Мое ТМУ. Часть двадцать первая

В команде нашей роты из нашей группы был один Миша Сесютченков, да и он оканчивал школу в Эстонии.

В начале лета проводились межротные соревнования по гребле и хождению под парусом на шлюпках, а потом все, кроме механиков-первокурсников, разъезжались на плавательскую практику и только в октябре собирались снова в родном училище. Спортивная жизнь, кроме выступлений нашей сборной по морскому многоборью, замирала до осени.

Соревнования по боксу были на моей памяти только один раз. Хорошо выступил в среднем весе наш Виктор Сергеев. Ну, в Витьке мы не сомневались, он мог проиграть бой только нокаутом, иначе ни за что не сдался бы. А вот бой полутяжеловесов оставил неприятный осадок. За нашу роту выступал первокурсник Михельсон, имени его не помню. Он был, кажется, "русским эстонцем", старшиной русской группы механиков.

Это был восемнадцатилетний симпатичный парень высокого роста, физически хорошо развитый, с ярким румянцем и рыжеватыми волосами. Был он очень общительным и весёлым. На переменах все время раздавался его смех. Ребята его уважали. Противником его оказался третьекурсник-водитель из русской группы. Там было двое ребят уже в возрасте, по сравнению с остальными. Рассказывали, что они учились в высшем военно-морском училище, потом, почему-то оказались матросами на флоте.

В те годы, если человек по какой-либо причине отчислялся или уходил из военного училища, его сразу отправляли на срочную службу. Причём, годы, проведённые в училище, ему в срок службы не засчитывались. И человек, проучившись в военном училище три или четыре года, должен был отслужить ещё три года в армии, или четыре на флоте, как новобранец. Вот так отслужили и эти двое, а потом поступили в наше училище. По сравнению со своими однокурсниками, это были уже взрослые, матерые мужики.

Противник Михельсона был на голову ниже, но гораздо крепче его, хотя вес у них был, приблизительно, равный.

Как только начался бой, Михельсон, пропустив пару мощных ударов, по-моему, начал здорово жалеть, что ввязался в это дело. Он стал просто убегать от противника, лишь слабо отбиваясь. А тот, как танк, несокрушимо надвигался на него и, при случае, выстреливал свои пушечные удары.

Всем нам, зрителям, стало жалко Михельсона. Он, пацан, просто не готов был драться с таким, как сейчас бы сказали, крутым, мужиком. Где-то во втором раунде после очередного удара Михельсон упал. Это не был нокаут, но, присутствовавший среди зрителей Аносов, приказал остановить бой.

Но, оказалось, что Михельсон был сломлен морально. Казалось, он стал ниже ростом, избегал общения, никто больше не видел его смеющимся. Ему было стыдно, что все видели, как его били, а он ничего не мог сделать, и что он убегал от противника. Видимо, в жизни он привык побеждать, и не смог смириться с поражением.

Через несколько дней он ушёл из училища. Нам было жалко хорошего парня. Жалко, что не нашёл он в себе сил переступить через неудачу, и снова сбежал.

Ведь никто ни разу не упрекнул его, никто не насмехался над ним. Все ему сочувствовали. Не знаю, как сложилась его дальнейшая судьба.

Вскоре после начала занятий Утёнок раздал всем анкеты. После второго курса нам предстояла плавательская практика, ходить мы должны были в загранку, и нам загодя начали оформление виз, или, как это называлось, нас стали визировать. Командиры рот писали на каждого из нас характеристику, от которой многое зависело.

Помню, переживал Генка Хальзов, опасался, что ему не откроют визу. У него отец во время войны пропал без вести. В те годы к такой формулировке органы относились с подозрением: а вдруг он не убит, а попал в плен, а после войны остался на Западе. Были случаи, когда родные узнавали, что их без вести пропавшие родственники вдруг объявлялись в Америке или в Англии. Приходилось срочно от них отрекаться, клеймя их, как предателей и изменников родины.

Так что основания для опасения у Генки были. Но ничего, весной он узнал, что визу ему открыли.

Вообще, виза была у командного состава мощным средством давления на курсантов. Слова командира роты, раздалбывавшего курсанта за какой-нибудь проступок:

– Дам вам такую характеристику, что о визе нечего будет и думать, – были не пустой угрозой и воспринимались серьёзно.

В то время существовало два вида виз: виза первая и виза вторая.

Обладатели первой визы имели право плавать на судах загранплавания с заходом в иностранные порты, соответственно, и ходить в увольнение в этих портах.

Самым идеальным для "компетентных органов" было бы, если б экипаж в иностранных портах вообще не покидал борта судна. Но поскольку это было нереально, увольнение на берег оговаривалось кучей всевозможных запретов: запрещалось посещать злачные места, употреблять спиртные напитки и т. д., и т. п.

Увольняли в город моряков тройками, причём, одним из троих обязательно должен был быть кто-то из командного состава. И все равно, состав этих троек постоянно перетасовывался, чтобы попривыкнув друг к другу, люди не вздумали нарушить правила поведения советского моряка в иностранном порту.

