И оттуда приходят письма. Часть первая

Еще вчера я вымаливал у своей нянечки (добрейшей души человек) принести хотя бы пару листов чистых да простенький грифельный карандаш. Она, видя мучения мои, сама заливалась слезами горькими, утешая и успокаивая меня. Все «миленьким» меня называла или «касатиком» и по голове гладила как ребеночка малого. Но с сего не противно, не унизительно – скорее умиротворение подкатывало к душе. Будто птичка беззаботная с банановой окраской или с розовой грудкой садилась мне на лоб и что-то щебетала радостное и ликующее.

Ночь наступала… Но ночи я плохо помню, вернее, сама чернь неба, лунный взгляд округлый не задержались в моей памяти. Стена кирпичная с росписью мезенской, корзинка с фруктами на круглом столике в углу, ваза из тыквы горлянки с букетом маргариток пронизывались серебряной нитью, что можно назвать светом ночи. И большое окно, словно парус шхуны, влекло куда-то вперед.

А я плакал в подушку, мысленно и вслух прося письменные принадлежности. Никто не откликался, никто не мог удовлетворить мою безобидную просьбу; по сути, что тут такого. Вскакивал как ошалелый. Несся к окну. Ногтями пытался царапать стекло – они, ноготки мои, неприлично коротки, обгрызены – скверная детская привычка. Не добившись хоть какого-то эффекта, начинал барабанить по стеклу костяшками пальцев. Снова рвал словами сухой разряженный воздух: «Да, дайте же мне клочок бумаги, карандаш! Христом Богом прошу!» Но мое обиталище: кровать железная никелированная с изогнутыми прутками, как стебли пуансетии; коврик ворсистый прикроватный; постельное белье всегда свежее; одеяло тонкое с двумя полосками, словно сбежало из армейской казармы; тумбочка у кровати с двумя внутренними отсеками; чайничек хромированный с носом… – и не нос будто вовсе, а дуло пистолета; пиала из фарфора – белая-белая, как лебедь, да и похожа чем-то на лебедя… на лебеденка; и пара старых стульев с инкрустацией. Все в полном молчании – нет никому до меня дела. Ничто не шелохнется! Никто не пискнет! Не гаркнет на меня!

В ярости я брал вазу с цветами – и об пол ее! Осколки стекла, словно осколки шрапнели, разлетались в разные стороны. Вода – тоже выбирала свою геометрию пути. Лишь цветы падали, словно мертвые – кучкой, растеряв лишь несколько своих бледно-розовых лепестков. Буйство мое неожиданным образом на этом заканчивалось.

Глядя на свое «художество», что раскинулось на гладком полу, я затихал, медленно шел к своей кровати. Было в тот момент такое чувство, что кто-то вне помещения грозил мне пальчиком – какой нехороший мальчик!.. И я ложился, укрывался до самого носа одеялом и засыпал.

Утром! Я вновь бросался в ноги пришедшей нянечки. С покрасневшими глазами от слез проговаривала она:

– Ну, что я могу, касатик мой!

– Неужели это так сложно? Всего лишь, ну, я не знаю, салфетку какую-нибудь. Кусочек графита, ну…

В ответ она только тяжело вдыхала.

На полу чистота, кругом привычный идеальный порядок. И ваза с маргаритками на столе, как обычно. Уже, наверное, и не было ничего такого крамольного, из ряда вон хулиганского с моей стороны. Сон выдал свои причуды – только такая приходит мысль. Тем более в моем-то состоянии иногда ночь – не ночь, а день переходит в день. Многое стало в моей памяти «крошиться». Что ж, я согласен с постановкой своего вопроса и с его очевидным ответом: «Я болен!»

А теперь главное, дорогая! Если я пишу эти строки, а они осязаемы в некотором роде, наполнены словами, как бывают наполнены коробочки маковые семенами, это значит, что-то случилось, что-то произошло. Ведь не по воздуху же я вожу воображаемым пером и там, в виде дымовых колечек, рождаются мои письма к тебе. Нет, разумеется, нет! Просто случилось чудо обыкновенное, но самое лучшее за всю мою жизнь.

