разъяснила, как есть, ситуацию. После чего я молча расписался под своей фамилией. Вика тоже, без единого словечка, убрала «ценную» бумагу в папку и пошла дальше собирать подписи одноклассников. Я же двинулся к гардеробу одеваться, попутно размышляя о том, что всё-таки я свершил абсолютную глупость. Строчить письмена – не гусарское дело!

– Ну что? В четыре сегодня выдвигаемся? – опять внезапно у меня за спиной раздался голос. На этот раз дребезжащий как бубенец, голос моего приятеля Антона. Я, так или иначе, вздрогнул: на автомате, по привычке. Мало ли кто там ещё у меня за спиной «бряцает голосом». По-моему, приятного в этом мало, когда обращаются не столько к тебе в лицо, а к твоей «спине». Что тут скажешь, «спина», бесспорно, моя очень разговорчивая! Хотя, нервы, нервы. Ворчу про себя как старичок-боровичок! С нескрываемым недовольством: «И что они все ко мне лезут?».

– Ого! Ты, Димон, испугался, что ли? – чуть ошеломлённо спросил Антон, – Ну, ты прямо как пугливая мышь, что боится огромного нашествия рыжих котов.

– Как всегда твои жирные сравнения…

– Ну, души не чаю я в словообразованиях. Сам же знаешь! Метафоры, сравнения. Картошкой не корми…

– И ещё переделывать на свой лад пословицы, фразеологизмы, – добавил я.

– Есть такое! Грешен! Так мы ушли в другую тундру! Ты идёшь сегодня?

– Куда?

– Здрасьте, пожалуйста! Мы же договаривались. Вчера. И утром я напомнил, – состроил Антон обиженную и одновременно смешную обезьянью рожицу.

– Так ты про… – я повис в паузе, в тишине, так как ну, никак не мог вспомнить на самом деле, куда же он упорно меня звал. Я настолько погрузился в свои сентиментально-романтические флюиды, что «ослеп» напрочь – не вижу происходящее вокруг меня. Антон что-то накануне мне постоянно нашёптывал, звал куда-то… было дело, – не отрицаю, но рикошетом его слова ушли, похоже, в «молоко». Я жил в последние дни в «сиреневом тумане».

– Да! Я имею в виду церковь. Мы же собирались идти в церковь. Помочь нужно. Её расширяют. Идут строительные работы. И рабочие руки требуются… Очень!

И перед тем, как идти домой, мы с Антоном заглянули в столовую – за учпочмаками, оставив свои школьные пожитки в классе. Вдруг, ни с того ни сего, одолел приступ голода. «Треугольники» эти мы страсть как обожали, поэтому, почему бы не пожевать на дорожку.

* * *

Шаловлива до простоты осень. Она не баловала в последние дни дождями, – наверное, не было резона. Зато солнце лучилось без всякой передышки: не пряталось за облака иссиня-крахмальных оттенков. Хотя от чрезмерной «золотистости», брызгающей повсюду, казалось, что никогда не наступит с прозрачной синевой вечер, и уж тем паче не явится прохладная ночь. Вечный, казалось, ликовал солнечный день! И в меру жаркий день в середине сентября.

Для школьника, а тем более юнца старших классов, осень является неким очередным скачком, ступенькой в другую жизнь, что находится «этажом выше». Ну, да само собой – это переход в следующий класс. Чисто техническая ремарка, не требующая объяснений. А так, осень больше ювенилирует в сторону открытого большого мира, который давно поджидает подрастающее поколение. Осень – именно она и расставляет подобные акценты. И я особенно сильно ощущал это в те далёкие годы. Казалось, что неспроста осыпается ржавая листва с деревьев, да перед приземлением ещё и покружится передо мною – заигрывает. И только затем листья, будто странички отрывного календаря, опускаются вальяжно на серые рытвины асфальта. В сквере, что находится неподалёку от школы, и вовсе творится самый настоящий бал. Сбруя тополей, ясеня, рябины, берёз и клёна полыхает словно в огне. Глаз невозможно оторвать от сего действа. Поблизости булочная была в двухэтажной «сталинке, и продавались там булочки-рогалики по пять копеек, что покупали мы, будучи совсем салажатами. Вкуснотища невозможная! Румяная корочка и сдобная мякоть, таящая тут же во рту. И главное, они завсегда свежие, тёплые, будто только что из печки. Имелись ещё типа пупырышек – булки по три копейки, но популярностью среди детворы они не пользовались. К прочему, они суховаты, пресны на вкус, и к тому же пупырышки являлись неизменно вчерашними. Часто мы забредали в булочную после школы. И с булочками-рогаликами топали в сквер. Отсюда и остался в памяти запах свежей выпечки, осенних листьев – в общей квинтэссенции. Когда местные дворники разводили свои костры, заметая в кучу «уходящее лето», то и вовсе казалось, что вот же оно, моё маленькое детское счастье. Дым небольшого костерка обволакивал собою всё, что можно: мимо проходящих прохожих; старушек, сидящих на скамейках; пацанят, гоняющих большой надувной мяч; мужичка с книгой, что прислонился спиною к дереву; дворнягу пса, стоящего возле мальчишки, что уплетал мороженое в вафельном стаканчике. Все с наслаждением вдыхали вовсю разгулявшееся дымовое марево. А шелест метлы – как бетховенская симфония № 5 – ласкала (тревожила) слух, да и не может не ласкать, ибо это бессмертные не уходящие звуки осени. Или «сорока-воровка» Россини излишне торжественно прогуливалась по тропинкам сквера, которого уж давно нет. Дом девятиэтажный подмял под собою «жизнь».

Алексей ЧУГУНОВ

Продолжение следует…