У истоков жизни. Проволочное детство

Говорят, что характер человека зависит от его телосложения. Но что касается утверждения о том, что хобби может объяснить убеждения, – здесь остановлюсь подробнее. Это теперь увлечение – играть ночи напролет в «Контрал страйк» с одногруппниками и теми людьми, без пола и возраста, измененные голоса которых в наушниках и слышишь. В лучшем случае милые барышни сидят в социальных сетях. Редко когда из этого выходит что-то путное.

Поколение Валентина, последнее по-настоящему докомпьютерное поколение тех, кто родился в промежутке с 1975 по 1985 год, только и делало, что паяло, выжигало, вырезало и склеивало. Это было поколение самоделкиных. Так что на общем фоне проволочное увлечение Валентина смотрелось вполне безобидно. Но если для сверстников это было разновидностью занять свободное время (я сам делал из проволоки солдат), то для Валентина – способом выразить свое отношение к действительности.

Валентин, прежде чем обратить внимание на предмет в целом, обращал внимание на его строение, основу. Он как бы начинал плести его скелет из проволоки: определял длину, обрезал лишние куски, рассчитывал места сгибов. И проволока ничего не стоила!

Надо заметить, что семидесятые, восьмидесятые годы прошлого века были раем для собирателей всех возрастов. О бомжах, санитарах современного города, знали только из передач синеэкранной «Международной панорамы» Сейфуль-Мулюкова. Тогда западных немцев жалели. В ходу была фраза из выпуска «Времени»: «Да, легка нынче продовольственная корзинка мюнхенского обывателя». Маленький Валентин искренне жалел людей, живущих при капитализме. Он гордился своей страной, Советским Союзом, – самой лучшей и передовой в мире. И действительно, расточительность властей не знала пределов. Булки из белого хлеба, молоко, кефир, ряженка, рыбные консервы, крупы – стоили смешные копейки. В столовых громоздились груды недоеденных порций квашенной тушеной капусты с котлетами. На предприятиях половина была несунами.

Бульдозерист из строительного управления, живший этажом ниже Ребровых, из отдельных деталей собрал трактор. Рабочий из сорокового завода построил небольшой, но вполне приличный кирпичный садовый домик. Причем, он хвастался, что даже лопаты две на улице нашел! Сам Валентин спокойно находил мотки алюминиевой проволоки, а иногда – медной. Читатель, оглянись окрест, в наше время, и посмотри, много ли по дворам и пустырям лежит садовых грабель и кусков кабеля.

Рассматривая людей, Валентин видел контуры. Из этого рождалось противоречие. Валентин легко проникал в суть ситуации, но только если в ней не были замешаны люди. Или, что точнее, живые люди. О природе, веществах, материалах, он судил достаточно здраво. Но живые мыслящие существа ставили его в тупик.

Теперь обращусь к семье Ребровых. «Главное – не забивай голову глупостями!» – пела Виктория Павловна, мать Валентина. Мальчик завидовал пенсионерам. В классе третьем, когда объявили тему сочинения – «Кем я хочу быть», Валентин написал: «Пенсионером, как дедушка, потому что ему рано утром не нужно вставать». Мальчик хорошо запомнил, что старик был настоящий кремень. Раз в месяц у него с мамой случался крупный разговор «про сберкассу».

В ответ на вопрос, исполненный дочерней почтительности:

– Ты куда, папа, пенсию свою складываешь? – дедушка кротенько улыбался:

– На похороны, золотце, на вечный упокой души.

Мать свирепела:

– На постройку пирамиды что ли? А гроб, наверное, из золота закажешь? Дедушка пожимал плечами:

– Почему из золота? Согласен на палисандровый. И вот еще, по телевизору показывали, там сейчас в Америке что придумали: окошки в гробах-то. Вот помру, буду с того света глядеть на вас, горемычных, в окошко.

Конечно, подобные заявления дедушки были шуткой. Старик являлся убежденным материалистом и коммунистом. Он только для виду спорил с бабушкой о том, кто из них раньше умрет. Дедушка до самой своей смерти оставался большим жизнелюбом и бодряком, радующимся каждому новому утру на этой земле.

