Весна теперь пришла непривычно быстрая для наших мест. С середки апреля не просто тепло – жара! Возвратные холода с дождями обернулись на исходе черемухи, да и всего дня на три, и опять – теплота! И вот: нет и половины мая, а уже сирень отцвела, опушились одуванчики. А спускался я на переправу с кручи – и заметил: лопухи, лопухи-то!.. Тоже мудрено: люди долго не верят апрельской жаре и раннемайской, парятся в осенней одежде. Верно: вдруг ледяной дождь? Холод внезапный? Наконец поверили, разнагишались, подставляют солнцу обледневшие за зиму локти и коленки. И не без тревоги: рано началось, не рано ли и закончится?..
– Почему «тоже»? – не сразу спрашивает у паромщика мрачноватый рыбак в галошах.
Паромщик щурится на белесое солнце, отвечает также не сразу, но охотно:
– Мой тоже – левша левшой!
Он встает, поправляет синий комбинезон с засученными штанинами, шагает вразвалку на корму, пробует мотор. Не спеша возвращается.
– Хотели переучивать. Я не дал. Зачем?
– Нет смысла, – соглашается рыбак.
– А раньше норовили левшей в правшей переучивать…
– Дураки! – кивает рыбак. – Левша блоху подковал!
Дует легкий ветерок. Белоцветье и желтоцветье уже отошли, и сейчас мало что цветет. И ветерок без запаха. Нет, если прислушаться, чуть-чуть тянет нежной листвой и свежей речкой.
– Вот и я говорю… – Лодочник закуривает. – Недавно говорили по телевизору… Не помню уже, где и в какое время это было, – девке одной, девчонке-левше, привязали левую-то руку за спину – и так на десять лет!.. Потом развязали, а она знай все по-своему, левой рукой, делает!
Рыбак мрачно качает головой.
– Человек сам… сам знает, как ему удобнее! – словно спорит с кем-то невидимым паромщик.
Мальцы разделись и бросаются в воду. Визжат: вода холодная! А как же, половодье едва отошло. Брызгаются, брызги долетают и в лодку, и рыбак сурово кричит им:
А лодочник продолжает свое:
– Я когда женился… – тут он чуть примолкает и хитровато улыбается. – В последний раз… жене так и сказал: ты – человек! Я – человек! Ты меня не переучиваешь, я – тебя! И ничего, живем… Так просто все: сам будь человеком и другого уважь!
С пригорка спускаются два пятна: желтое и белое. Две девы, в желтом и белом платьях, подходят к берегу, расстилают на травке синее, как небо, покрывало. Сбрасывают платья, наполняя наш бережок радостными бликами. Устраиваются: носом – в покрывало, голыми спинами – к солнцу. Возятся, укладываясь поудобнее, и – замирают… Проносится, вереща, стайка стрижей. Не дождь ли учуяли? Но небо чисто…
– И когда люди друг дружку переучивать перестанут? – вздыхает паромщик.
– Размечтался! – машет рукой рыбак. – А гнобить друг дружку когда перестанут? Хапать? Вокруг все загаживать?.. А воевать?..
Лодка понемногу заполняется новыми пассажирами, и люди чутко прислушиваются к разговору. Мальчишкам на берегу, конечно, не слышно, но и они притихли.
Лодочник снова идет на корму, к мотору. Пожимает плечами:
Рыбак задумчиво смотрит в темную воду, где дрожат еле различимо подводное небо и подводный лес, и медленно произносит:
– Сложновато жизнь устроена.
Паромщик возится на корме. Легкое облачко ненадолго закрывает солнце, темная вода сгущается, и подводное царство исчезает.
– Сами усложняем, – отвечает паромщик и заводит мотор.
Отчаливаем. Пенистые волны пляшут по темной реке. Разворачиваются берега, тарахтенье мотора прерывистым эхом уходит в воздух. Поближе к берегу паромщик отключает мотор, и лодка движется по инерции.
– Для мягкого причала, – поясняет он.
Облако уходит, освобождая горячие желтые лучи. Возрождается подводное царство. Тихо. Скользит лодка, чуть слышно шелестит вода.
Дремлю и уже почти сквозь сон чувствую, как мы выскальзываем на берег. Переждав небольшую толчею, последним выхожу из лодки, оглядываюсь на речку. Течение здесь заметнее, а вода – такая же темная, с зеленоватым отливом. Берег смотрит на берег, лес – на лес, и оба леса – с небом заодно – на себя самих, зыбких, в глубину. Припекает… Так что весна быстрая, будет ли дето долгое?.. Пахнет влажными ивами, слышно птиц. И несет Темная свои волны в Белую.