Действительный залог. Часть восемнадцатая

Для того, чтобы желающие могли принять участие в забастовке и не нарушить закона, они должны выполнить следующие требования... И я объяснил тогдашнюю процедуру, кстати, по принятому недавно закону, впервые в СССР. Смотрю на часы: пять минут прошло. Застегиваю ремешок, встаю и выхожу. У поста охраны никого нет...

Забастовки не было. Наши условия по Уфе приняли – но оставались требования в других городах. Они и сейчас возникают, скажем, в Стерлитамаке – не трогать шиханы, не перерабатывать эти круглые правильные известняковые холмы на соду, говорили об этом и тогда. Но тогда в городе закрыли зал, где в единый день экологических действий должна была пройти встреча общественности. День был объявлен ОКОО, приурочен к известной экологическим активистам дате, согласован на всех уровнях, а тут – замок. Стоим мы с Марсом Гилязовичем Сафаровым перед ним, местные активисты спрашивают у профессора: как можно нарушить приказ городских властей? А я, воодушевленный уфимской победой, просто ногой вышибаю замок из хлипкой офисной двери. Не ожидал от себя...

Зато вот в Салавате, городе, куда мы приехали следом, ожидал совсем противоположный сюрприз: митинг проходит на заполненном городском стадионе, первый выступающий главный коммунист города. И в партии были люди, способные почувствовать необходимость защиты населения от всевластия дурных отраслевиков.

12

Хотя, может быть, дело было в выборах. Тогда в марте 90-го выбирали народных депутатов РСФСР и депутатов Башкирской АССР, в которых БАИД принял самое активное участие. Власти знали о наших успехах и учитывали нашу силу. Впервые они проходили не по советской фальшивой схеме, а при реальной конкуренции, в которой общественные организации проявили себя ярче номенклатуры.

Выдвигались мы от обычных общественных организаций, БАИД еще не имел такого права. Общество охраны природы, например, могло выдвинуть своих кандидатов в разные районные и городские советы, в Верховный совет Башкирской автономной республики и в народные депутаты Российской Федерации. После чего и началась кампания.

Она велась совсем по-другому, чем привыкли теперь. Мы составили небольшую программу, страницы на полторы, не идеологического, а экологического и социального характера, с самыми острыми, но решаемыми проблемами, на которые могли повлиять наши кандидаты, и опубликовали ее в «Ленинце». Внизу дали фамилии тех баидовцев, которые выдвигались по разным округам. И объявили, что будем поддерживать всех, кто согласен с этой программой. Фамилии присоединившихся к ней публиковали в следующих номерах. Кроме того, все наши активисты ходили «от двери к двери» на каждом участке, где выдвигались «подписанты», агитировали, раздавали листовки. У меня до сих пор где-то лежит моя – размером А-5: фото, несколько пунктов программы и краткая биография.

И кажется совсем не осталось экземпляров маленькой ленточки, которая наклеивалась на все вертикали – деревья, столбы, заборы. Это было главное наше политтехнологическое изобретение, на ней было написано: «В Москве Борис, у нас – Борис, борись, Борис, и не боись!» Ленточка агитировала за Бориса Хакимова, я был его доверенным лицом. Никогда ни прежде, ни потом не встречал такого прямого и упрямого человека, причем не старающегося обязательно конфликтовать (если со своими пожимал плечами, пародийно говорил: «Латт-тно...»). Скромный, но твердо знающий реалии и приводные ремни нашей действительности системщик-интеллигент, он в своих базовых принципах оказался несгибаемым. Как принято было в этой уфимской среде, был туристом-водником. Уже после того, как он победил на выборах в депутаты России, Борис и его жена Люба прокатили меня на своем заслуженном плоту по Белой вокруг Уфы.