Мать делала последнюю попытку расшевелить старика. На этот раз ее голос теплел до сердечной мечтательности:

– Папа, ты не представляешь, какие дачи в Юматово! Даже с бассейном есть. А Валентин о машине мечтает.

Глаза дедушки вспыхивали.

– Дачи там жулье наставило. Мы, коммунисты, так не воспитаны, чтобы ворованное брать. А по поводу машины подумать надо. Давай еще годик подождем. Не будет твой муж выпивать, немного себя подтянет – куплю. Вот я, в его годы…

– Но, папа, есть же люди, которые нам бы с квартирой помогли! Люди, вон, ходят и добиваются.

Тут дедушка вставал в позу актера Ульянова и выдавал свою коронную фразу:

– Что? Кланяться в ноги мошенникам, несунам, ворам, фарцовщикам? Нет, я никому в ноги не кланялся. И всего сам достиг, сам! Так что пусть твой муж позаботится. Не так мы были, партией, воспитаны.

Нельзя сказать, что дедушка был совершенно бесполезным существом в глазах Виктории Павловны. Как инвалид Великой Отечественной войны он каждый месяц получал пайку в магазине для ветеранов. Валентин хорошо запомнил эти поездки с дедушкой и бабушкой в полуподвал на улицу Ульяновых.

Важная осознанием ответственного дела продавщица, в высоком белом колпаке, ставила на прилавок полагающиеся инвалиду дефициты: банку зеленого горошка, консервный кругляшек горбуши, несколько баночек майонеза, баночку лососевой икры и шпрот. Смутно потом Валентин вспоминал, что была и голубенькая баночка черной, осетровой, икры. Но была ли точно, он этого не мог сказать. Большим ножом продавщица отрезала положенные полкило докторской колбасы, сервелата, сливочного масла и заворачивала в серую бумагу…

О бабушке Валентин запомнил две важные вещи. Неприятную и очень приятную. Неприятная состояла в том, что они с бабушкой долго стояли у домуправления, карауля, когда дед выйдет с заседания партийного комитета. (Как потом объяснили Валентину – бабушка ревновала.) Зато Валентину нравилось листать журналы с картинками (после выхода на пенсию бабушка работала продавщицей в киоске «Союзпечати» – деревянной, обитой бело-красными рейками, будке на перекрестке улиц Кольцевой и Богдана Хмельницкого). Мальчик все удивлялся, почему журналы нельзя взять домой почитать, а потом вернуть. Бабушка ссылалась на непонятного злого дядю, который непременно обнаружит пропажу.

И все же старики жили дружно. Бабушка готовила как автомат. Особенно Валентин обожал курник с гречневой кашей. Хорошо было вначале съесть начинку, а на десерт самое сладкое – тестяную пробку, которой затыкалось отверстие в пироге. По праздникам бабушка покупала в киосках на Первомайской, что стояли насупротив сквера перед дворцом культуры имени Серго Орджоникидзе, два больших, щедро политых шоколадом, маковых пирога. Валентин не мог удержаться и один приканчивал чуть не половину угощения. Но его никто не ругал. Единственного внучка холили и лелеяли.

По субботним утрам, когда родители законно отсыпались за трудовые будни, старики, так и не избавившиеся от деревенской привычки к шайке и венику, тащили Валентина в общественную баню. Мальчик, в другое время вставший с крайней неохотой, не протестовал. Ему нравилось идти по утренней, с еще разлитой синевой сумерек, пустынной улице. В банях чувствовался размах античных терм. Каменные полы чуть не с мозаикой, мужики, завернутые в тоги-простыни, деревянные сиденья-троны в раздевалке. (Еще один любопытный штрих: пока Валентин был совсем маленьким, бабушка брала его с собой в женское отделение.)

