Возвращение забытых уфимских литераторов. Часть первая

В первые годы XX столетия в Уфе постепенно начал складываться круг прозаиков-любителей, и, по всей видимости, их творчество привлекало внимание постоянных читателей. И их имена даже использовали в рекламных целях. В июле 1906 года неофициальная часть «Уфимских губернских ведомостей» была преобразована в отдельную газету, которая получила название «Уфимский край». В номере от 30 декабря в подписной рекламе были перечислены постоянные уфимские авторы-сотрудники: «Афанасьева – (Н-ва), Баян, Лелька, Звездочка(*), Idem, Летописец, Не новый, Рцы, У-ский». Эта заметка позволила определить настоящую фамилию «Н-ва» – Афанасьева. Но каких-либо иных сведений о ней пока найти не удалось.

Такую достаточно распространенную фамилию носили многие чиновники, военные. Так, в середине XIX века в Уфе с семьями жили два отставных полковника: участник войны 1812 года Гавриил Лаврентьевич Афанасьев (1783–1866) и Емельян Егорович Афанасьев, в 1850-х гг. служивший командиром, расквартированного в Уфе 10-го Оренбургского линейного батальона. Стиль и темы произведений «Н-ва» (Афанасьевой) отсылают нас к традициям русской демократической прозы 1860–1870-х годов, и можно сделать предположение, что и сама писательница принадлежала к этому поколению.

Н-ва (АФАНАСЬЕВА)

Кроткая душа

(Из воспоминаний)

Есть люди, которые всю жизнь не знают своего личного «я». Не думайте, милые читатели, что такими могут быть только люди безвольные, недалекие, забитые, нет – не всегда так. Часто такое высокое, христианское качество, как кротость души, – дает им силы везде и во всем забывать себя.

Тогда как большая часть людей измучены, искалечены жизнью, кроткие души всегда тихи, ровны, велики как в тяжелых жизненных горестях, так и в малых ее радостях.

Передо мной стоит светлый образ такой кроткой души – это моя тетушка Анна Алексеевна. Ей теперь перекатило уже за 65 лет, что-нибудь да пережито за такое время, но кротость души спасла ее от жизненной ломки. Всегда ровная, тихая, с симпатичным, старческим лицом; с кроткими серыми глазами, полными любви и бесконечной доброты; с светло русыми волосами, в которых и до сих пор не заметно седины, прикрытыми черной плетеной косыночкой; в простом темном платье, с вечной перелиночкой на плечах, тетушка и теперь, на склоне дней своей жизни полна мира и жизнерадостности. Достаточно побыть у нее в доме, посидеть в ее присутствии, чтобы у вас стало легко, светло на душе, сколько бы там мрачно, тяжело ни было.

Я сама прошла уже больше чем полжизни, сама мать семьи, много грустного, печального, тяжелого пришлось пережить за эти годы. Бывали часы такой душевной тяготы, когда не знаешь, где себе и места найти, и вот плетешься к этой доброй фее – тетушке.

Увидя ее дом, уже точно оживаешь. Отражением ее чудной души полно и все кругом; как будто и окна-то ее дома высматривают веселее и цветочки, расставленные на подоконниках, цветут красивее, пышнее и выглядывают приветливее, чем у других… А небольшой садик, окружающий дом с одной стороны и засаженный серебристыми тополями, молодыми липками, – тоже полон заманчивой прелести для отдыха души и тела… А маленький цветничок во дворе перед окнами – с высокими, гордыми георгинами, скромными фиалками и резедой, нарядным махровым маком, пышными, величественными пионами, кокетливой гвоздикой и т.д. – полон той жизнерадостности и благоухания, каким полна и душа этой кроткой женщины, насадившей цветы своими руками.

