Аждаха. Часть пятая

Новая гигантская задача потребовала мобилизации всех усилий народа, не такого уж и многочисленного, но ведь избранных никогда не бывает много – и вот тогда-то и был образован наш «Кудахбанк», ставший орудием в руках Господа и Хатирламого Абзы по переводу человечества в новое, возвышенное к Богу состояние.

Империя Вавецкий Жуз, которую опоясала сеть нашего банка и наших кардашей, уже была мала, шла речь о мировой экспансии, и вот империя рухнула. Через сто лет после нее распалась последняя империя, которая называлась, как вы помните, Ееные Жады, и работа по переводу человечества продолжилась новыми темпами и наконец увенчалась успехом.

На первом этапе кардаши нашего банка существовали в виде простой электронной карты, которая прилагалась к каждой душе человека и была от него отдельно \помехи, некоторых отключают\, но прошло еще немного времени, и вот мы все стали тем, кто мы есть сейчас – совершенными кардашами, – у нас нет ни расовых, ни половых, ни социальных отличий, а душа человека чувствует себя на все сто процентов \смех\. И я, как верховный Кустым нашего банка, хочу заверить хатирлаемого Абзы и всех вас, что приложу все силы для того, чтобы распространить нашу мощь на всю обозримую Вселенную и даже далее того, в те места, о существовании которых можно догадываться /продолжительные электронные аплодисменты/.

Изменение геополитической обстановки на планете Земля приводит к легко прогнозируемым последствиям

В невидимом глазу поселке Сиптуры, в самом центре Еенского района и практически всего, что осталось от Малого Башкортостана, есть небольшое кладбище, полное именами всех тех, кто когда-то сотрясал землю своею поступью и схватывал души людей с полнотою необыкновенной. Лежит здесь и писатель Гумер Гумер, и прославленный поэт Мунир упокоен здесь же, часто его навещают поклонники даже из дальнего Штата Татарстан, расположенного – шутка ли – за четыреста с лишним верст отсюда.

Актеры, писатели, кураисты, сочинители либретто, политические деятели, врачи, музыканты, архитекторы, программисты больших ЭВМ, секретари обкома и главы администрации, начальники первых отделов и министры внутренних дел собрались на этом крошечном пятачке суши, в том месте, куда разбушевавшаяся стихия не смогла дотянуть свои хищные длани, и все они покоились теперь в мире и согласии относительно будущего времяпрепровождения и регламента дел.

Наступило большое спокойствие, прерываемое только скрежетом разного рода инструмента, который таскал за собой полупьяный смотритель за всем Нигомедзян, когда-то хорошо знавший многих и многих погребенных, на несчастье свое уцелевший в катаклизме, сотрясшем Землю. Что значит проштрафиться по мелочи перед самым фантастическим взлетом, который ожидал администрацию Еенского района в начале ХХI века! Как не повезло, шептал себе Нигомедзян, не удостоившийся среди собратьев своих даже обращения «агай».

Поговорим, поговорим, друзья мои, о том небывалом, что пришло на землю в то самое время, когда уже все, включая магов и пророков, зареклись его ждать!

Небывалая мощь обрушилась на притихшую Землю ранним утром 22 апреля 2017 года и сдвинула ее с орбиты так, что пришли в движение континенты! Япония потонула в одну нестерпимую минуту удара! Обе Америки развернуло так, что они совершили поворот на восемьдесят с лишним градусом и расположились вдоль экватора, соединившись с Африкой в том самом месте, откуда четыреста с лишним лет назад впервые были увезены чернокожие рабы! Штат Флорида соединился в жарчайших объятиях с Либерией, а остров Манхеттен вонзился в устье реки Нигер и закупорил ее так, будто этого давным-давно ждала природа обоих континентов.

В то же время гигантский катаклизм неясного происхождения провел широчайшую борозду и разделил Европу и Азию так, как они и мечтали долгие тысячи лет. Морская вода Ледовитого океана хлынула в трещину возле полуострова Ямал, смыла остатки Москвы, погрузившейся в пучину самого ада, рванулась вдоль течения Волги вниз и широко разлилась по землям республики, что еще недавно звалась Башкортостаном. Ее города-красавцы, полные людей и предприятий нефтехимической переработки, величайших сокровищ башкирского многонационального народа, были смыты в одно мгновение, в одну минуту тягчайшего ужаса, приходящего на Землю только за самые величайшие, должно быть, грехи.

