Мое ТМУ. Часть двадцать пятая

"Наш" мичман был весёлый, разговорчивый. Впервые увидев нас на корабле, он долго разговаривал с нами, расспрашивал об училище, сам рассказал что-то о службе, "траванул" нам несколько древних, всем давно известных флотских баек. Короче говоря, душа-человек. Много общался он и с матросами, заходил в каюту к командиру, помощнику. Когда вся эта мичманская орава, предварительно отобедав на кораблях, так же организованно убыла, мы спросили у матросов, что это было за явление мичманов народу.

– Особисты, – ответили матросы.

Особисты, это сотрудники Особого отдела – контрразведки флота. На больших кораблях были штатные особисты в офицерском звании.

На тральщике – экипаж небольшой, за одним мичманом-особистом было закреплено сразу несколько кораблей. Вот они и порхали, как птички, собирали в клювики, кто чего лишнего сказал, где какое допущено упущение и несли все это в гнёздышко – Особый Отдел Восточно-Балтийской флотилии на улицу Гоголя, бывшую Рауа. Рауа переводится с эстонского как "железная", и это название, по-моему, больше бы подходило бы улице, на которой расположен Особый отдел – ассоциировалось бы с "железным Феликсом".

Не обошёл вниманием "хитрый" мичман и нашу стенгазету. Он сначала допытывался, какой корабль нарисовали мы рядом с заголовком. С одной стороны, он похож на тральщик 254 проекта, но труба и мачта у него, как у угольщика. Мы сказали, что это, так сказать, собирательный образ военного корабля. Он возразил, уж если вы рисуете военным морякам корабль, то он должен точно соответствовать определённому типу.

– А вдруг мы нарисуем что-нибудь, что составляет военную тайну, и это увидит кто-то, кому не положено? – ответили мы.

Он засмеялся и погрозил нам пальцем:

– А вот тогда мы с вами будем разговаривать в другом месте.

Мы догадывались, что это за место, поэтому нам, в отличие от него, стало не смешно. Верный своему чекистскому долгу, он, в числе других сведений, добытых им в тот день, доложил в своей конторе и о нашей стенгазете. Я так понимаю, что ничего крамольного в этом усмотрено не было и даже наоборот, нас решили привлечь для выпуска стенгазеты теперь уже для них.

На утреннем построении командир БЧ-5 объявил, что мы со Славкой откомандировываемся на три дня в Особый отдел. Утром, после завтрака за нами будет приходить машина, а к ужину нас будут привозить обратно. Нам было до лампады, месяц стажировки тянулся ни шатко, ни валко. А побывать в этом таинственном Особом отделе не в качестве лица, дающего показания – от этого, как говорится, спаси Бог – а в качестве кого-то вроде экскурсанта, было даже интересно.

У входа встретил нас "хитрый мичман" и через КПП провел в ленинскую комнату. Там уже ждали нас ватман, краски, карандаши. Познакомились мы и с матросом, который должен был выпускать газету. Он признался, что раньше ему этим никогда заниматься не приходилось. Не мудрствуя лукаво, мы решили нарисовать такую же газету, как и на корабле, что успешно и сделали за пару дней, получив одобрение местного замполита.

Обедали мы с матросами-особистами. Надо сказать, что на кораблях кормили лучше. Да и сами матросы эти особистами как таковыми не были, их использовали для караульной службы или как обслугу.

Прослушали мы там лекцию о преступлениях и наказаниях, применительно к военнослужащим в свете введения нового Дисциплинарного Устава. Читал ее для матросов немолодой флотский полковник юридической службы, прокурор флотилии. Говорил он доходчиво и интересно, с юмором, казалось бы, неуместном в лекции на такую несмешную тему. В качестве иллюстраций приводил дела, которые проходили через Особый отдел, и фигуранты которых были известны здешним матросам – в своё время они содержались в местном КПЗ. Хотя на нас действие Дисциплинарного Устава распространялось всего в течение двух последующих недель, после окончания стажировки мы ему были уже неподвластны, внимали мы полковнику с большим интересом. Умел человек заинтересовать слушателей, ничего не скажешь.