Войдешь в дом, выйдет тебе навстречу с распростертыми объятиями тетушка; ее лучистые, серые глаза так и обдают тебя сердечным теплом, приветом и точно просят сбросить с себя тяжесть жизни и войти отдохнуть в ее уголок мира и покоя…

Усадит тебя, бывало, к чайному столу в той комнате, которая выходит окнами с одной стороны на цветник, с другой в садик, где птички-певуньи, как бы играя и резвясь, порхают по зеленым веткам и своим пеньем воздают хвалу Творцу вселенной… Прислушаешься к их разнообразному щебетанью, обведешь глазами цветы, полные красоты и благоухания, и вспомнишь слова Христа: «Взгляните на птиц небесных; они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, и Отец наш небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Посмотрите на полевые лилии, как они растут? Не трудятся, не прядут. Но говорю вам, что и Соломон во всей свое славе не одевался так, как всякая из них. Ищите прежде царствия Божия и правды его, и это приложится вам».

Каким вдруг покажутся ничтожными, мелкими все твои личные жизненные горести и страдания, когда завещано тебе твоим Богом более широкое понимание жизни…

А тетушка уже тут, около тебя. Заметит, что произошел перелом в твоей душе, она, как искусный врач, начнет беседу так, что ни разу не коснется больных мест твоей души. И ты под обаянием ее тихих речей, полных состраданья и любви, всепрощенья, великой веры на милосердие Божие – совсем отойдешь от личной душевной тяжести, и тебе захочется забыть свое «я» и стать самой выше, чище…

Да, как неизмеримо высоко обаяние таких светлых, кротких душ! Недаром им обещано Самим Богом такое великое блаженство – «блажени кротции, яко тии наследят землю».

* * *

Вся личная жизнь тетушки была полна трудов, самоотречения и тихой любви, какая свойственна только одним кротким людям. Анна Алексеевна родилась в небогатой семье, где было десять человек детей; четверо из них были девочки, а остальные мальчики. Следовательно, уже с раннего детства на ее долю, как девочки, пала тяжесть жизни; ей приходилось помогать матери в трудах по дому, по хозяйству и в досмотре за маленькими братьями.

От природы тихая, кроткая, Аня все покорно исполняла, без лени и ропота, а напротив, сколько бы ничтожно ни было дело, она отдавалась ему вся с надлежащим вниманием.

А как она была ласкова, приветлива и уступчива с братьями и сестрами, за что и заслужила всеобщую любовь в семье.

Где Аня, там кругом нее мир и тишина…

Растет девочка, кое-как – домашним образом – научившись читать и писать, зато в совершенстве может владеть иглой и ножницами и не уступит знаниями по хозяйству любой хорошей хозяйке.

Известно, что наши прадеды и деды не заботились о том, чтобы просветить знаниями своих дочерей. Для девочек ученье считалось лишним, ненужным, лишь бы умела шить, вязать да знала бы домашнее хозяйство – вот и весь диплом, с которым девушки вставали на самостоятельную дорогу жизни.

Ане минуло уже пятнадцать лет. В прежние времена в такие годы девушки считались невестами. Например, мать Ани отдали замуж двенадцати лет, когда она с большим еще увлечением играла в куклы, спрятавшись под кроватью.

К пятнадцати годам Аня выровнялась в миловидную девушку с большой светло-русой косой, с белым круглым русским личиком, покрытым тонким румянцем; с темными, как писаными, бровями, вздернутым носиком – она производила чарующее впечатление свежести и здоровья.

И вот в такие юные годы над ее головой грянуло первое глубокое горе…

Мать Ани сильно простудилась, заболела и, умирая, завещала своей любимой дочке поддержать больного отца и заменить ее материнское сердце трем братьям, которые по своему малолетству не разбрелись еще из родного гнезда. Аня, обливаясь горькими, безутешными слезами, покрывая поцелуями холодеющие руки своей матери, дала ей слово исполнить свято ее просьбу и в свою очередь просила мать помолиться об ней пред престолом Всевышнего, чтобы Господь просветил ее юную голову в таком трудном деле, как воспитание братьев…

Три сестры, которые были далеко старше Ани, были уже замужем и жили своими семьями, и потому молоденькая девушка осталась в доме полной хозяйкой при больном отце и с тремя братьями на руках.

Боже мой! Если бы чувствовало ее сердце, какие это будут годы страданий для нее без защиты матери, но у нее не хватило бы сил дать слово умирающей – заменить ее место.