Я задремал. Лучи солнца, будто пьяные, разгулялись слишком вольно по комнате и нагнали на меня сон. А когда проснулся, сладко зевая, то увидел небольшую стопку бумаг и карандаш на тумбочке. И теперь я здесь – с тобою! Бумага шелестит под рукой, края ее чуть приподнимаются. И бежит вольно, словно ветер сирокко в пустыне, мой карандашик. Наконец я начал писать письма к тебе – моя любимая! Беленочек!

Лист второй

Монетки медные берез, золотозвонные, покачивались на ветру. Они кувыркались и плескались в лучах солнца, а оно в свою очередь – затевало любимую утеху. Где светом, где тенью одарит веселые треугольно-образные застежки-листья. И вертятся они неугомонные, лихачат в круговороте воздуха. Может показаться, что эти листья-крохотульки катаются на аттракционе «Седьмое небо», и шелест их приятный на слух чем-то похож на детский радостный крик. Уж такое развлечение! Сами березки, беленные природой, удивленно замерли, едва качаясь. То ли невестушки, то ли матери в ожидании, когда детвора утихомирится. Наиграется!

Был я вчера на прогулке с нянечкой в березовой роще. И ты, моя родная Беленочек, если бы знала, как эта роща похожа на нашу ту… Ту, где мы с тобой частенько гуляли, прохаживались, как две царственные особы, держась за руки. Мир коленопреклоненный замер, взирая на нас – влюбленных. Я до сих пор ощущаю тепло, трепетное касание рук.

В березовой роще мы почему-то больше любили соблюдать обоюдное молчание. Молча взирали на рядки берез-красавиц, укутанных в белые лоскуты; на извилистую тропку из мелкого песка… Я, нарушая нашу «тишину», сказал как-то, что в Голландии в некоторых парках дорожки ракушками посыпают. Ты ответила тихо двусмысленно: «Не так важно, чем устелена дорога, лишь бы дорога была». И дальше – молчаливое созерцание. Поглядывали на зеленый ковер травы, на кустарники крушины ломкой и шиповника. Я где-то читал, что крушина ломкая от того, что почки ее перезимовывают, будучи не защищенными почечными чешуями, и что это представляет особый интерес для натуралистов. Я конечно не фанат природы, не ползун за травинкой, но не прочь углубиться иной раз в познания окружающей среды. Люблю полистать схожую литературу. Отсюда и засела в голове подобная мелочь. Да, разумеется, что вокруг нас роща – не просто роща, а Шамбала, Лемурия, Эльдорадо и Агарти в некотором роде. Чего ни увидится в призме любви. Но мы наслаждались не только вольным творением природы, но и испытывали блаженство. Украдкой бросали взгляд, боковым зрением скользили осторожно. Смотрели долго глаза в глаза – испытывали друг друга. Глаза твои, Беленочек, уму непостижимые, раскосые, с еле уловимой хитринкой и всегда сверхоптимистичные.

Мы прогуливались по дорожкам и частенько наталкивались на диковинки, сделанные руками человеческими. Того самого Гурьяна – несколько скамеек, скворечники, урны, «домики» для книг. До чего же мастеровитый был мужичок.

Гурьян творил у себя в частном доме, что неподалеку от березовой рощи. Создавал вещицы из дерева, из листового металла, из кузнечной ковки… И всегда один. Что удивительно – абсолютно безвозмездно. Кто-то его считал чудаком, мудилой, человеком «с приветом». Разве разумный человек будет целыми днями копошиться над своим детищем, а затем устанавливать бесплатно на улице – просто так, на радость людям. Ладно бы, если все сделано было на скорую руку, ширпотреб, так сказать. Но нет, он выделывал нечто сказочное, нечто за гранью обычных «прямых линий». У скамейки основание из кузнечной ковки с завитушками. Или вся из дерева, но в виде раскрытой ракушки. Урны – скорее тюльпаны. Скворечники – мини-дворцы, избушки, или в виде головы лешего лесного. Еще он, человек пенсионного возраста, не забывает поглядывать на современные тенденции. Так Гурьян влился в движение буккроссинга – идейка его зацепила. Понаделал домиков для книг в роще и свои книги туда положил – пусть люди читают, насыщаются знаниями.

Помнишь, Беленочек, как мы однажды заглянули в один из книжных домиков, а там: сборник стихов века серебряного, руководство о пчеловодстве, Эдгар По с рассказами, Герман Гессе «Игра в бисер». И все книги были с сопутствующей записью на титульной странице – добрые пожелания читателю от Гурьяна. Ты была ошеломлена. Щечки загорелись миловидным румянцем. На твое лицо опустилась выразительная грустинка.