Вообще, роль пенсионеров в советской жизни трудно переоценить. Они были кормильцами и поильцами в буквальном смысле этого слова. Еще засветло старики отправлялись за свежим молоком, а после обеда выстраивались в очереди за рагу, котлетами и колбасой. Валентин котлет не доедал, зато ему нравилось наблюдать за доведенными до автоматизма манипуляциями «тети за прилавком». Котлеты на алюминиевых противнях слипались, но отточенными ударами лопатки продавщица умудрялась за долю секунды отделить один бесформенный кусок от другого.

Совсем непохожими на «тетенек из продуктовых магазинов» были молоденькие девушки в промтоварных отделах – современные, с распущенными волосами до плеч, в темно-серых блузах. Избалованные обедами, учетами и выходными днями, они стояли у прилавков, позевывая, прикрывая коралловые губки холеными накрашенными коготками.

Как семейное предание передавался из уст в уста рассказ о том, как дедушка и бабушка ездили в Москву и Ленинград за дефицитными вещами. Дедушке как инвалиду войны полагалась гостиница. Так что старики могли позволить себе скромную культурную программу – Мавзолей, музей «Крейсер Аврора». Но дедушка был бы не дедушка, если бы на собственном горбу, не тратясь ни на какие контейнерные перевозки, не приволок ковер и палас. Бабушка тоже вернулась в Уфу не с пустыми руками, а обвешанная авоськами с продуктами.

Характерный анекдот тех времен. Загадка: длинная, зеленая, пахнет колбасой. Отгадка: электричка из Москвы!

Ребровы вместе со стариками жили в двухкомнатной квартире чуть не в самом конце улицы Ушакова, когда она, по существу влившись в улицу Тургенева, пересекшись с улицей Ломоносова, окончательно теряется в хаосе Лопатинского частного сектора. Это была Черниковка – северная часть Уфы, выстроенная возле «Химпрома».

Давным-давно, когда дедушка и бабушка перебрались в город, они купили деревянный дом в Лопатино. У каждого, рассказывала Валентину мать, была своя комната, прямо как в семье Ульяновых: у Вадима, Владимира и у нее, Виктории. Потом Вадим устроился на моторостроительный завод. Молодому рабочему выделили трехкомнатную квартиру в хрущевке на Интернациональной, куда и перебрались всей дружной патриархальной семьей. Дедушка и бабушка первое время еще продолжали работать. Дедушка директорствовал Князевской средней школой. Бабушка работала там же учительницей русского языка и литературы.

Вначале тесноты не ощущалось. Владимир первым покинул родительское гнездо, уехав в Ашу. Дедушка встал в очередь на новую квартиру, рассчитывая в скором времени не без выгоды разъехаться с оставшимися детьми. Однако расчетливого деспота, вроде сюмюрского буржуа-миллионера господина Гранде, из дедушки не вышло. А все потому что, почти одновременно, Вадим и Виктория вздумали обзавестись вторыми половинками.

И без того не дворец, хрущеба затрещала как теремок из одноименной русской сказки. Тете Клавдии, супруге Вадима, оказалось крайне затруднительно найти общий язык с Валентином, избранником Виктории Павловны. Валентину отчего-то на заводе квартиры не выделяли. Поговаривали, потому что ленив и не в доверии у начальства. Тут пошли дети. Только выздоровеет Ребров-младший, как заразу подхватит его двоюродный брат Костя.

Одним словом, конфликт стал неизбежен. Дядя Вадим даже стекло в зале разбил, требуя, чтобы дедушка и бабушка решили вопрос с жилплощадью. И пришлось старикам срочно согласиться на квартиру, что называется у черта на куличках. Чуть снова не в том же Лопатино.

Так Ребровы поселились на Ушакова, в той части улицы, которая переходит в Цыганские дворы.

Память Валентина-младшего не удержала социально-бытовых подробностей страниц бурной семейной летописи. Одни проволочные контуры. Мальчик только помнил как в раннем детстве бабушка и дедушка стояли на лоджии хрущевки, закрытой наполовину куском волнистого шифера, и махали руками. А сам Валентин с родителями стоял на зеленом пригорке, словно на берегу неведомого Лукоморья, и тоже махал дедушке и бабушке.

