Это было давно. Часть четырнадцатая

Дома я рассказал маме о тёте, лежащей на снегу, но она уже знала об этом. Оказалось, женщина прямо на улице родила ребёнка. Через какое-то время приехала машина из поликлиники, забрала ребёнка и уехала, оставив мать лежать на улице на морозе. Это было непонятно взрослым, они возмущались, как врачи могли так поступить. Но меня интересовало другое, откуда взялась кровь на снегу. Сначала от моих вопросов отмахивались, потом мама сказала мне, что та тётя порезала себе палец. Даже тогда такое объяснение показалось мне сомнительным. Позже, когда мы обсуждали это событие с ребятами, они мне кое-что растолковали.

Зимой в Каштаке появились ещё две диковины, которые горячо обсуждались в нашей мальчишеской среде. Первая – узбеки. Они были мобилизованы на так называемый "трудовой фронт". Щеголяли они в своей национальной одежде – чалмах и цветастых халатах, не очень приспособленных для уральской зимы. Ходили они всегда полусогнувшись, спрятав руки в рукава халатов. Очень у многих на носу висели капли. Видимо, это были люди, не годные для службы в армии. Направлены они были, как я теперь понимаю, для выполнения работ, не требующих квалификации. Что уж они делали, не помню, но хорошо запомнилось мне, что они бойко торговали урюком и миндалём. Продавалось и то и другое поштучно, и мы все клянчили деньги у матерей для покупки среднеазиатских лакомств. Особенно у нас ценился урюк. Кое-как разжевав засохший плод, можно было потом, разбив косточку, съесть ещё и вкусное ядрышко. Папа, узнав почём они продают нам урюк и миндаль, сказал, что за эти деньги в Средней Азии можно покупать их не штуками, а килограммами. Папа знал, что говорил, он в конце двадцатых – начале тридцатых годов несколько лет прожил в Средней Азии. Но здесь был Урал, и была война, так что и цены были другие. Это мы понимали.

Вторая диковина – лошади, присланные, как говорили, в дар героическому советскому народу от монгольских аратов. Монгольские лошадки были маленькие и очень лохматые. У них была непропорционально большая голова и по сравнению с нашими привычными конями, они казались жеребятами. Но было их много. С их появлением стало меньше машин. Теперь отцы некоторых ребят ездили на работу не на коломбинах, а на санях, ребята говорили, что так даже лучше. Но за папой по утрам по-прежнему приезжала, дымя своими газогенераторами, так хорошо знакомая нам полуторка.

Дома, в которых мы жили, отапливались от общей котельной, расположенной в отдельно стоящем невысоком срубе с длинной железной трубой. Кочегаром там работал молодой парень, который там же и жил. Почему он не был в армии, не знаю. У него была небольшая лохматая чёрная собачонка, которая всегда облаивала нас, ребят, а порой норовила и цапнуть, когда мы приближались к котельной. Как-то зимой к котельной подъехали сани. Из саней вышли два милиционера и прошли в котельную. Через некоторое время они вывели оттуда кочегара со связанными за спиной руками, посадили его в сани, сами сели по бокам и поехали. За ними с лаем побежала собачонка. Мы с интересом наблюдали за этой сценой. Говорили, что кочегар ограбил где-то магазин. Больше ни его, ни собачонки мы не видели. На нас это произвело впечатление. Человек, которого мы каждый день видели, оказался грабителем. И жалко стало собачонку, которая хоть и доставляла нам неприятности, но была так предана своему непутёвому хозяину и вот теперь осталась одна, никому не нужная.

Помню, той же зимой мы получили посылку от тёти Иры (маминой сестры) из Куйбышева. Тётя Ира работала тогда на заводе пищевых концентратов, и в посылке было несколько упаковок концентратов гречневой и пшённой каш. Они были уже с солью, луком и каким-то жиром. Их нужно было только опустить в кипяток и варить несколько минут. Всё это готовилось, в основном для фронта. На упаковках были рисунки, изображающие страхолюдного вида немцев и наших солдат – богатырей. Были там и соответствующие стишки. Один из них отложился в памяти:

Вася Теркин ел пюре,

Не знаю, насколько подобные вирши поднимали дух наших солдат на фронте, но каши мы съели с огромным удовольствием и жалели только, что было их мало. Думаю, что и солдаты были им рады.

