Это было давно. Часть двадцать вторая

Теперь он, нельзя сказать протекал, нёсся по дну глубокого ущелья, отвесные стены которого поднимались на сотни метров вверх. Вода бурлила, разбиваясь об огромные валуны. Небольшие камни она несла, как щепки. Мощь, ярость Терека завораживала. К нему не подходило слово река, это было что-то другое, реки такими не бывают. Дорога была прорублена в скалах на высоте нескольких метров над водой. Временами она переходила то на одну, то на другую сторону реки.

Всего пару лет тому назад Военно-Грузинскую дорогу пытались захватить немцы. Тогда бы они отрезали Закавказье от остальной территории страны. Вдоль дороги виднелись доты (долговременные огневые точки), иногда вырубленные прямо в скалах. В одном месте посреди реки лежал огромный камень, внутри он был выдолблен и в нем тоже был устроен дот. Даже на нас произвела впечатление проделанная работа. Амбразура его грозно смотрела на дорогу. Не просто было бы уничтожить его немцам, выйди они на Военно-Грузинскую дорогу.

А вот и знаменитая скала "Пронеси, Господи". Дорога входит как бы в полутоннель: скала слева, скала сверху, а справа обрыв к Тереку. Над головой сотни, если не тысячи тонн гранита, как бы парящие в воздухе. Невольно по спине пробегают мурашки, когда въезжаешь под этот свод. Но вот снова над нами синее небо, снова мы слышим рёв Терека, который заглушает шум моторов "Студеров". А ведь под скалой мы его не слышали. Отключаешься от всего, одна только мысль: "Пронеси, Господи". Мне доводилось несколько раз проезжать под этой скалой, а когда возвращался последний раз из Дарьяла в августе 1945 года, её уже не было. Взорвали, посчитав слишком опасной.

До Орджоникидзе (он же Владикавказ, он же Дзауджикау) остаётся около восьми километров. Наша колонна сворачивает с Военно-Грузинской дороги направо. Проезжаем ещё несколько километров по горному серпантину и, наконец, мы приехали. Машины останавливаются около большого трёхэтажного дома, расположенного на склоне горы.

Это и есть бывший санаторий "Дарьял", а теперь наш пионерский лагерь. Два крыла здания выкрашены в светло-жёлтый цвет. Средняя часть, выступающая полукругом, полностью, от первого до третьего этажа застеклена. Входишь внутрь, попадаешь в огромный холл с полом, покрытым серым мрамором. Потолок его – третий этаж дома. По обеим сторонам холла белые мраморные лестницы ведут на второй этаж. Поскольку дом расположен на склоне горы, трёхэтажный он с фасада, задняя часть его двухэтажная. Даже здесь слышно, как внизу, у подножья горы шумит река Армхи.

Местность очаровательная. Горы на нашем берегу Армхи покрыты густым лесом. За рекой поднимается огромная гора. Она тянется вдоль реки на несколько километров, деревьев на ней нет. Она довольно высокая, но вершина её срезана и плоское плато протянулось более, чем на километр. У неё и название соответствующее – Столовая гора. Края плато сначала круто обрываются вниз, ещё более делая гору похожей на гигантский стол или комод. Дальше склон ее, обращённый к нам, полого спускается к реке. На склоне Столовой горы видны несколько аулов. Светлеют сакли, видны высокие ингушские родовые башни. Но самих ингушей здесь нет. Их, как и чеченцев, выселили в феврале этого года в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию, а опустевшие аулы заселили грузинами. Часть ингушей-мужчин ушла с оружием в горы. Их разыскивают и воюют с ними отряды внутренних войск. Недалеко от нас, ближе к реке, расположена застава. Мы часто видим группы солдат с автоматами. Видимо, на них, в числе других, возложена и задача по охране нашего лагеря. Среди мальчишек ходят рассказы, что солдаты ночами (почему ночами?) выезжают на операции, что воюют с ингушами, что несут потери. Что правда, что вымысел в этих рассказах, я сейчас не знаю.