Закончив читать лекцию, полковник обратил внимание на нас со Славкой, мы выделялись среди матросов курсовками на рукавах. Называя нас "мальчиками", он поинтересовался, откуда мы и что делаем в Особом отделе, видимо считая, что "чужие здесь не ходят". Узнав, что мы из ТМУ, он тепло произнёс:

– А, земляки.

Посмотрев наше творение – одобрил. Вообще, он производил впечатление доброжелательного, весёлого человека. Что думали о нем те, чьи дела он вёл, не знаю.

Принятие присяги было назначено на 23 февраля. По случаю праздника, все работы на корабле были отменены. После праздничного завтрака вся команда, кроме вахтенных, в ожидании праздничного обеда завалилась в койки. Кто-то похрапывал, кто-то сосредоточенно рассматривал подволок. Поскольку на улице было холодно, командиру не захотелось час болтаться на морозе, поэтому было приказано таинство принятия присяги произвести в помещении. Мы в отутюженной форме с карабинами в руках выстроились в носовом кубрике. Рядом с моей головой из-под одеяла верхней койки торчали чьи-то голые ноги, несколько снижая торжественность момента. Пришли командир, помощник, командир нашей БЧ. Маткович произнёс соответствующую случаю речь. Потом мы по одному выходили из строя, зачитывали вслух текст присяги и расписывались. После этого в личном деле каждого из нас появилась запись: "Принял военную присягу 23 февраля 1959 года".

Как раз при нас наш тральщик и ещё несколько последних немецких "угольщиков" стали списывать из состава флота. Сразу набежала куча мичманов с других кораблей, из штаба и политуправления, из особого отдела. Тащили с корабля, кто что мог: посуду, мебель, даже старые телогрейки. Особым спросом пользовались ещё немецкие кожаные матрасы, которые стелились на рундуки.

Мы же выкатывали на пирс глубинные бомбы, таскали коробки со снарядами для наших 37-ми миллиметровых зенитных автоматов В-11 ("Веди-11" называли их на флоте). Глубинные бомбы были старого образца, не реактивные, с виду обычные небольшие металлические бочки, но с 70-ю кг тротила. При атаке подводной лодки, их просто сбрасывают с кормы корабля. Мы эти бомбы уже изучали в училище и знали, что взрыватель у них гидростатического типа. То есть срабатывает он только на заданной глубине, под действием давления воды.

– Вы бы полегче с ними, все-таки 70 кг взрывчатки. Одна рванёт, от неё и другие пойдут. Не то, что от корабля, от всей Минной гавани ничего не останется. На наши объяснения об особенностях гидростатического взрывателя, отвечали:

– Вы-то умные, знаете, что он только на глубине должен срабатывать, а он может этого и не знать по дурости.

Потом приехал автокран на базе ЗИСа, снимать с корабля траловое вооружение – буи, параваны, вьюшки с тросами и т. д. За рулём сидел солдат. Под взглядами нескольких сотен матросов он решил повыделываться. Он носился по пирсу от одного корабля к другому, резко тормозя у самого среза. Так что ЗИС аж приседал.

Как раз у нашего тральца глазомер его подвёл. Он поздно затормозил, ЗИС не остановился у среза, а поехал дальше, в воду.

Но, как говорят, дуракам везёт. Одно переднее колесо попало на швартовые концы двух кораблей, нашего и соседнего, и ЗИС, до середины съехав с пирса, в нерешительности повис над водой, подозрительно покачиваясь.

Сразу побелев, солдат открыл дверцу и вдруг увидел, что ступенька висит над водой. Он резко рванул обратно в кабину. На кораблях хохот стоял неимоверный.

