а дальше они переплетаются, перемешиваются и течет-ползёт в обнимку в светлую даль уже непойми что, особенно после впадения канализационных ручьев. канальи такие, эти ручьи.
в сторону саратова течет.
если посмотреть на Стрелку с другой стороны, то она похожа на средневекового пьяного дворянина в разноцветных шоссах. одна нога светлая, другая темная. Этот водяной человек лежит, широко раскинув ноги, и греется на солнце, а там, где и положено уважающему себя рыцарю, у него стоит Кремль. В самой, так сказать, стратегически важной точке.
Нижний очень любит свой Кремль и даже время от времени им с другими городами меряется.
самое высокое здание кремля — Арсенал. вот в нем и проходили поэтические чтения.
пришли в Кремль. он такой большой и разлапистый. башни напоминают детские куличики, изпесочноведерковые. Только большие, метров двадцать. или десять. в высоту. между ними стена. там где она рухнула, её починили. потом снова починили. потом еще починили. в общем, в одной из угловых башен по слухам был камень, который там с самого начала. но его уже давно никто не видел. а центральные башни ничего так, стоят. и всё помнят. на них нахлобучены приземистые зеленые крыши, поэтому издали башни напоминают китайских крестьян.
башни стоят спиной ко двору, чтобы не видеть какое там творится безобразие.
во дворе стоят крашеные голубой краской орудия и машинки времен ВОВ и смотрят куда угодно. в основном они смотрят внутрь, вбок и даже искоса друг на друга. еще там стоят ларьки с пирожками, сувенирами, открытками, пластмассовыми доспехами и деревянными саблями совсемкакнастоящие.
на клумбах стоят тепличные цветочки. изображают весну, герб и солнечные часы. им холодно, но деваться некуда: посадили, стойте.
город к Первомаю готовится.
около арсенала стоят поэты. пьют водку. готовятся к чтениям. по традиции поэты днем набивают стрелку у памятника Минину. в тенях поколень национального героического освободителя. воодушевляются на подвиг во имя справедливости. актуализируются. а потом с песнями плясками и водочкою тдут... шведы ли они или герои нашего времени, история пока умалчивает. но откуда есть (и пить) пошла на стрелке актуальная поэзия вы теперь в курсе.
день первый, приехали еще не все, поэтому местные рады тем кто приехал, даже если это не крутые поэты. потому что приехали. когда приедут крутые, некрутые пофиг, но пока рады. и деньги на водку еще не кончились. и еще все почти незнакомы. весело, хорошо. нервам щекотно. первый день всегда такой — все всем ряды. и еще частично трезвы. первофестивальный день ваще дает нехилый приход. а на второй от драйва крыши сносит.
это кремлевские не подумали, когда арсенал поэтам на два дня сдали.
поэты клубятся как комары. писк, звон, движуха, драйв. мне тут нра-виц-цо!!! меня тут еще не знают, но рады. внутрь не то что не пускают — там нам всем еще не рады. внутри. там еще арсенал. через полчаса будет бардак и сто поэтов, а щас еще арсенал и музей. Кремль пытается надышаться кислородом, пока в него не ввалилась выдыхаюшая этанол орда. он вспоминает старые древние времена. когда в него никто не мог ввалиться. и во дворе мерзли на часах не цветочки.
АААА! Кидается к нам с поцелуйным моментом няшный Марк. он хороший. это он по телефону сказал, что от Починок до Н. еще 300 км. чтоб мы не надеялись. и крепились. сказал и ушел готовиться к фестивалю водкой. поэтому сейчас он прекрасен. игрив и ласков. и тёпл. об него очень хорошо греть руки. очень хорошо, когда тебя в незнакомом городе встречает няшный Марк, который рад всем кто приехал, потому что он организатор и хороший человек. Юре он тоже рад. даже больше чем мне. потому что Юра во-первых его друг, а во-вторых крутой поэт.
крутой. а приехал сегодня. это редкость.
когда они обнимаются, я втискиваюсь между них и греюсь. очень уютно.
поэты клубятся вокруг. чтения рискуют начаться на улице и сорваться в арсенале. никто не хочет внутрь: туда нельзя с бульком. и говорить там нельзя, там надо слушать. а они ишшо не наговорились. они поэты. поэты хотят высказать свою точку зрения. в теплой обстановке. с бульком.