Китай ушел на дно, и говорить об этом более нечего. Индия оказалась на острове, полном одних брахманов, что должно еще сказаться на судьбах ее людей. Европа осталась единой, но придвинулась к азиатской своей части и буквально смела в порошок бывшие страны социалистического лагеря, а также Украину, в результате чего Черное море перестало существовать вообще, а в районе Ростова-на-Дону вознесся великий вал, коий стали именовать Змеиным.

Экономика практически всех стран перестала существовать в одночасье, за исключением Татарстана. Его вооруженные силы, оказавшиеся небывало мобильными и мощными, в течение полутора лет навели на земле полный порядок, его экономика одела и обула сотни миллионов уцелевших людей на всем земном шаре и утвердила свою гегемонию, видимо, уже навсегда. Большинство стран добровольно приняло его протекторат и объявило себя улусами Великого Штата Татарстан, как стала официально называться эта страна.

Выиграла от изменения геополитической обстановки на земле и администрация Еенского района. Пользуясь тем, что несколько выходцев из него занимали важные посты в Администрации Президента Татарстана, она выхлопотала указ, который объявил территорию района заповедником еенского диалекта, в котором сохранялась власть главы администрации, а также назначались ежегодные ассигнования на содержание его. Именно тогда и было организовано кладбище, на котором в дополнение к выдающимся людям района и были перезахоронены разысканные в результате разных, в том числе и морских, экспедиций останки выдающихся людей бывшего Башкортостана.

Жизнь продолжалась. Те, кто преуспел, мирно лежали в драгоценной земле и помогали строить уже новое государство, какого на земле еще не было, но вполне могло быть и раньше, когда привычные дела творились на лике ее. Что бы ни происходило, но люди останутся людьми всегда, вне зависимости ни от чего, дорогие мои друзья, а также подруги, дай же вам бог здоровья, как и мне.

Два брата Бигловых навещают родителей

История эта началась достаточно давно, чтобы успеть обрасти слухами в кругу многочисленной родни. Надо вам заметить, что все, кто родился в селе Сиптуры, имеют одно отличительное свойство – тесную душевную связь друг с другом. Надо ли это отнести на счет приверженности традициям, или общей отсталости села, где еще в семидесятые годы было множество домов под соломенной крышей, или тесноты жительства, не позволяющей вести более-менее независимую жизнь – бог весть. Но сразу надо сказать, что жить на селе, не пользуясь дружбой, поддержкой или покровительством родственников, соседей или друзей, попросту невозможно.

Простейшие бытовые операции, как-то: поход в магазин, или посадка картошки весной, или уборка ее осенью – сопряжены с неимоверными трудностями мистического характера. Вот где проверяется на прочность характер человека и выясняется наконец – уважает ли он людей, относится ли он к коллективистам али нет, чужд он самой природе коллективистского образа изживания жизни или, соответственно, нет. Была чудесная весна 199.. года, когда в село Сиптуры въехал автомобиль иностранной марки, еще невиданной в селе.

Он имел гордый знак недалекого американского штата Татарстан.

Открытость как необратимый процесс

Затем, что жизнь вовсе не похожа на то, что называется некоторым образом жизни, невозможно понять и правильным образом оценить все безумства, творимые людьми в разные периоды своей жизни. Представим себе такую картину: молодой человек, разумеется, отличный от автора, пишет письмо юной особе, которую очень и очень любит, как представляется ему. Но странное дело – письма его выходят удивительно фальшивыми, в них нет ни слова правды, все наносное какое-то, торчащее острыми углами, то, что невозможно состыковать в нечто более-менее приличное и гладкое.

Молодой человек, имеющий некоторый опыт писания разного рода заметок в районную газету, морщится снова и снова, но ничто не помогает – не выходит на письме любви как таковой, что удивительно.

