Мефистофель на кронштейнах

Главное – смотреть и слушать. Тогда обязательно что-нибудь увидишь или услышишь. Но это неважно. Важно – быть Мефистофелем на кронштейнах, висеть в воздухе и гордо усмехаться, сознавая свою уникальность.

Картонный герой

Я – картонный герой. Меня сняли в Голливуде и отправили в большой мир. Но мир поиграл со мной и отправил на вечный покой. Каждый вечер я лежу на полке в жестяной коробке и вспоминаю свои лучшие годы, когда крутился как белка в колесе, и мое картонное тело сияло как жемчуг. И девицы в зале вскрикивали от счастья, увидев меня на экране, а я только усмехался в ответ и делал свое нужное дело.

Когда сидишь в бутылке

Когда сидишь в бутылке, мир кажется другим. Он переливается всеми цветами радуги, он манит и зовет. Но мне не хочется вылезать из своего стеклянного убежища. Я знаю – там, снаружи, все не так, как кажется, когда сидишь в бутылке. На эту туфту меня не купишь!

Если ты обратишься в прах

Если обратишься в прах – не стоит унывать. Прах – это тоже одна из форм существования материи.

Певцы галактических окраин

Каждую ночь они заводят свою песню в глубинах Космоса. Я открываю окно, закуриваю гаванскую сигару, пускаю в небо клубы ароматного дыма и представляю, как они выглядят. Что они поют? Кто они такие вообще? Я ничего не знаю о них! Более того, я ни разу не слышал их неземных песен. Иногда мне казалось, что вот он – глас из Вселенной. Я выбегал на улицу – но это гудели высоковольтные провода… С тех пор я даже не пытаюсь их услышать. Но я знаю, что они есть, что они каждую ночь заводят свою песнь в беспредельных космических далях. Я закрываю окно, опускаю стальные пуленепробиваемые жалюзи, проверяю затвор своей идеально вычищенной и смазанной базуки, тушу сигару, и на душе у меня становится легче…

Джон Боттхем

Кто такой Джон Боттхем, спросите вы меня. А, это старый пират, живший в семнадцатом веке на своем собственном острове. У него была деревянная нога, повязка поперек глаза и свой Пятница. Каждую ночь Джон Боттхем садится на спинку моей кровати, вытряхивает пепел из своей вонючей трубки мне на лицо и начинает рассказывать о диковинных землях, в которых он побывал, о жемчужных и коралловых лагунах, о загорелых голых задницах девушек и о капитане Флинте. Я говорю ему – уйди, старый! Но Боттхем смеется каркающим смехом и продолжает свой рассказ. Я затыкаю уши кусками поролонового матраца, но он поджигает их своим кресалом, и мне, чтобы не остаться без ушей, приходится бежать в ванную. А он стоит под дверью, царапает в нее стальным крюком и говорит, говорит, говорит… Тогда я, потеряв терпение, выпрастываю мыльную руку из-за клеенчатой занавески, соскальзывающим пальцем нажимаю кнопки мобильника и вызываю вневедомственную охрану. Вот только почему-то я все время ошибаюсь номером и приезжает бригада скорой помощи. А зачем? Боттхему уже не поможешь, он давно умер и его омытые утренним прибоем кости торчат себе у мыса Доброй Надежды, а я пока жив и вполне здоров. Но этот гад приходит ко мне каждую ночь, и нет от него спасения! И я сажусь в карету скорой помощи и еду с этими славными ребятами далеко от дома. Прильнув к заднему окну кареты, я вижу, – он ковыляет за мной на деревянной ноге, размахивает крюком, а попугай у него на плече матерится на урду и африкаанс. И только в пробковой комнате я забываюсь сном. Я знаю – сквозь эти мягкие добрые стены его крюку не пробиться…

Маленький Фредди

Когда я был маленьким, мои одноклассники обзывали меня сыном тысячи маньяков. Я очень обижался на них и плакал по ночам. А еще они пустили сплетню о том, что я, дескать, убил молотком своего любимого хомячка. Но это неправда! Они сами его убили, а окровавленный молоток положили мне под парту. Ну, разве я не должен был им отомстить тем же молотком? Потом полиция, проведя экспертизу молотка, пришила мне и бедного хомячка. А маньяков было всего сто, да и вообще все было не так.

Когда на город спускается ночь

Когда на город спускается ночь, я раздеваюсь догола, обмазываю медом свое загорелое мускулистое тело, потрошу очередную подушку и, вывалявшись в пуху и перьях, выхожу на променад. Люди шарахаются в разные стороны, и только вороны вьются над моей пернатой головой, ощущая наше родство. Но я люблю людей, а не ворон, так почему же люди поворачиваются ко мне спиной? Почему?