И все же связей с квартирой на Интернациональной Ребровы не разорвали. Острота семейного конфликта со временем угасла. Виктория Павловна великодушно простила дядю Вадима. И Вадим стал частенько, по субботам, захаживать к родителям.

Что касается Реброва-младшего, то для него счастьем было отправиться в гости к двоюродному брату Косте. Костя делился своими игрушками (коих у него лежала огромная картонная коробка под кроватью). Ну а с кем, как не с двоюродным братом можно было устраивать воображаемые покорения далеких стран, глубин морей и космического пространства, засев под занавешенный простынею письменный стол? Как было волнительно явиться к Косте с новой игрушкой и тут же вместе испытать ее!

Совсем по-другому Валентин относился к родственникам отца. Сестра Реброва-старшего, тетя Зоя, жила на улице Калинина. Валентин запомнил большую темную сталинскую квартиру чуть ли не с круглой печью. Дети тети Зои давно выросли, и с ними нельзя было играть как с Костей. Только иногда Глеб, сын тети Зои, долговязый подросток, доставал из шкафа настольный хоккей с крепившимся к корпусу игровой коробки счетным табло. Команды назывались как в мультике – «Факел» и «Метеор».

Еще перед домом тети Зои находилась детская избушка на курьих ножках – подарок студентов-архитекторов городу. Отец разрешал ненадолго забраться в избушку. Тетя Зоя казалась мальчику немного Бабой-Ягой, потому что недолюбливала родственников со стороны матери. Особенно дедушку. То и дело в зоиных разговорах звучало слово «самострел». Мол, не все чисто с перебитой во время войны вражеским осколком правой рукой старика.

Гораздо беззаботнее были походы к младшей сестре отца, тете Розе, которая жила с мужем Славой и дочкой-малышкой Леной на остановке «магазин Старт». Молодая пара занимала комнату в двухэтажном барачном общежитии. Но даже не ее всю, а только половину, отгороженную от апартаментов соседей занавеской! Но тетя Роза была очень смешливой и доброй. А дядя Слава – рыжеватый, с выпученными зелеными глазами и шрамчиком на крылышке носа, как будто от раскаленной добела скрепки – любил рассказывать разные забавные истории, что-то постоянно мастерить. Например, чертика из трубок капельницы.

Что касается находящегося в двух шагах от общежития магазина «Старт», то это было культовое заведение для всех черниковцев. Пожалуй, как «Зоомагазин» около «Синтезпирта». Дядя Слава наведывался в «Старт» за спорттоварами и рыболовными снастями. Вообще, своими вечными хобби, жадным интересом ко всему, он совсем не напоминал Валентину отца.

Виктория Павловна все порывалась перебраться на большую жилплощадь к многоэтажкам возле автоцентра «ВАЗ», а то и сделать ход конем – получить новую квартиру на улице Комарова – тогда, да и теперь, если не считать самого начала улицы Мира у районной администрации и дома-книжки, самой «фешенебельной» в Черниковке.

Но дело было не только в упрямстве старика, не желавшего воспользоваться помощью нужных людей. Была какая-то завораживающая мистика в этом глубоко пролетарском районе, где, как в ступице колеса, обозначенной трамвайным кольцом, сходились улицы Богдана Хмельницкого, Вологодская и Коммунаров. Продмаг и поликлиника на первом этаже дома-корабля являлись неофициальным центром своеобразного околотка: дальше простирались только заводы, сады и поселки. Самый большой назывался Новоалександровкой и тянулся чуть ли еще не на пол-Уфы до города-спутника Благовещенска. Другие по факту смахивали на деревеньки: Лопатино (особенно та его часть на улице Олега Кошевого, которая находилась за железнодорожной насыпью), Тимашево и Максимовка.

Но для не выбравшегося из младшей детсадовской группы Валентина географические открытия были еще впереди, причем не только Черниковки. Речь шла собственно об Уфе – Сипайлово, Инорсе, Зеленой роще, Затоне. Мальчику не исполнилось и трех лет, когда численность населения Уфы достигла одного миллиона жителей. Пока же Валентин получал представление о родном городе в поездках с дедушкой и бабушкой.