– Как же такое может быть?! Люди к Гурьяну относятся в лучшем случае с улыбочкой. А так – проходят мимо или просто бормочут что-то омерзительное, если вдруг случайно его повстречают. А дети?! Носятся оравой за ним и выкрикивают свои «матерные речевки», да вдобавок палку кинут в его сторону. Но в нем ни при каких обстоятельствах не просыпается злоба и ненависть. Он весь в любви к людям. И верит в свою любовь, – тяжело и разгоряченно проговорила ты.

Что же я ответил? Ведь что-то же ответил на твой пылкий бунт к бесчувственным, твердокожим людям. Вряд ли умиленно молчал. Я не из тех, что… Память – моя ты или не моя?

Кажется, вспомнил. Что-то проглядывает из потемок разума. Я начал ехидно противоречить тебе. Да! Именно так! Деревца, духмяный воздух, кручение любви, все это очаровывает и пьянит голову, но я словно мерзкий дьяволенок – обнажаю свою дурную натуру. И в час прекрасный на прогулке. Я неизменно и во всем затеваю спор: ненужный, бесполезный, взрывоопасный. Дьяволенок неизвестного происхождения будто надавил внутри меня на некую пружину в сжатом состоянии. И я, как пластинка в граммофоне, издавал едкие шипящие звуки:

– И что с того? Зачем так распылятся? Тоже мне любовь всечеловеческая! Он мастерит, а вон на его новой скамейке уже накарябана «ответная любовь народа». Урну его цветочную погнули и перевернули вверх дном. И с чего спрашивается? – начал я метать свои язвительные слова.

– Зачем ты так? – обиженно проговорила ты.

Но я продолжал, как продолжал и дьявол во мне:

– Гурьян неприятен во многих отношениях. Одет, как бомж, в рвань. Штаны заляпаны краской. Штормовка пережила не одно десятилетие. Ботинки, будто носил сам Чарли Чаплин, вернее его знаменитый персонаж... От него всегда неприятно пахнет! Не разговорчив. И походка, как у пьяного матроса. Кажется, что он перебрал лишка. Или действительно – перебрал.

– Ну и что! Этот человек одинок! Не кому за ним ухаживать, присматривать. Запустил себя опять же по причине одиночества, – робко начала ты спорить. – Жена его умерла много лет назад. Сын живет в Чехии и ему ровным счетом наплевать на своего отца, ни разу не приезжал навестить. Да, соглашусь, Гурьян забыл о себе самом, но нашел силы творить красоту для людей.

– Человек должен быть прекрасным во всем! И в делах своих, и внешним видом. К примеру, увидишь ты на улице двоих торговцев сахарной ватой. Один из них опрятно одет, чист как ангел, а второй, будто из ада вылез: черен его глаз колкий, волос грязен и ладони, будто сажей измазаны. У кого купишь сладость детскую, нежную? Ответ очевиден.

– Не то! Не то говоришь! Как ты можешь это сравнивать?.. – произнесла ты с наворачивающимися слезами на глазах.

А я, как отъявленный заумный спорщик, продолжал и продолжал тебя травить своим ядом. Хотя, по сути, я, конечно, был согласен с тобой – всей душой! Но вот откуда во мне эта мерзость бралась – я не знаю! Мне вдруг захотелось переломить ход обычных мыслей, идей твоих. Я слишком цинично, бесстыдно показывал тебе подноготную вещей, которая ровным счетом не нужна. Зачем, спрашивается? Таким образом, я наносил тебе обиду, боль нестерпимую. И, кажется, сейчас даже боюсь помыслить об этом, я получал удовольствие. Был я, что уж скрывать, – редкой сволочью.

Вчера гулял с нянечкой в березовой роще… Она не ахти какая разговорчивая. Я много думал о тебе, о наших отношениях, где много любви и моей дьявольской горчинки, что временами портила все. Уж лучше бы я испускал газы в неподходящий момент, чем свои слова саркастические. Здесь, я в письме честно, искренне прошу у тебя прощения… умоляю простить меня за мой несносный характер.