Отец, как больной, был раздражителен, недоверчив, подозрителен и к тому же груб от природы. Бывало, набегавшись вдоволь по хозяйству, сядет Аня за шитье; раздумается, взгрустнет о любимой кроткой матери и, запечалившись о своей горькой доле, замурлычет про себя грустную песенку; вбежит раздраженный отец, хлопнет ее по голове и закричит на весь дом: «С какой радости ты это распеваешь, аль женихов подманиваешь?» Наругает, оскорбит дочь ни за что ни про что, и всплакнуть тут не смей, еще будет хуже…

Держал ее отец, как говорится, совсем взаперти; дальше своего двора и выйти не смела, даже поговорить ни с кем не могла – запрещено было. Покажется ему, что дочь с кем-то разговаривала – беда! Тогда он, не зная уже границы своей злобе, и начнет бить, истязать Аню, не внимая ее мольбам и не слушая оправданий… Схватит дочь за косу, обовьет ею свою руку и начнет волочить по комнатам, ударяя головой об пол, никто вступиться не смей, пока не натешится досыта. Вся избитая, в синяках и опухолях, с истерзанным сердцем от незаслуженной обиды, девушка затворится в своей комнатке, падет на колени перед образом, материнским благословением, и плачет, плачет потоками горьких слез… Тут пред Богом она находила силы в своей кроткой душе простить снизойти больному отцу. Опять ласковая, приветливая и заботливая обо всех, она снова выходила на труды и страданья. Один только случай, о котором она и по сию пору без содроганья не может вспомнить, возмутил ее кроткую душу настолько, что и она превратилась в разъяренного волчонка. Отец раз застал ее на крылечке, разговаривающей с соседкой, ожесточился так, что надавал ей пощечин, схватил за косу и, пригнув голову между ног, хотел выдрать кожаным ремнем с медной пряжкой на конце… Но Аня, не помня себя от стыда и позора, укусила ногу отца и, вырвавшись из его рук, убежала в огород, где и пролежала до темной ночи на земле под раскидистой ветлой… Если бы не кротость духа, ожесточилось, озверело бы ее сердце от такой жизни.

Кое-как девушка начала приноравливаться к своей тяжелой жизни. Весной, летом и осенью она более старалась проводить время в саду, огороде, птичнике, лишь бы меньше давать повода расстраиваться отцу. На воздухе, под открытым небом, среди своих друзей – домашней птицы, голубей, цветов, фруктовых кустов и деревьев, а в огороде среди гряд с овощами и зеленью – Аня была счастлива и жизнерадостна… Молодое сердце брало верх над горем жизни. Когда отца не было дома, ее веселая песенка сливалась с щебетаньем птичек, воркованием голубей, ароматным дыханием цветов и деревьев – неслась к Богу, полная великой любви! Наедине со своими друзьями она вела долгие беседы, эти речи заменяли ей людское общество, иначе не перенесло бы одиночество молодое, юное сердце.

День-деньской, очищая гряды от сорной травы, подвязывая сломавшиеся ветки в саду у деревьев, обирая спелые, сочные плоды или срезывая в букеты распустившиеся цветы, а иногда залечивая зашибленные ножки и крылышки своих цыпушек и курушек, – она все эти дела сопровождала ласковыми речами любви и состраданья…

В короткие зимние дни, когда все время приходилось быть в комнатах, она старалась ходить тихо-тихо, как бы скользя, чтобы меньше обращать на себя внимание отца, но, несмотря на такую осторожность с ее стороны, побои перепадали, только с тою разницей, что теперь каждый раз после мерзкой сцены истязаний отец падал пред дочерью на колена, ловил ее руки, целовал избитые места и, осыпая девушку самыми ласкательными именами, твердил: «Прости… голубка моя честная… святая душа… прости, окаянного… не могу иначе… нет сил остановить себя, как найдет на сердце злоба»… Это ли не жалкий, больной человек? Но эти сцены еще были тяжелее для Ани, чем самые побои…

Зато в долгую зимнюю ночь, когда отец часов с семи вечера уже уходил на покой, девушка в своей комнате была вполне представлена сама себе. Вздохнув наедине полною грудью, Аня и пошьет, и почитает книжку, взятую у братьев, и помечтает… Часто ей думалось, видит ли на небе ее любящая, ласковая мать, как тяжело живется ее родной дочурке? Молится ли там мама за нее, свое любимое дитя? Подойдет к окну, откроет занавеску и начнет всматриваться в темное небо, усеянное мириадами звезд… Горит золотом серпик луны молодой… Деревья в саду, покрытые инеем, стоят как заколдованные рукой волшебника…. Мертвая тишь кругом, которую изредка прерывает дикий крик совы, доносящийся из ближайшего леса, или щемящий душу вой голодной волчицы… Жутко!.. Перекрестится девушка, бросится в постель и засыпает здоровым молодым сном.