Улица Первомайская, выстроенная в духе сталинского ампира, казалась мальчику верхом красоты и благоустройства. В начале восьмидесятых годов район между кинотеатром «Победа» и дворцом культуры имени Серго Орджоникидзе давал сто очков вперед собственно исторической Уфе с ее убитыми тротуарами и облупившимися зданиями XIX столетия. Однако, что всегда удивляло Валентина, когда дедушка и бабушка выбирались в старую Уфу, так это какая-нибудь башенка на доме, увенчанная остроконечной кровлей с флюгером. Мальчик удивлялся ее причудливому виду. Впечатления не портила даже выставленная на подоконник кастрюля с супом.

Вечерами Валентин оставался с дедушкой и бабушкой, ожидая родителей. Дедушка показывал на железную дорогу, стрелой протянувшуюся прямо под окнами квартиры. (За ней вздымала мохнатый горб, кажущаяся высокой, до неба, Курочкина гора.)

– Папа твой в Москву, в командировку уехал.

– А мама?

– А мама в школе. Детей учит, тетради проверяет.

Ребенок не знал, что железнодорожная ветка тупиковая и ведет только на заводы. В его воображении где-то там, где сияют заводские огни и заходит солнце, находилась загадочная Москва с Кремлем и Мавзолеем.

Потом дедушка уходил на заседания районной партийной ячейки в ЖЭУ и Валентин оставался с бабушкой. Тоска сжимала ему сердце. Валентин начинал листать книжку Расула Гамзатова про дагестанского дедушку. С ее обложки глядел убеленный сединами аварец в папахе. Добро прищуриваясь, он протягивал ластящемуся внуку приличную гроздь винограда. Валентину это казалось преувеличением. Виноград в магазинах продавали исключительно россыпью, слегка подпорченным. Мальчик предполагал, что южная ягода растет на кустах как малина, а лозы придумывают художники для красоты. В самой книжке было много мелких картинок: ослики, кишлаки, горы. Альпийская романтика, да и только!

Еще Валентину нравился «Громкий барабан» Софьи Могилевской. Книжка начиналась как будто про него. Один советский мальчик живет в тепле и неге. В его комнате висит старый барабан – память о юном брате бабушки – Ларике, погибшем от рук белогвардейцев. Бабушка и дедушка заходят в комнату внука со свертком, в котором лежит подарок – новый желтый барабан с двумя деревянными палочками. А потом, когда старики уходят, внук бьет по старому барабану палочкой и тот гудит в ответ: «Это было очень и очень давно…»

Благодаря цветным картинкам, события Гражданской войны приобретали в глазах Валентина сходство со страшной, но увлекательной сказкой. Вот собран красноармейский отряд. Вот катится паровоз с платформой, набитой солдатами. Вот бивуак с жарко горящим костром: спят бойцы революции, ружья стоят шалашиком, примкнутые штыками. Но уже из-за кустов, из дремучей тайги, ползут коварные супостаты, пытаясь окружить красный отряд. И тут Ларик начинает бить в барабан: «Тревога, товарищи!» Он один, отважный, в красной буденовке, в окружении кольца харизматических врагов с искаженными лицами. Художник постарался на славу, собрав на развороте книги белогвардейцев со всех фронтов: петлюровцев, поляков, колчаковцев, казаков. Разве что японского милитариста в очках и с усиками позабыл.

Неудивительно, что Валентин не терпел полутюремного режима детского сада, предпочитая ему домашнюю обстановку. Однако Виктория Павловна считала, что ребенок должен приучаться к общежитию в коллективе.

– Мама! Папа! – обращалась она к старикам. – Мальчика нельзя растить в тепличных условиях!