Минут 20 – 30 солдат осмысливал ситуацию. Все свободные от вахт матросы высыпали на палубы кораблей. Нечасто выпадает такое развлечение. Время на корабле, когда он стоит у стенки, тянется медленно и монотонно. Водителю подавали самые разнообразные советы. Говорили и о том, что у него есть шанс из солдата стройбата сразу стать подводником. Подводным крановщиком. Но такая перспектива, по-видимому, в его планы не входила. Поразмыслив, он снова вылез, аккуратно перебрался в кабину крановщика, развернул кран, зацепился крюком за МАЗ, на который он все это добро до этого и грузил. Тот очень медленно потащил его назад, пока ЗИЛ не встал всеми четырьмя колёсами на мать сыру землю. Почувствовав, что кран уже на пирсе, солдат вихрем перебрался в кабину, сел за руль и снова резко рванул, но теперь уже к выездным воротам из Минной гавани. Больше мы его в тот день не видели. На следующий день кран снова приехал, но уже с другим водителем. Этот ездил по пирсу очень медленно и аккуратно.

В конце февраля в Минную гавань вернулся тральщик, который ходил на боевое траление в Египет. Встречали его торжественно. Трудно было представить себе, что этот небольшой кораблик прошёл Балтикой, Северным морем, бурным в это время года Бискайским заливом, выходил в Атлантический океан, а дальше – Гибралтар, Средиземное море. Несколько месяцев тралил египетские прибрежные воды. Потом прошёл тем же путём в обратном направлении. Ничего не скажешь, оморячились ребята.

За всеми этими событиями месяц пролетел незаметно, и как-то в середине марта наступил последний день нашей стажировки. Мы сдали зачёты по своим боевым постам, получили справки о прохождении практики. Утром мы простились с матросами, с которыми месяц прожили в одном кубрике, и вышли за ворота Минной гавани. Стажировка окончена, мы были свободны.

Ребята с корабля попросили меня оставить им ещё на неделю томик Есенина. Обещали принести в училище. Действительно, в ближайшие выходные меня вызвали на КПП, там стояли двое матросов с тральщика. Мы провели их к нам в класс, показали им училище, они пообедали с нами. По их словам, все им очень понравилось.

Расстались мы тепло, но больше не встречались.

Как-то, год спустя, я в городе встретил Матковича, он был уже капитан второго ранга.

Я его приветствовал:

– Здравия желаю, товарищ капитан второго ранга. Поздравляю вас с новым званием.

– Спасибо, курсант. Откуда вы меня знаете?

– В прошлом году мы были на стажировке у вас на восьмёрке.

– Помню, были курсанты из ТМУ. Восьмёрку разрезали, я теперь командую "Коммуной". Как учёба?

– Спасибо, товарищ капитан второго ранга, нормально.

– Ну, желаю успехов. Счастливо.

– Спасибо, товарищ капитан второго ранга. Вам тоже всего наилучшего.

"Коммуна" была большим кораблём по сравнению с тральщиком. Правда, уже тогда она была не первой молодости. На воду ее спустили ещё до революции под именем "Волхов". Позже, в порыве революционного энтузиазма, "Волхов" переименовали в "Коммуну".

Это был специализированный корабль – катамаран, спасатель подводных лодок. Ее своеобразный силуэт маячил порой на Таллинском рейде. Самое интересное, что спустя почти пятьдесят лет я увидел по телевизору передачу, посвящённую "Коммуне". Оказывается, в конце 60-х годов ее перегнали на Чёрное море, и она до сих пор несёт службу в Черноморском флоте.

В смутные девяностые ее хотели порезать, но экипаж, уже тогда состоявший из вольнонаёмных, своими силами выполнял на ней ремонтные работы и корабль находился в отличном состоянии. Проводили дефектоскопию корпуса, оказалось, что почти за сто лет эксплуатации корпус оказался практически не подверженным коррозии. Вот из какой стали строили тогда корабли.

Служит "Коммуна" России и сейчас.