Удивительно потому, что молодому человеку как раз удаются всякие такие чувства на бумаге – он с легкостью описывал, как возмущаются жители подъезда по улице Комсомольской, дом 3 свежевыпавшим снегом пополам с отходами человеческой жизнедеятельности, он описывал благородное негодование продавщиц хлебного магазина, обнаруживших по выходе приказа по коопунивермагу, что их директор – вор, и многое такое. Чем же любовь принципиально отличается от этих вот чувств, вполне нелицемерных, от которых слезы на глазах и пальцы сжимаются в кулачки?

Молодой человек мается еще и тем, что нет ответа на эти письма, в которых соблюдена хотя бы внешняя сторона, вполне можно отозваться хотя бы на нее, и чего ни говорить, но есть обстоятельства, есть здравый смысл, в конце концов, и действительно, здравый смысл возобладал, и господин, тогда еще товарищ, Багров получил-таки парочку писем. Они были грустны как осенняя ночь без дождя и порывов ветра, в них чувствовалась печаль человека, который многое в жизни делает по необходимости, и Багров возликовал, если можно употребить подобное слово – он решил, что дело в шляпе.

Дело было действительно в шляпе, произошло еще несколько взаимосвязанных событий, результатом которых стало перемещение молодой особы с измененным социальным статусом к месту своего рождения.

Изменился социальный статус и самого Багрова. Он, как и прежде, продолжал быть скромным работником типографии с перспективой стать корректором в районной газете, но теперь он был уже супругом и отцом, и большая часть его скудной зарплаты теперь скрывалась в окошечке почтового отделения. Так он ее и видел.

Однако странное дело – письма, которыми он осыпал теперь уже супругу, приобрели новое качество, удивительное для женатых людей, – в них появилась страсть, которая доселе дремала в закоулках слов, где-то в закорючках предложений. Он говорил ей о своей любви такими словами, которые если и бывают на свете, то вот только в переписке между людьми, готовыми сделать друг с другом все что угодно.

Собственно, это и произошло. Образ жизни требует того-то и того-то, на крючочке смысла мы идем от ситуации к ситуации, пока не попадаем в тупик, удобный всем, и тогда вся страсть жизни выливается во что-то вполне ничтожное по меркам самой жизни, но вполне безопасное для образа жизни. Например, в романы или заметки по поводу всего.

Открытость как необратимый процесс, тем более когда он закончился

Собственно, ничего другого, кроме как жить, и не оставалось. Дни проходили своей чередой, прибавляя в весе, так что каждый следующий казался не длиннее, а как-то тяжелее, хотя, по идее, дело должно было обстоять каким-то другим образом. Казалось, что ничего нового уже не случится, хотя было не так, конечно, не так.

Тайная, тайная жизнь поэта Мунира

Говорить об этом человеке теперь, после того как прошло много-много лет, полных какой-то внутренней жизни, к которой он не имел никакого отношения, говорить о нем – занятие если не постыдное, то лишенное какой-либо целесообразности, хотя бы и политической или житейской. И в этом есть правда, если не сермяжная или какая другая, вбирающая в себя все остальные правды, то в этом нет эстетики, а эстетика, быть может, – самое главное, что остается от жизни того или иного человека, перевоплотившегося в персонаж творческой жизни.

И вот после этого давайте начнем перелопачивать его жизнь с точки зрения, к примеру, бывшей его жены, получившей недавно за издание собрания его сочинений в районной типографии что-то около трех или пяти миллионов рублей гонорара, что сумма убийственная для населения нашего, не получающего мизерные свои пенсии и зарплаты по полугоду и более. Или правда его сотоварищей по цеху, бедных журналистов-поэтов, кто пописывал и продолжает пописывать стишки, они побивают своим умершим коллегой тех или того, кто поудачливей, кто живет в самой Уфе, имеет квартиру-хрущевку в Черниковке да работает в многотиражке завода МВД. Глупо, и грустно, и печально, как сон, который никак не кончится.