На всех судах загранплавания были помполиты – помощники капитана по политической части, в простонародье, помпы. В судовой роли помполит числился, как первый помощник капитана. Судовая роль – список экипажа судна с указанием должностей, должна предъявляется при заходе в каждый, как советский, так и иностранный, порт. Не могли же мы декларировать, что на каждом судне у нас сидит полукомиссар, получекист, вот и придумали такое нейтральное название для их должности.

На флоте была поговорка: на судне всегда можно узнать двух людей – доктора и помполита – они самые загорелые. При экипаже двадцать – тридцать человек, которые к тому же ежегодно проходят довольно скрупулёзную медкомиссию, доктор, действительно не слишком обременён работой и имеет возможность позагорать, когда судно находится в тёплых широтах.

У помполита основная работа – бдеть, а бдеть можно и нежась под солнечными лучами. Негласный лозунг у них был: лучше перебдеть, чем недобдеть.

Скольким морякам помпы испортили жизнь только потому, что человек совершил незначительный проступок, или какая-то случайная сказанная им фраза показалась помполиту подозрительной. Сразу писалась цидуля в соответствующую инстанцию и прощайся моряк с визой, хочешь, плавай в каботаже за копейки, не хочешь, ищи работу на берегу.

А зарабатывали моряки в загранке неплохо.

Как только судно выходило из советских территориальных вод, морякам начислялись суточные в валюте. Суммы эти были небольшие и зависели от занимаемой на судне должности.

Покупали тогда моряки за границей, во всяком случае, в Эстонском пароходстве, небольшие коврики, которые в Таллиннских комиссионках принимались без ограничения и выплачивали за них сразу тысячу рублей.

Для сравнения скажу, что выпускник вуза в те годы получал, пока считался молодым специалистом, 600 – 800 рублей.

Моторист, ходящий в загранку, на получаемую валюту мог купить в месяц до четырёх ковриков. Механики и штурмана имели, соответственно, больше. Понятно, что люди держались за эту работу.

Помп моряки не любили, но побаивались. Конечно, были и среди экипажа негласные стукачи, как без этого. Но именно помполит олицетворял собой систему, которая в любой момент могла раздавить каждого.

А термин "коврик" вместо слова "тысяча" настолько входил в лексикон моряков, что как-то у нас на занятиях по спецподготовке, когда под руководством капитана второго ранга Бака мы изучали парогазовую торпеду образца чуть ли не 1910 года, Коля Французов, несколько лет отплававший мотористом в Пароходстве, спросил:

– А сколько ковриков стоит такая торпеда?

Я так пространно рассказал о первой визе, чтобы было понятно, насколько она была важна для моряка.

Вторая виза давала моряку право выходить в нейтральные воды, проходить через территориальные воды иностранных государств, но без заходов в иностранные порты и, соответственно, без права выхода на иноземный берег.

Визы номер два имели рыбаки, которые ходили на промысел в Северную Атлантику и проходили мимо берегов Германии, Дании, Швеции, Норвегии.

Но с этими визами, как говорится, "будете проходить мимо – проходите". Тем не менее и у рыбаков на крупных судах имелись помполиты, и они при прохождении Кильским каналом или проливами, организовывали из коммунистов и наиболее сознательных комсомольцев "вахты бдительности", которые ошивались на верхней палубе и следили, чтобы при прохождении вблизи "вражеских" берегов никто из экипажа не сиганул бы за борт, совершив побег из "социалистического лагеря". У рыбаков на небольших траулерах, где помполиты отсутствовали, организация "вахт бдительности" ложилась на капитана, парторга и комсорга. Когда же рыбаки стали вести промысел у берегов Антарктиды и Южной Америки, первые визы стали открывать и им.

Заполнил анкеты и я, и стал ждать, как дело повернётся. Я все же помнил, что мне сказали в первом отделе, когда я увольнялся с работы.

Кстати, насчёт первой визы. Обладатели ее получали загранпаспорт моряка, в просторечье, "мореходку". Выдавая ее, предупреждали, что хранить и беречь ее нужно, как зеницу ока. Потеря мореходки вела к прикрытию визы, если и не навсегда, то уж на долгое время точно.

Помню, как-то на первом курсе в феврале – марте я ночью стоял при тумбочке дневальным по роте. Ко мне подошёл такой же дневальный со второго курса водителей Василий Пупов и мы почти все четыре часа протрепались с ним.

О чем только не переговорили. Бывает так порой, что с почти незнакомым человеком вдруг заговоришь о самом заветном. Потом в училище пути наши пересекались почти каждый день:

– Привет! Как жизнь?

– Привет! Ничего, как ты?

Когда у нас начались занятия на втором курсе, водители, теперь уже третьекурсники, все ещё находились на практике.

Внезапно мы узнали, что Пупов повесился. Оказалось, во время одного из заходов в Таллин, он затесался в какую-то компанию, где его подпоили, обобрали и, главное, украли "мореходку".

Из-за этого он и покончил с собой. Приехали родители, хоронили Пупова как-то втихаря, были только ребята из его группы, те, кто уже успел вернуться с практики.

Парня так накрутили с важностью этой "мореходки", что, потеряв ее, этот клочок бумаги, он в двадцать лет решил, что жить дальше нет смысла.