Смерть на пальме

Смерть на пальме лучше жизни на сосне. Я давно это понял. Но там, где есть я, нет пальм, да и сосен маловато. И я до сих пор не знаю – жив я или мертв?

Один поворот стейка

Что есть наша жизнь? Миг? Мгновение? Микрон? Наша жизнь – есть всего лишь один поворот жарящегося стейка над вертелом. И не нам, не нам будет суждено его есть.

Глядя с балкона

У меня есть балкон. Впрочем, даже если бы его у меня не было, ничего бы не изменилось. В принципе, какая разница – глядишь ты на мир из окна или стоишь на балконе, или же вообще ничего не видишь? Что бы ты ни делал – жизнь проходит мимо тысячами ног, резвясь и играя, откровенно насмехаясь над тобой. А ты стоишь и глядишь с балкона…

Я есть

Я – это я. Это совершенно понятно, так же, как и непонятно вообще. Почему я – это я, а не он? Почему я – это я, а не нечто среднее арифметическое? Почему? Почему я вообще есть? Этого я не знаю. Но я – есть.

Пепел кумиров

Когда умирают кумиры, их пепел летит по асфальту, обгоняя придорожную пыль. Тысячи машин несутся вперед. Пепел прилипает к шинам, но это никого не останавливает. Люди летят навстречу новым кумирам, навстречу новому пеплу. И так будет всегда.

Двигаясь в сторону Луны

Луна – спутник Земли. Но являешься ли ты ее спутником, даже если будешь двигаться в ее сторону? Нет. Луне нет до тебя никакого дела. Двигаясь в сторону Луны, ты не вызовешь ни отливов, ни приливов в ее песчаных морях, ты не сдвинешь с места ее мертвых кратеров. Ты пока что жив, потом ты будешь мертв. А луна была мертвой всегда и пребудет в вечном покое, даже если ты приблизишься к ней.

Радостный визг одного поросенка

В мире есть много чудесного и необъяснимого. В нем есть Анды и Гималаи, Нью-Йорк и Лхаса. В мире каждый день происходит что-то такое, о чем пишут в известных газетах. Все это есть и все это хорошо, все это очень нужно кому-то. Но стоит ли все это радостного визга одного поросенка?

Мышка в виварии

Вчера в виварии умерла маленькая белая мышка. Жестокие руки студентов взяли ее из клетки, положили на стол, выбрили ей брюшко, а потом распяли на картонной доске. Сладострастно урча, живодеры копались в ее крошечных внутренностях, испытывая радость Колумба при каждом новом волокне, извлеченном скальпелем из поруганного тельца. Ничего – когда-нибудь и они умрут, и целые стаи маленьких белых мышек будут резвиться в их потрохах!

Ветер к пиву

Дайте скорее мне самую большую кружку пива с запотевшими хрустальными боками и белой шапкой пены! Я знаю, – Венера не явится на свет, я этого просто ей не дам сделать и втяну ее нарождающуюся жизнь алчными губами. А к пиву дайте побольше ветра – морского, соленого, одесского ветра. Поспорим с ним, – кто первый из нас будет убийцей пенорожденной богини, которой так и не суждено явиться на свет…

Гора Сумеру

Когда-нибудь я окажусь на этой прекрасной горе. Все облака проплывут мимо, и я останусь стоять на самой вершине, опьяненный своей победой. Я поднесу к растрескавшимся губам горлышко большой бутылки шампанского и не обижусь, когда из-за спины у меня попросят не выбрасывать пустую тару…

А знаешь…

А знаешь, ведь я ничего не знаю! Я не знаю, кто ты и с чем тебя едят. Я не знаю, зачем ты пришел сюда и куда ты уйдешь. Но если ты очень хочешь все это знать, – спроси у меня! Может быть, я отвечу.

Однажды

Однажды я буду не так пьян как обычно. Я выгляну в окно и увижу утро нового дня. Я прозрею и пойму, что пора бы и мне воспарить к небу. Но это будет всего на какой-то миг. Он неминуемо пройдет, и я буду снова пьян, а небо будет по-прежнему терпеливо ждать…

Единожды солгав…

Единожды солгав, не бойся говорить правду. Пойми, – этому миру нет дела ни до твоей правды, ни до твоей лжи.