чтения это одно, а фестиваль это о, дно, как быстро ты явилось. особенно в Н.
я не протестую, не-а. мне уже 4 с половиной дня как. ну, вы сами понимаете.
и еще холодно. потому что Марк ласковый но не резиновый. а поэтов понаехало, аж жуть.
а вот Прощин нам не рад. ну не совсем не рад, а просто для такой крупной акулы мы мелкая рыба. он нам рад, так сказать, в массе. даже юра, хотя юра-то крут, сейчас просто рыбка в неводе. хоть и золотая. а вот Богатов, это величина. Прощин Богатову не то что рад, но это политика. у Богатова фестиваль, и у Прощина фестиваль. с интервалом в 4 дня. причем, надо отметить, в Саратове Кремля нет. а фестиваль есть. что само по себе уже знаково. и вот они сейчас стоят с пивом, и вроде о чем-то неважном говорят, но на самом деле они важным делом заняты.
они фестивалями меряются.
кто больше рыбы наловил, нетто, брутто, красной, сорной… спорной.
к кому поэт покрупней пошел, у кого наживка круче, у кого подсачек.
Арсенал вздыхает и зовёт Прощина.
граждане поэты, говорит он, возвращаясь, ну пойдемте уже, а то через три часа нас выгонят. поэты начинают диффундировать на третий (и последний) этаж арсенала. давление внутри и снаружи выравнивается, когда процентов 30 поэтов остается на улице. улица и арсенал — сообщающиеся сосуды. сколько поэтов втягивается внутрь, греться и слушать, столько же выходит на улицу — согреться и поговорить. и сосуды, конечно, не пустеют. а если пустеют, то в рюкзаках еще есть.
Водка — универсальный переводчик.
Главное, чтобы она свободно циркулировала между общающимися сосудами.
внутри Арсенал тоже большой. там тепло, много стульев, поэтов, застекленных амбразур и три микрофона. но читают, конечно, только в один.
вы наверно хотите услышать что-то о Чтениях Первого Дня. увы. я не то что не хочу о них рассказать… дело в том, что я просто ничего не помню о них. ВООБЩЕ.
полтора суток без сна, ранняя весна и немного фестиваля. крышесносительно, господа. вечером шли к мисурову, пешком. километра три в горку-под горку. в конце апреля в Н. еще кое-где снег. и в палисадничках цветут пролески. 900 км к северу, все дела. вишни еще сидят и ни гу-гу. А абрикосов тут вообще нет. и людей на улице ночью тоже. и панков нет. ни днем, ни ночью. вообще неферья нет, это напрягает.
что-то тут не так с экологией.
пришли. вода есть, сварили пельмени. пельмени — это фестивальная еда. они похожи на поэтов. каждый снаружи как все, обычный, а внутри он как бы не как все, а с мясом. и каждый знает, что он снаружи как бы обычный, как все, а внутри не как все, а с мясом. и скромно но гордо хранит эту тайну — мол поди-ка, раскуси меня! и еще их много. одного съел — не наелся. съел целую тарелку — переел. а вкус каждого конкретного забыл. и вы еще спрашиваете, почему я не помню первый день чтений?... ну не было там пельменей с гайками. Зато почти все с изюминкой... вкусно, сочно, калорийно, качественно, но выбрать нечего.
пирожки запоминать намного легче.
в этот раз королевская чета решила вкусить радости сна на полу. под это дело они забрали мисуровские одеяло, покрывало, все куртки и тулуп. а нам на троих оставили диван, простыню и мою одеялку. Юра был хитр, а Мисуров был скромн, и к тому же мы с ним незнакомы. Юра решил спать посередине, «чтобы мы не смущались». Полуторки на троих не хватило, как мы ни трамбовались. если она прикрывала меня, мёрз Мисуров. если укрывался Мисуров, мерзло моё пузико. грелись по очереди, поворачиваясь к юре то пузиком, то спиной, и перетягивание одеяла поверх юры продолжалось всю ночь. только он и выспался.
часа в три ночи, после грустного вздоха мисурова, мы с пузиком прекратили борьбу за тепло. вскоре все уснули. кроме меня и одеялки.
Опубликовано в авторской редакции