Голод по рассказам моей аже

«Совершенно естественно, что если бы мы, в ущерб окраинам, укрепляли центр, то мы бы поступили правильно. И если бы нам нужно было для укрепления его даже ограбить окраины, то мы бы пошли и на это».

В.П. Затонский, один из руководителей украинских большевиков. Выступление на Х съезде ВКП (б). Цит. по книге М. Шокая «Туркестан под властью Советов».

Когда во время перестройки начали писать о массовом голоде, я стала расспрашивать о нем свою бабушку по маме Акибу Темиргали-кызы Бекбулатову (1914–1991, ЗКО). Она больше запомнила по детским впечатлениям голод начала 20-х., особенно одну страшную зиму приблизительно 1922–23 годов. Возможно, эта датировка ошибочна, ведь она была ребенком, да и летоисчисление тогда у казахов было другое. Вообще, теперь, когда я переношу сделанные в конце 80-х записи в компьютер, у меня возникают разного рода вопросы и желание что-то редактировать, но я постараюсь не делать этого, и прошу иметь в виду, что события переданы так, как их увидела и запомнила маленькая девочка, но девочка умная и памятливая.

Бабушка моя, вероятно, происходит из рода байбакты, она сама называла байжиен-токсаба. Летнее родовое жайлау – место под названием Кызылоба. Ее отец Темиргали умер в 1943 году в возрасте 77 лет (это их семейный возраст). Он был физически сильным, двухметрового роста, при этом довольно образованным, интеллектуальным человеком с широким кругозором. Он привозил из Казани книги на казахском языке, и зимними вечерами в их доме собирались аулчане: послушать чтение вслух. Как-то раз один из гостей за чаем начал рассказывать о железной дороге и о шайтан-арба. Темиргали сказал: «Заладили – шайтан, шайтан. Вот самовар кипит, прыгает, пар его распирает, приделай к нему колеса, и он поедет». В какой-то период он даже успел побывать секретарем сельсовета, председателем которого, кажется, был Ураз Исаев.

В то же время он обладал практической сметкой и авторитетом, стал тамыром со многими состоятельными русскими, руководил пастухами, которые пасли скот русского населения Льбищенска (в советское время райцентр Чапаево). Он сумел договориться с русским начальством и с группой родственников поселился неподалеку от Льбищенска, в запрещенной для казахов 10-верстовой зоне Урала-Жаика (похоронен он на кладбище около пос. Ливкин в ЗКО). Он построил дом с двухскатной крышей и чердаком, окруженный двухметровым забором с окованными железом воротами.

От первой жены Катиры Отар-кызы у него был единственный сын, который рано погиб и четыре дочери. Наша аже была третьей из дочерей. Судя по бабушкиным рассказам, в их роду было особое уважением к женщине, особенно к дочерям (само название рода «байжиен», если интерпретировать его по методу С. Кондыбая, говорит о сильных пережитках матриархата в этом роду). Темиргали много занимался с дочерьми, рассказывал сказки, легенды, пословицы, объяснял их в соответствии с детским пониманием, заботился о физическом (бабушка в детстве переплывала Урал в районе Чапаева туда и обратно, гребя одной рукой и держа в другой сухое платье), нравственном и умственном развитии дочерей; а когда наступили трудные времена, научил их стрелять из разных видов оружия. Позже, будучи замужем, по просьбе дедушки бабушка пошла в тир и получила Ворошиловского стрелка с первого захода. Во время просмотра фильмов она то и дело комментировала, называя виды оружия в руках киногероев: наган, маузер, револьвер, пятилинейка, берданка, обрез и пр.

Все эти обстоятельства важны для бабушкиного рассказа.

Зимой 1922–23 годов (это ошибка, но бабушка рассказывала, что ей было лет 8) вокруг аула, который на свою беду оказался слишком близок к большой дороге и крупному поселению, постоянно шли бои. За аулом стучал пулемет. Каждый день из Льбищенска как «қара шыбын» (тучи больших мух) налетали красные, которых аже почему-то называла «безенче». Появлялись также белые отряды и просто бандиты всех мастей. Все они были злы, слабы от голода и не гнушались ничем. Забирали у казахов скот, резали конфискованный скот и съедали на месте. Это называлось «кызыл куырдак». Начался уже настоящий голод, дети пухли от недоедания, начались смерти. Большинство аулчан решили откочевать подальше от этого беспокойного места. Темиргали объяснял им, что такая откочевка ничего не даст, а переезд с детьми в зимние морозы может плохо закончиться, но его мало кто слушал. В результате в ауле осталось всего 3–4 семьи, все остальные дома были заброшены. Откочевавшие родственники действительно по большей части пропали без вести.

Старшие две дочери Темиргали были уже замужем. Он тщательно выбирал в свое время сватов, сам изготавливал ювелирные украшения в приданое. Аже рассказывала историю о том, как к одной из сестер посваталась очень уважаемая семья. Эти люди жили далеко от Льбищенска, а Темиргали не хотел терять дочерей из виду, но и отказывать напрямую было не принято. Тогда он придумал хитрость, наверное, навеянную сказками: запросил в качестве калыма лошадей одной очень редкой масти. Сваты однако не отказались от своего намерения, они искали требуемую масть повсюду, выменивали лошадей по одной и выполнили поставленное условие. Темиргали было неудобно, что он ввел уважаемых людей в такие расходы и хлопоты, и постарался компенсировать это богатым приданым. И вот теперь обе старшие дочери вернулись в отчий дом, т. к. семьи их мужей вымерли. Моя аже и ее сестренка были маленького роста, аже объясняла это голодным детством. А вот старшие ее сестры были, по ее рассказам, рослыми, «выше тебя» – говорила бабушка (мой рост 169 см).