Дядя Дормидонт

Когда я учился в школе, то познакомился с дядей Дормидонтом. У него была большая синяя борода и панковский гребень на сизо выбритой голове. На шее у него висел католический крест, но в душе он был буддистом. Каждый вечер мы ходили с ним на рыбалку, и он учил меня правильно пить водку. Дядю Дормидонта постигла нехорошая смерть. Однажды он пошел за пивом и его переехал велосипед. Так я навсегда остался без наставника и уже никогда больше не ходил на рыбалку.

Поверь мне…

Поверь мне – нам незачем жить! Вылупившись из мутной пелены первичной субстанции, мы зачем-то расправили несуществующие крылья, приготовившись к полету, который так и не состоится. И дело не в нелетной погоде. Этот полет невозможен по гораздо более весомым причинам. Он вообще не заложен в программу. Если не веришь мне, сходи в кассу, спроси у вечно пьяной билетерши, и ты убедишься в моей правоте.

Личинки

Мы – маленькие личинки на лике огромной Земли. И когда над тобой вдруг нависнет чья-то личина, не бойся! Просто повтори: «Я – маленькая личинка!» И тебя не тронут.

Над могилой Овода

Над могилой Овода плачет коленопреклоненная Джемма, и седина ее отражается в блеске равнодушной луны. Но полно – по Оводу ли она плачет? Она плачет по юному и прекрасному Артуру Бертону, утонувшему в Средиземном море, обидевшись на ее пощечину, и отомстившему ей, явившись с того света скрюченным хромым алкоголиком, с продажной цыганкой под ручку и багажом актера бродячего цирка…

Все девушки, которых я обманул…

Их было не так уж мало. Я шел по жизни, и осколки их сердец хрустели под моими коваными сапогами. Но я был безжалостен и жесток, и сердце у меня было холодно как камень в те дни, когда я сам подталкивал их к тому, чтобы они разочаровались во мне. О, в таких делах я не знал себе равных! Я умел втирать им очки! Я им грубил, орал на них матерно, не дарил цветов, ел за их счет в кафе и ресторанах. При виде их перекошенных от отвращения нежных лиц я злорадно гоготал.

Теперь я – отличный семьянин, джентльмен и настоящий рыцарь без страха и упрека. Я богат и знаменит, и в моем голубом бассейне плавают белые лебеди, а в аллеях английского парка, окружающего мой замок, стоят беломраморные статуи богов и героев. Когда репортеры берут интервью у меня, восседающего за массивным дубовым столом моей библиотеки, я трясусь от сдерживаемого хохота при мысли о том, как все эти дуры будут глядеть на мой триумф и кусать локти. Круто я их наколол!

Врач от тоски

От неизбывной тоски, что гложет сердце долгими холодными зимними ночами, есть только один врач. Этот врач – ты сам! Вырви эту заразу из сердца, хохочи до упаду, плюй ей в лицо, прыгай на ее поверженных костях! И когда, наконец, красная чума придет в твой замок и закружит тебя на балу в прощальном вальсе, ты не почуешь ее костлявой руки…

Пора куда-то идти

Я знаю – мне давно уже пора куда-то идти. Но я не спешу. Я неторопливо оглаживаю бритый череп заскорузлыми ладонями и сжимаю виски, готовые взорваться от этой непонятности Бытия. Тише, мои височки, тише! Если мне и надо куда-то идти, то я сделаю это не сегодня. И даже не завтра! Я не стану подчинять разум этому бессмысленному зову, ибо понимаю – это обман. Движение – ничто. Я останусь неподвижен, и пусть пульсирующий мир засосет меня в воронку пустоты, и через сотни эонов я приду снова – возрожденный и юный, излучающий нестерпимо яркий свет неземных галактических пространств.

Воинство тьмы

Я иду, а по пятам за мной движется воинство тьмы. Но так ли уж страшен черт, как я его себе малюю? Я оборачиваюсь и, нахально хохоча, ослепляю их косматые хари светом яркого карманного фонарика. Какое разочарование! Ни рогов, ни копыт, ни огнедышащих пастей. Это оголодавшие кошки, которые увязались вовсе не за мной, а за колбасой, сделанной из отходов нефтехимического производства, которую я приобрел в ближайшем супермаркете.

Мой Росинант

Мой Росинант совсем зачах в этом жестоком городе, где нет густой зеленой травы, где ветер несет и кидает ему прямо в морду клочья мусора, пропитанные мазутом. Иногда он тоскливо ржет по ночам в своей конюшне. Тогда я беру свечу, спускаюсь к нему и долго глажу его по влажной от слез испанской морде. Но разве я могу ему чем-то помочь?..

Ринарт ШАРИПОВ