Пылинки фосфоресцирующие, едва зримые, поднимались под ногами. Плетенки-тапочки противно шаркали по мелкому песку. Я задрал голову вверх и поразился, как верхушки берез неестественно образовали эллипс и дальше продолжали тянуться к центру, друг к другу. Интересно, что их притягивает? Какая немыслимая сила? От долгого разглядывания приятно закружилась голова. Посередине эллипса заплаткой сине-синей висело небо. Оно тоже манило, притягивало к себе, будто звало к себе в гости на чашечку чая с молоком. Там креслица белые, ватные, белогривые, мягкие – утопаешь сразу, как только присядешь. Фонарь желтоглазый разбрасывает свои лучи повсюду. А сверху полотно холодных звезд мерцающих – ну, прямо светлячки.

– Пора возвращаться! – раздался тихий, безмятежный голос нянечки за моей спиной. Выплыв из своих фантазий, я опустил голову и медленно пошел обратно…

Лист третий

Ты, знаешь, Беленочек, сколько звезд в галактике? Сколько деревьев на нашей планете? От 100 до 400 миллиардов звезд и около 3,04 триллиона деревьев. Цифры потрясают, цифры эти убивают воображение напрочь. Казалось бы, звезды – это бесконечные, бесчисленные единицы, что полыхают во тьме вековой. Мириады маленьких существ, живущих своей космической жизнью. Они нам подмигивают. Они посылают нам свой чуть холодный «привет». И тут какие-то деревья с небольшой по сути планеты Земля; островки, словно куски разрозненные, и всюду – мировой океан. И деревья (опять я их упоминаю), до них легко дотянуться и обхватить руками. И их, эдаких великанов, больше бесчисленной россыпи звезд. Как такое может быть? Меня терзал сей факт мучительно долго. Не мог представить, как вообще был проведен подсчет, каким мерилом, шкалой, калькулятором? И как разглядеть те звезды, что не видны самым мощным телескопом? Конечно, в астрономии существуют какие-то математические формулы, которые помогают подсчитать «бытие» звезды вне видимости специальных приборов. А если дальше и дальше в самые глубины вселенной?

Хотя вижу твое недоумение, Беленочек, – я чересчур разошелся своими посторонними мыслями. Подумаешь, что-то когда-то выдал мне поисковик Яндекс, а я из головы не выбросил цифровой мусор. Я уж было хотел перечеркнуть этот абзац. Заштриховать свою «космономию» в письме. Но прелюдия эта предшествует одному изумительному событию, которое произошло сегодня ночью.

Я наблюдал за полетом кометы в ночном небе.

Было довольно поздно, я ворочался в постели, ерзал туда-сюда – сон не шел. Подушку давно превратил в растекающийся блин. Одеяло уползло к ногам, как змея. Простыня стала бугристой, холмистой. Открыв глаза, я тупо смотрел в белый потолок. Хотя какой это белый потолок – скорее, серая мгла над головою, и тени невротические полосками, крестами шли от небольшой выключенной люстры. Тени подрагивали, дрожали. Вконец мне надоело биться с бессонницей. Я встал, протер глаза. Из чайничка, что на тумбочке, сделал пару глотков. Встав с постели, не стал надевать тапочки, так босыми ногами и протопал до окна. И шлепал-то как жирная утка. В окне-то я и увидел летящий космический объект с бледно-синим хвостом и необычным свечением.

Не сказать, что меня ошеломило. Нет! Точнее, я принял увиденное как данность, словно кометы, как и падение метеоритов, угасание «белых карликов», возникновение червоточин, здесь заурядное явление. Таки простецкое действие. Как съесть кусочек торта «Прага».

Смотреть, любоваться небесной красотой было занятно. Летела комета по касательной. Словно некий яркий пучок света, пытается прорезать чернь вселенной. Но что-то у нее не очень получается – чернота остается чернотой. И весь ее полет, выходит, пустяшный. Длительное время разглядывая космическую гостью, я напряг свою фантазию и представил одну прельстительную картинку: в небе ночном мы с тобой, Беленочек, летим, как в картине Марка Шагала «Над городом». Мы вознесены над повседневностью, мы вне земных проблем.

Эх! Как мне хочется тебя увидеть и прижать к себе крепче, и никогда не отпускать. И целовать, целовать как можно нежнее, растворяясь в любви без остатка.

Продолжение следует…