Пять лет без матери провела Аня в отцовском доме. Двое из братьев встали на ноги, начали свою жизнь, а последний братишка был в таком возрасте, что не требовал большого ухода за собой. Этого последнего брата она больше всех любила, так как с двух лет, когда умерла их мать, девушка стала для него и мамой, и няней, и другом-сестрой. Сколько бессонных ночей скоротала она у его постельки, сколько тихих любящих ласк он взял от ее кроткой. Чистой души – не счесть…

И вот на 21 году жизни отец вздумал отдать дочь замуж. Жених нашелся из семинаристов. Обвенчавшись, он поступил на место диакона в собор в уездном, захолустном городке, где у него был отцовский дом. Молодые супруги поместились в нем. Диакон был человек добрый, тихий и любящий, но, к несчастью, страдал наследственной болезнью – запоями. Опять потянулись для Анны Алексеевны дни душевной муки за больного, несчастного мужа. По целому иногда месяцу она не смыкала очей, ухаживала за ним. А там еще ослепла мать мужа, которая жила с ними. Опять доброе сердце бедной женщины страдало несчастьем ближнего, и она ухаживала за слепой свекровью как могла и умела.

У них же на дворе, во флигеле, жила полупомешанная старушка – тетушка мужа. Эта старушка ходила по городу и собирала всех уличных кошек и приносила их домой. Представьте, сколько накоплялось нечистот в ее комнатках от этой многочисленной своры кошек, за которыми своими собственными руками Анна Алексеевна очищала и обихаживала флигель. Иногда нарочно топилась баня – в угоду старушке, – и все кошки перемывались, из которых многие были в струпьях и коростах. Все эти жизненные кресты несла без ропота кроткая любящая женщина. Но, видно, для ее испытанья кресты эти, посылаемые Богом, все увеличивались и увеличивались. У них уже было трое своих детей-крошек, когда к ним перебралась на житье овдовевшая сестра мужа. Семья, значит, еще увеличилась. Анна Алексеевна разрывалась на части, желая всем угодить и помочь. Она не щадила ни своего здоровья, ни своего покоя. Прошло еще несколько лет, в которые она то вновь принимала детей из рук Божьих, то отдавала их Богу… Муж ее в то время уже священствовал в одном их городских приходских храмов.

Вдруг им пришла весть, что брат мужа, служивший мировым судьей в одном из сел той же губернии, был выброшен из тарантаса разомчавшимися лошадьми и, получив сотрясенье мозга, лишился рассудка.

Добрые сердцем батюшка и матушка, зная, что у брата нет никаких средств к существованию, написали его жене, чтобы она ехала на житье с безнадежно больным мужем под их кров.

В стенах родного дома – с маленькою пенсией – им легче будет жить, так думали эти люди, всю жизнь жившие для других.

Сноха с благодарностью приняла их приглашение.

Перед их приездом матушка приготовила две комнаты в мезонине, которые она занимала сама с детьми.

И тут Анна Алексеевна, не знавшая покоя ни днем, ни ночью и потому больше всех нуждавшаяся в нем, – поступилась последними удобствами для себя и своих детей, поместившись в маленьком проходном коридорчике.

Итак – вся жизнь для других! Не исполнить ни одного своего желания, ни одной минуты не знать своего «я», ибо при такой многочисленной семье всякий ей же предъявлял свои требования – Анна Алексеевна со своей кротостью души прошла эту долгую жизнь с честью и достоинством, даже сохранив свою жизнерадостность.

Да, блажен человек, сохранивший юность души до старости, не дав душе окаменеть, ожесточиться!..

«Уфимские губернские ведомости», (№ 116) 2 июня 1906 года.

Продолжение следует...