Сообщали о нем люди, близко знавшие его, не очень хорошо знавшие его и совсем не знавшие поэта Мунира, самые разные о нем вещи, самые разные. Это повторение рождено некоторым чувством неуверенности, теми более понятным, если принять во внимание, что описание жизни любого поэта, вообще говоря, не подчиняется статистике. Жизнь любого поэта в пересказе любого автора есть собрание анекдотов и перечень книг, изданных сим товарищем, и свидетельства его популярности. Вот и все. И было бы глупо, если бы это было не так – кого, собственно, интересует, что там сказал господин Н о господине Б или о качестве еды в ближайшей районной столовой, – все это скучно, когда не вписано в концепцию таинственности и вязкой неправды жизни. Собственно, сегодня, когда все так хорошо устоялось, потребность в изменении восприятия мифа поэта может быть обоснована только тем, что выросло новое поколение, которое не нашло себе иного кумира, как сделать себе кумира из старого кумира. А это куда сложнее, чем повторять одно и то же изо дня в день и из строки в строку. Тогда, быть может, и понадобятся те скудные сведения о господине Мунире, которыми поделились с нами респонденты и которые я изложу вкратце, без претензии на монографичность и новый миф:

– Жил когда-то один человек в местах, где все прекрасное было создано Богом, а все отвратительное и недолговечное – человеком. Поэтому он не хотел работать, а только писал стихи и делал детей – лишь это казалось ему достойным жизни вечной. И когда окружавшие его люди отказали ему в куске хлеба, чтобы насытиться, в куске ткани, чтобы прикрыть свои чресла, и в крыше над головой, он посчитал свою миссию выполненной и тихо повесился в стенном шкафу недорогого номера гостиницы «Агидель» в городе Уфе.

Неизвестный молодой человек сомневается в основополагающих вещах

В редакцию газеты, называть которую нет смысла, пришел молодой человек и стал говорить об авторе поэмы «Инде» в тоне, который совершенно недопустим, когда речь идет о произведениях этого класса.

Он сомневался во всем, начиная с того, что автором этой поэмы был господин Искандар Искандар, сын покойного поэта Искандара, который и сам был сыном поэта, но менее знаменитого, ибо жил до семнадцатого года и несколько лет спустя; он сомневался в том, что написан этот текст на самом лучшем диалекте языка, а именно еенском, достойные представители которого в массе своей работали в нашей газете, он сомневался, наконец, в том, что автором поэмы был покойный поэт Мунир, о чем шли упорные слухи, причем говорил, что сей товарищ вовсе не умер от сердечной недостаточности, а покончил с собой в шкафу гостиницы «Башкортостан», или «Башкирия», как он предпочитал ее называть.

Мы были поражены, мы потребовали от колебателя основ удалиться, принеся всевозможные извинения и назвав свое имя, род занятий, откуда он родом и кто его родители. Каково было наше удивление, когда этот наглец оказался сыном самого Искандара Искандара, о существовании которого шли многолетние слухи, резко опровергаемые поэтом.

«До чего дошел мир, что же делать теперь…» – с этими словами работники редакции разошлись по своим кабинетам, а молодой человек еще долго кричал в коридоре ужасные вещи, повторять которые грех более смертельный, чем совокупление с несовершеннолетними.

Впрочем, из обрывков его уже невнятных бормотаний сквозь смирительную рубашку, в которую заточили его работники психиатрической службы, вызванные его отцом, которому не преминули сообщить о всех подробностях сего прискорбного события, можно было составить ужасную совершенно вещь – что поэму никто никогда не писал, она существовала всегда сама по себе, пока ее не присвоили предприимчивые люди, которые передавали авторство по наследству.

И долго еще было неспокойно на душе, работники ходили понурые и размягченные, как после вызова на ковер, но после некоторых мер, принятых вышестоящими органами, все встало на свои места и получило привычные объяснения. И то правда – разве не мы хозяева своей судьбы и разве солнце, которое встает по утрам, не дело рук главы администрации района?

Багров размышляет о вечности и некоторых частных ее проявлениях

– Куда ни взгляни, повсюду одни тараканы, – все более и более распалялся Багров, несмотря на избитость темы, ее поразительную перекличку с известной серией дворовых куплетов и собственную невозмутимость, проверенную годами. – Куда ни взгляни, в какую квартиру ни войди – повсюду тараканы, преграду которым не может составить никакая чистоплотность, не говоря о любви к препаратам. Что же такое получается – мы воюем, соблюдаем чистоту, а они размножаются?