Недалеко от нас находится "дача Баталова". Баталов – это не наш современник, знаменитый актёр Алексей Баталов, а его дядя, Николай Баталов, один из ведущих актёров старого МХАТа. Особенно широко он стал известен по советскому культовому фильму начала 30-х годов "Путёвка в жизнь", где он сыграл одну из главных ролей. Он болел туберкулёзом, и врачи рекомендовали ему Кавказ. Правительство то ли построило для него, как мы теперь называем, коттедж, здесь, в самом сердце Кавказа, то ли передали особняк, который построил здесь для себя какой-то богач ещё до революции. Последнее кажется мне более вероятным. Дом был хорош.

Такой коттедж и сейчас не стыдно было бы иметь какому-нибудь "новому русскому" на Рублевском шоссе. Он был двухэтажный, красивый по архитектуре, с очень толстыми стенами, выкрашенными в светло-голубой цвет. Он тоже стоял на склоне горы и с фасада его открывался замечательный вид не только на Столовую гору, но и на дорогу, которая ведёт к "Дарьялу" из Дарьяльского ущелья и, насколько я помню, на виднеющиеся вдали скалы Дарьяльского ущелья. К сожалению, к тому времени дом был уже разграблен. Двери и окна были выбиты, мебели не осталось никакой. На стенах какие-то надписи карандашом, непристойные рисунки. Кто это сделал, то ли ингуши, которые жили раньше в этих краях, то ли солдаты, которые этих ингушей выселяли, то ли грузины, которые въехали в опустевшие аулы ингушей.

От нашего "Дарьяла" к даче Баталова вела довольно широкая пешеходная дорожка, по обеим сторонам которой густо росли кусты фундука. Дача была на одном уровне с нашим санаторием, дорожка шла строго горизонтально. Нам не разрешалось ходить на дачу Баталова, но мы периодически удирали туда из лагеря, играли, бегали по пустым комнатам. Дом умирал, мы это чувствовали, и нам было жалко его. Сейчас, наверное, от него не осталось и следа.

Несколько грузин из близлежащих аулов работали в нашем лагере. Помню, они говорили, что им здесь не нравится, что переселяли их в опустевшие ингушские аулы в приказном порядке, не интересуясь, согласны они, или нет. Они же, как было видно из их слов, были совершенно не согласны. Но, напоминаю, все это было в июне 1944 года, они понимали, что начни они выражать своё несогласие властям, запросто могли бы вместо Дарьяла загреметь в Сибирь вслед за чеченцами и ингушами. Все-таки, грузины, в основном, земледельцы, а какое земледелие может быть на высоте около двух километров. Во всяком случае, я не помню, чтобы мы видели там сады или огороды. В тех краях основное занятие населения – овцеводство. Летом там было хорошо – много солнца, но не жарко, в отличие от знойного Тбилиси, все же сказывалась высота. Но представляю, как скучно было там зимой, когда все завалено снегами и жизнь людей в это время мало отличалась от той, которую вели люди в этих горах и сто, и тысячу лет тому назад.

Первая смена пролетела незаметно, и я снова вернулся на Сухумскую. Очень рад был увидеть всех снова, ведь я первый раз в жизни отлучился из дома на такой долгий срок. Не увидел я только папу. Он работал в Рустави, и каждый день вместе с несколькими сотрудниками ездил на работу из Тбилиси на машине. Когда я был в Дарьяле, их машина попала в аварию, и папа с переломом руки и сотрясением мозга лежал в больнице. Папа потом рассказывал, что в больнице, определив у него перелом руки, сразу наложили гипс, забыв побрить руку, а когда пришло время снимать, его сдирали с руки вместе с волосами. Ощущение, как говорил папа, было не из приятных.

Насколько я понимаю, пребывание в лагере несколько расширило мой кругозор.