Но Валентин продолжал не любить сверстников и уже после тихого часа считал минуты, ожидая пока его заберут домой. Единственным развлечением было наблюдать за тем, как сосед смешно ест кашу (Валентину ложка в рот не лезла). Зато потом прямо вселенская радость охватывала мальчика, когда приходили отец или мать. Отец являлся пахнущий морозцем, с ядовито-клетчатым мохеровым шарфом под черным пальто. Мать – раскрасневшаяся, в песцовой шапке, в зеленом или ярко-красном приталенном одеянии.

И вот Валентин уже дома, в теплой квартире, где его ждали бабушкины шаньги с картофелем и книжка про «Кота в сапогах» с вырезанными картинками (потяни за полоску бумаги и дверь в замке людоеда откроется! Переверни страницу и мельник, ставший принцем, предстанет во весь рост вместе с прекрасной принцессой!)

Валентину четыре года. Младшая детсадовская группа. Страной все еще правит дорогой Леонид Ильич Брежнев. 10 ноября 1982 года, в темную предзимнюю пору, творец «застоя» покидает бренный мир. Свершилось. Ребров-младший помнит, как вечером пришел отец и, поставив бутылку кефира на стол, сказал:

– Брежнев умер.

А по телевизору вместо «Спокойной ночи малыши!» пустили фильм про поезд, отбитый у белых в Гражданскую войну. Занятная связь с кефиром. В кинокартине девочка пастушка предлагала залить в паровоз молоко. И локомотив действительно, двигался без топлива, потому что дорога шла… под откос.

Взошла недолгая звезда грозы алкашей и прогульщиков Юрия Андропова. Общество приободрилось. Но никому еще было невдомек, что разработка нового экономического курса поручена молодым партийцам – Николаю Рыжкову и Михаилу Горбачеву. Майские знамена предперестройки рвались на синем ветру.

Вот картинка из не так далеко отстоящего горбачевского будущего. Как-то родители повели Валентина с собой в Калининский универмаг. Правда, сначала мать сильно расстроила отпрыска, отказавшись взять его на первомайскую демонстрацию:

– Там нет ничего интересного! Сплошная показуха!

Здесь Виктория Павловна, несомненно, пела в унисон с братом Вадимом, который, заходя с демонстрации к дедушке и бабушке, начинал костерить погрязшую в формализме советскую власть:

– Партия – ум, честь, совесть нашей эпохи! Одно вранье на транспарантах несут.

Площадь перед универмагом на самой главной улице Черниковки была запружена народом. Воробьи купались в наполовину высохшей луже. Светило солнце. Втоптанные в пыль березовые почки хрустели под ногами. Нереальной, голубоватой побелкой, светились бордюры и стволы яблонь. Шелестели нежные, горько-клейкие, листья тополей.

Внимание Валентина привлек старик в парусиновой кепке, стоящий за большим барабаном из оргстекла. За его спиной, словно крона чуковского чудо-дерева, синели яркие воздушные шары и обложки детских книг и раскрасок.

Валентин как завороженный принялся наблюдать за тем как старик, словно шарманщик, крутит ручку барабана. Перекатывавшиеся внутри барабана белые шарики с черными номерами напоминали выступающие на поверхности кипящей рисовой каши пузырьки. Счастливец, чей номер выпадал в лузу, получал ценный приз.

– Мам, туда!

Ребров-старший оживился.

– А что, Викусь, пойдем?

…– Тринадцать, ваш номер, молодой человек! – поздравил лотерейщик Валентина и протянул книжку со стихами Владимира Маяковского «Что такое хорошо, а что такое плохо». Валентин не любил стихов, но, по счастью, в книжке стихов оказалось совсем мало. Ее главным достоинством были картинки, где мальчики играли в войнушку. У мальчиков были деревянные ружья и пулеметы. Но, самое главное, на штыках их ружей висели опознавательные знаки – красные и синие треугольники.

Да и дело разве было в том, о чем книга? Это был самый настоящий выигрыш в рулетку! Удача, везение, фарт!

Чтобы сделать счастье Валентина окончательным, родители купили ему преогромный моток сладкой ваты.

Но не одними первомаями запомнилось Реброву-младшему детство.

Продолжение следует…