Возьмем, к примеру, еврейских мудрецов, а точнее говоря, пророков, как было и заповедано в десяти, пардон за тавтологию, заповедях, несмотря на отдельные ошибки и промахи, несмотря на некоторое разнообразие людского поведения и предпочтения, люди все-таки ведут себя более или менее прилично. Никто не прелюбодействует, хотя бы на людях, никто не убивает, кроме как легитимно или вынужденно, а убитыми всегда оказываются наихудшие представители рода человеческого, так что это, как ни крути, селекция, ну там насчет воровства и коррупции тоже успехи, вообще говоря, налицо, а уж насчет, все насчет да насчет, в общем, возлюбили мы брата своего ближнего, предварительно разлюбив его, конечно, так возлюбили, спору нет. И только на фронте одной-единственной заповеди мы не продвинулись ни на шаг, ни на йоту, ни на милю, ни на версту – как водились тараканы в крупнейших городах, так они и водятся. Что же тогда получается – во всем преуспели древние пророки и мудрецы, а в одном они оказались не правы? Соблюдай чистоту или не соблюдай, тараканы вечны.

Багров передохнул, стер немного слюны, образовавшейся в углу рта, и посмотрел на Себастьяна, у которого сидел в гостях. Потом, как само собой разумеющееся, он выпил рюмочку водки, которая ждала его во время монолога или диалога, тут как посмотреть, и собственно тем исчерпал всю свою негативную энергию, накопившуюся у него за долгие дни рабочей недели.

В узком проеме, где находились двери на балкон, что-то забрезжило, что-то изменилось, показало свои белесые такие зубки – это заря возвращалась после некоторого отсутствия на землю, после того как она провела некоторое время на оборотной стороне земли, там, где, по преданию, живут антиподы, где в ихних антигородах живут всякие такие анти. Что-то зашуршало и на кухне, видимо, это были тараканы, пережидавшие бурную филиппику, которая всегда по определению бывает бурной, правда, на этот раз она не дошла до решительных действий, Багров сказал бы «до погромов», когда бы не боялся обидеть евреев, давным-давно приватизировавших это словечко. Была тишина, перемежаемая чем-то, были слова, еще и еще был какой-то сон, и были сны, и была жизнь, такая, какая она есть и какой она видится, и было неясно, где они переходят одна в другую, если этот переход вообще когда-нибудь происходит, если это не разные совершенно вещи, как тонкие нити в небе и на земле, которые держат все вокруг, чтобы ничто не расплывалось, а продолжало покоиться в мире, и согласии, и в некоем движении, которое называется вовсе не жизнью, а действительностью, и вот, боюсь, что от нее до антипода ей куда как ближе, чем до планет различных систем или же до ближнего своего.

Мысли, переходящие в заметки по поводу всего

... темной ночью, посреди если не мироздания, то общежития работников искусства, иначе говоря, коллег, что думается мне печальным сердцем и головой, одурманенной телевизором, компьютером и другими средствами электронного облучения мозга? Просто печаль посетила мое сердце, просто усталость от существования, скука ее ежедневности, обыденности, скука человека, который так долго пытался сделать из себя примерного, приличного человека, что, боюсь, это мне удалось. Уже не хочется ничего, ничто не привлекает меня к жизни, а все просчитывается спинным уже мозгом, насколько интересно что-нибудь в плане даже не материальном, а материалистическом таком. Скучно, иначе говоря, скучно. Настолько скучно, что иногда хочется устроить что-то из ряда вон выходящее, посмотреть, что будет, если сделаешь поступок необратимый, безвозвратный, чего не сохранишь в памяти компьютера и не переиграешь, хотя все может быть, практически все. Такова оставшаяся мне территория человека, которую следует увеличивать и увеличивать, потому что уменьшать уже некуда. Когда посмотришь холодно и внимательно на происходящее вокруг, если не в тебе, то штука эта вовсе не печальная, а суетливая, и отследить, уследить то мгновение, когда все преображается под волшебными лучами жизни, говоря извечные пошлости, удается нечасто.

Нечасто, друг мой, и в этом нет эстетики, нет места удивлению или досаде, чувствам вполне извинительным, как привычным, но нет места и тому, что называется любовью к ближнему своему, любовью, которой просто не существует в тех пределах, в которых ты расположен сейчас.

Я расширяюсь до пределов невообразимых, далее которых только смерть или жизнь, что одно и то же, мой друг, с определенной точки зрения, но точка зрения предполагает способ существования если не души, то хотя бы белковых тел.