А я шел в башкирские депутаты в том же Советском районе Уфы, в первом туре обошел двух тогдашних министров и вышел во второй – вместе с еще одним «подписантом» нашей программы. Во втором туре проиграл ему несколько сот голосов. Мой друг и доверенное лицо Юрий Алексеевич Ерофеев, ходивший по домам и приглядывавший за избирательной комиссией, говорил, что в последние дни агитаторы конкурента, ходившие параллельно, нашли безотказный компромат на меня. Они открывали глаза избирателям: Гальперин-то – еврей! И против этого никакая моя бойцовая репутация не работала. Юре можно было верить, человек дотошный, не склонный к фантазии, в газету он приносил всегда достоверные заметки...

Конечно, сперва была обида, более всего на того тихого моего первоначального дублера – парня из сельхозинститута, который на моем горбу, на моей раскрутке – сначала, на моем происхождении – потом, въехал в Верховный совет. Потом стал думать, что, очевидно, наши пути с народной уфимской массой расходятся. Мне уже сорок, потратить оставшиеся активные годы на ее просвещение, когда предыдущие годы оказались не вполне плодотворными, – глупо. Хотя, честно говоря, и в Москве хоругви общества «Память» на демократических митингах показались не лучше коммунистической почти официальной ксенофобии, но в столице оказалось, как и надеялся, гораздо больше людей, способных дать мне что-то новое.

Немного погодя возникла даже какая-то благодарность к «тихушнику»-конкуренту: он ткнул меня носом в развилку стать ли политиком? Готов ли я говорить и действовать не так, как в данный момент думаю, а так, как это может понравиться соратникам и большинству? Способен ли я хитростью, нажимая на харизму и развитость словесного аппарата, вести людей за собой туда, куда они и не думают стремиться? Одно дело – экология, здесь не приходилось сомневаться. Но по другим проблемам, в которых я еще и для себя не выбрал решения, я не имею права высказываться, надув щеки. А ведь будут спрашивать...

В общем, проигрыш решил за меня – оставаться ли в Уфе или целиком переключиться на Москву. А в Москве участвовал в первых съездах «ДемРоссии» и Демократической партии, хотя ни в одну организацию не вступил. На партийном съезде вслед за Мариной Салье и Гарри Каспаровым засомневался в искреннем уходе от коммунистов Николая Травкина (хотя и напрасно), который был избран председателем новой политической силы. В результате с Каспаровым и Салье решили организовать Радикально-демократическую партию из сорока с чем-то отколовшихся делегатов съезда. Скорее всего, численность партии не сильно превысила первоначальный состав...

Гостиница «Россия» благодаря Виталию Наседкину стала моим домом года на полтора. Здесь же ходили по коридорам Юрий Афанасьев, Олег Румянцев, Илья Константинов, Никита и Михаил Толстые, другие интересные люди. Сам петербургский тон разговора, внимание к собеседнику, стремление к новому на восьмом десятке, энциклопедичность Никиты Алексеевича Толстого дали мне многое в понимании русской интеллигенции. А ведь в десять лет моей любимой книжкой было «Детство Никиты» Алексея Толстого, это отец о нем написал, о сыне...

Здесь же в ночь на 16 мая, накануне решающего тура выбора председателя Верховного совета России, бродил и я, заглядывал к хорошо знакомым и полузнакомым депутатам от Башкирии. Среди тех, кто подписал нашу платформу, несколько человек стали народными депутатами России, среди тех, кто не подписывал, тоже оказались люди, готовые к разговору со мной.

Я спрашивал: вы завтра за кого собираетесь голосовать, за Ельцина или за Полозкова? Читателей газеты «Ленинец» это конечно заинтересует, а я им сообщу, узнаю, кому вы отдали свой голос – лидеру простого народа или партаппаратчику. С тех, кто и так был в контакте с БАИДом, взял честное слово, что они не изменят выбору. И троих “перевербовал” – начальника летного училища, швею и рабочего. Это оказалось не сложным делом, они не пылали высокими чувствами к тогдашнему руководителю КПРФ.

Наутро Ельцин победил. С перевесом в три голоса...

Продолжение следует…

Часть семнадцатая

Часть шестнадцатая