Приехала Государственная комиссия, которая приняла комбинат в эксплуатацию. Наиболее отличившиеся строители были награждены орденами и медалями. Получил орден Трудового Красного Знамени и папа, по тем временам это была высокая награда. Помню, какими весёлыми пришли с банкета, который состоялся по случаю вручения орденов строителям, мама и папа. Рассказывали, какие вкусные вещи там были. Возмущались, что жена папиного сослуживца, некого Шакса, хватала деликатесы со стола и складывала в сумку. Мы с Додкой любовались красивым папиным орденом. А вскоре всех строителей перевели на Кавказ, строить недалеко от Тбилиси Закавказский металлургический комбинат, а при нем и новый город – Рустави.

Кстати, Комаровский возглавлял спустя лет десять-пятнадцать весь строительный комплекс в Министерстве среднего машиностроения, теперь это Минатом, был заместителем министра по строительству. Под его руководством строители и монтажники возводили все атомные предприятия и все так называемые "атомные города" в Советском Союзе. Потом его перевели в Министерство обороны, там он тоже стал заместителем министра, получил звание генерала армии. Сейчас имя Комаровского носит военное инженерно-техническое училище в Санкт-Петербурге.

Так вот, папа уехал строить Рустави, снова мы остались одни. А где-то в конце марта поехали на Кавказ и мы. Папа получил комнату в коммуналке в Тбилиси и вызвал нас. Ехали мы не одни. На Кавказ перебиралось несколько семей ИТР строительства. Как и у нас, их главы семейств тоже трудились уже на Кавказе. Была подготовлена теплушка, в которой нам предстояло прожить несколько недель. Готовиться к отъезду мы начали заранее. В частности, нам отоварили карточки. Ведь в те годы все было по карточкам, и нам выдали продукты вперёд, кажется, на месяц. Помню, как мы ходили с мамой в магазин и приносили оттуда буханки хлеба. Были и другие продукты, но хлеб в таком количестве был в нашем доме впервые. Он особенно запомнился. Бабушки сушили сухари, но и ели все, конечно, хлеб до отвала. Потом его в дороге, естественно, не хватило.

На Урале была ещё зима, и буржуйка топилась непрерывно. Ведь стены были всего в одну доску, а крыша была железная. Ехали мы от Челябинска до Тбилиси около двух месяцев. Это был не поезд по маршруту Урал – Кавказ, а отдельный вагон, который прицепляли то к одному составу, то к другому. Так, от станции до станции мы продвигались на юго-запад. Иногда стояли на станциях по несколько часов, а то и днями, в ожидании поезда, идущего в нужном нам направлении.

Часто подолгу стояли, пропуская идущие на фронт военные составы. На запад сплошной чередой шли эшелоны с танками, орудиями и прочей военной техникой. На открытых платформах стояли зенитки, чтобы отбивать налёты немецких самолётов, но это потом, когда они подъедут ближе к фронту. В теплушках везли войска, тысячи человек. Когда такой состав подходил к станции, сотни людей в военной форме заполняли перрон, вокзал и привокзальную площадь. Сразу выстраивались очереди за кипятком, на каждой станции был так называемый куб, в котором постоянно кипятили воду. Стояли очереди и у колонок с водой. Те, у кого были деньги, устремлялись к импровизированным базарчикам, которые были на каждой станции. Продавали там махорку, папиросы, они продавались как пачками, так и поштучно, хлеб, варёную картошку, квашеную капусту, солёные огурцы. Из-под полы торговали самогоном. Буханки хлеба продавали разрезанными не поперёк, как мы режем хлеб сейчас, а вдоль. Целая буханка стоила слишком дорого, поэтому покупали, в основном, по половине буханки. А когда она разрезана вдоль, тебе лучше видно, что ты покупаешь точно половину, что тебя не обманывают. Где-то играла гармошка, и слышно было, как выбивают дробь на асфальте солдатские каблуки. Голоса сотен людей сливались в сплошной гам. Раздавалась команда, давал несколько гудков паровоз, и все устремлялись к вагонам. Состав трогался, но не все ещё успевали заскочить в него. Некоторые бежали, передавали товарищам свои покупки, а потом и сами запрыгивали в теплушки, что было не так-то просто сделать с земли, ведь подножек у теплушек не было. Кого-то подхватывали за руки и затаскивали в вагон. Все это сопровождалось весёлым смехом, бегущих подбадривали криками. Отставать было нельзя, так как дело могло ограничиться и пустяковым наказанием, а могли и приписать дезертирство. Тогда и штрафная рота показалась бы не самым суровым наказанием, могли и расстрелять. Жизнь солдата тогда недорого ценилась и часто зависела от случайности.