Темиргали приготовился выживать. Он не только постоянно ходил вооруженным. Чтобы дать отпор малочисленным случайным отрядам, он припрятал по всему подворью различное огнестрельное оружие. Там, где оружия не хватало, спрятал топоры, вилы, косы и пр. «холодное оружие». Двух оставшихся после «конфискаций» коров он спрятал в заброшенных сараях соседей. Корм носил коровам по ночам, следя, чтобы нигде не проронить ни травинки. Навоз выносил далеко за аул и зарывал в снег. Свои следы к сараю тоже маскировал. Когда коровы отелились, телят спрятал в специально вырытом погребе под домом, завалив вход в него тряпьем. Почти все молоко приходилось отдавать телятам, т. к. в доме ничего нельзя было хранить из съестного.

Когда жена начинала готовить, Темиргали со всегдашним обрезом выходил сторожить дорогу, а сам зачастую ничего не ел. Казан после приготовления еды приходилось тщательно чистить снегом, т. к. солдаты часто проверяли – нет ли внутри следов жира. Они щупали ребра девочек, говорили: «Твои дочери не выглядят голодными. Они не опухли. У тебя есть еда». Чтобы девочки выглядели исхудавшими, их одевали в старые оборванные платья, «как цыганок», пояснила бабушка.

Солдаты сами были очень слабы от голода. Как-то раз один из солдат застал одну из старших дочерей Темиргали, когда она прятала еду. Он попытался отобрать пищу у женщины, но та вырвала у него ружье и отшвырнула его. Другой раз в чулане случайно забыли чашку с молоком на одно чаепитие. Среди обнаруживших ее солдат началась драка. Они оттаскивали друг друга за хлястики шинелей от заветной чашки. В конце концов молоко было пролито, а на полу в чулане остались несколько оторванных хлястиков.

В другой раз два отставших от отряда солдата нашли таки одну из коров и попытались ее увести. Старшие дочери Темиргали переоделись в мужскую одежду и вместе с отцом вышли к солдатам, наставив на них оружие. По указанию отца наша аже, преодолевая страх, подошла к солдатам и выдернула у них из рук веревку, увела корову. Солдаты, уходя из аула, матерились, грозились вернуться с отрядом, но все обошлось.

Благодаря предосторожностям и везению, за всю эту зиму солдаты смогли забрать у семьи лишь мешочек муки кг на 5, да отцовские, сшитые по специальному заказу для дальних поездок сапоги «саптама» из двойной кожи с войлочным чулком-вкладышем. Все исхудали, но были в общем здоровы. Не так удачно сложились дела у оставшихся в ауле 2–3 семей родственников. Под ударами нагайки или под угрозой расстрела вооруженных солдат, они выдали места, где был спрятан их скот и запасы еды. В результате они вымерли, в одной выжил лишь старик – глава семьи, в другой – лишь старуха. Темиргали не мог помочь родственникам, потому что спрятать их скот вместе со своим означало поставить под угрозу выживание своих детей, тот же старик мог со страха раскрыть их. В еще одной семье выжили родители и один ребенок.

Отец этого семейства по имени Баймырза как-то пришел к Темиргали и сообщил, что видел, как в дом к старухе зашла девочка-нищенка и больше не вышла. «У тебя дети и у меня сын... Что будем делать?» Темиргали со всегдашним обрезом пошел к родственнице. В сарае он обнаружил разделанные и засоленные останки девочки. Вошел в дом к старухе. Та лежала больная и обессилевшая. Она отозвалась на звук шагов:

Это ты, Темир?

Да. Как же ты, апа, на пороге смерти взяла на себя невинную кровь? Как будешь жить? Может, решить все одной пулей?

Крови у меня с горсть. Ты же моя кость (родич). Если хочешь – застрели.

Темиргали колебался, но не решился на убийство родственницы и ушел. Вскоре она и сама умерла, так и не поев человечины. Темиргали похоронил и ее, и останки девочки.

Один старик, приходившийся Темиргали родственником по линии матери, тоже остался один в семье. Когда родственники на совете спросили, у кого он хочет жить, он сказал: «Пойду к Темиргали. Жақсылық та, жамандық та, шықса, тентектен шығар» (Лишь норовистый человек способен на поступок – добрый или злой).

Наступила весна. Девочки просились в степь поиграть на зеленой траве, поесть кымыздык и др. травы. Каждый раз отец шел с ними, пряча под складками одежды обрез. Он боялся, что их украдут или заманят людоеды.

Летом он отдал двух подросших телят старшим дочерям, и с этим приданым они вновь вышли замуж. Для тех, кто выжил в эту страшную зиму, впереди была новая жизнь.

В Алматы под окнами у нас росла черешня. Говорят, ее посадил Кенжебек-аксакал – родственник Таттимбета и Мади. Черешня была крупной и сладкой, подвергалась постоянным атакам детворы не только нашего, но и других домов. Ветви ее и макушку постоянно обламывали, поэтому она так и не выросла. Каждый год, любуясь весенним цветением деревца, наша аже говорила: «Жарықтық, тірі жанға тағы да көктем келді-ғой» (О, пресветлое, для живых опять пришла весна).

Зира НАУРЗБАЕВА