Приказано выжить

…Приказ прекратить огонь по закрытым целям был для всего личного состава артиллерийского взвода полной неожиданностью. И лишь когда вернулся с командного пункта лейтенант Сорокин и, собрав командиров всех расчетов, сообщил новости, стало ясно, что ситуация сложная. Передовые войска противника смяли наши части и теперь рвались к шоссе, что вело к Петрозаводску.

Лейтенант сел на станину гаубицы, снял фуражку, вытер рукавом потный лоб и молча уставился в сторону небольшого озера, за которым белело строениями село.

Именно в этом районе – прямо через село – и проходило шоссе.

– Выходит, наше дело совсем туго? – не то спросил, не то сделал вывод младший сержант второго расчета Губарев.

Сорокин повернул в его сторону голову, тяжело вздохнул, но ничего не ответил. Он хорошо понимал, в каком положении окажется взвод, если на их участке будут прорываться немцы и их не удастся остановить. Особенно беспокоило то, что расположение орудий было совершенно невыгодным: все двенадцать гаубиц стояли на опушке леса, на единственной гати. Укрыть орудия, вкопать в землю было невозможно – слева и справа тянулись непроходимые болота. В таких же условиях находились и другие взводы артполка, приданного 1-й танковой дивизии. Вот только сейчас рядом не было ни одного своего танка, ни даже пехоты, которая могла бы защитить орудия.

Он оглядывал молодых парней, хорошо понимая, что все они обречены; но что он мог сделать для них? А из головы не шел разговор с командиром полка:

– Держись лейтенант до последнего. Знаю, положение всех взводов тяжелое:

позиция, прямо скажу, невыгодная. Но продержаться хотя бы до ночи надо. А там помощь подойдет от Петрозаводска. Ты понял меня?

– Да уж куда лучше, товарищ майор.

Помедлив немного, лейтенант добавил:

– А за моих не беспокойтесь, будем драться до последнего снаряда… Умрем, но не отступим.

– Хорошо, если так, – майор пристально посмотрел на лейтенанта и впервые подумал: «А ведь совсем мальчишка еще, наверное, даже и не бреется».

– Хорошо, если так, – снова выдохнул майор. – А умирать, сынок, не торопись. Вы все мне живыми нужны. Надо победить и обязательно выжить.

– Это что, приказ?

– Считай, что да.

…Сорокин надел фуражку, встал со станины гаубицы, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Ужинать, огня не разводить.

Обернувшись к старшему сержанту Чернобаю, спросил как у старшего из всего взвода:

– Вода в запасе осталась?

– Воды нет. Пьем болотную.

– Так вон же озеро…

– А там такая же. Да и зачем туда ходить? А здесь сошел с дороги, копнул раз-другой, и пей сколько хочешь.

– Вы ее хоть кипятите? – с тревожной ноткой в голосе спросил лейтенант.

– Когда как.

– Санинструктор Кушнер об этом знает? Кипятить надо…

– Так вы же, товарищ лейтенант, запретили разводить огонь, – пожал плечами Чернобай. – Кипяченая – оно, конечно, лучше…

– Ладно, кипятите, – махнул рукой Сорокин, – но чтобы ни одной искорки. Понял, старшой?

Утро следующего дня было росным и теплым. И хотя стоял сентябрь, расчеты спали прямо у орудий. В полдень, когда техобслуживание гаубиц подходило к концу, кто-то крикнул:

– Смотрите, танки!

Старший сержант Чернобай проверял затворную часть гаубицы. Он сорвался с места, схватил висевший на панораме бинокль, поднес его к глазам, начал выверять резкость. Отдаленные, казавшиеся сейчас черными коробками танки, вдруг встали прямо перед ним. Он даже вздрогнул от такой их близости.

В бинокль хорошо было видно, как из дальнего сосняка прямо на луг выезжают один за другим танки. И тут же Чернобай заметил мотоциклистов и движущуюся за танками пехоту. Танки расползались по лугу, стремительно шли к селу.

– Взвод, к бою! – раздался командный голос Сорокина. – Прямой наводкой по танкам, осколочно-фугасным, без команды не стрелять!

Танки были уже в полутора километрах от села.

Старший сержант Чернобай отнял бинокль от глаз. Стоя рядом с наводчиком Голубевым, прильнувшим к окуляру панорамы прицела, сказал как можно спокойнее:

– Голубь, наводи на ведущего, а вторым – по пехоте и мотоциклистам.

И вот команда: «По танкам! Беглым! Огонь!».

Заохали, загрохотали выстрелами гаубицы. В этом грохоте уже никто не нуждался в команде, да её и нельзя было услышать – каждый боец хорошо знал свои обязанности. Один подносит снаряды, другой заряжает орудие, взмах руки – и гаубица изрыгает огонь…

Старший сержант Чернобай то вскидывал бинокль к глазам, то бросал взгляд на действия своего расчета: все работали быстро и четко.

На лугу уже горели пять танков, мотоциклисты метались то влево, то вправо. Не видно было лишь пехоты: она залегла.

Немцы, не ожидавшие внезапного удара, сбавили ход – танки, из которых загорелись еще три, изменили направление и повернули к озеру, за которым открыто стояли гаубицы взвода Сорокина.

…Чернобай не услышал ни нарастающего свиста снаряда, ни самого разрыва: он лишь почувствовал, как качнулась земля под ногами и упругая волна воздуха накатилась на него, а в ноздри ударил кисло-сладкий запах пороха. А потом снаряды стали рваться и справа, и слева, и уже ничего нельзя было разобрать в дыму и грохоте разрывов. Тут и там взметались султаны земли, рушились ели, замертво падали артиллеристы… Наводчик Голубев, вдруг взмахнув руками, упал на бок. Чернобай подскочил к нему и увидел, как из рваной раны на шее толчками бьет кровь. Надо бы отнести тело куда-нибудь в безопасное место, но счет идет на секунды, а огонь немцев становится все плотнее. Старший сержант оттащил тело наводчика чуть в сторону, сам прильнул к окуляру панорамы, поймал в перекрестье танк, что встал перед самым озером.

– Огонь! – крикнул Чернобай.

Но кто бы мог услышать в таком грохоте разрывов и вое снарядов его голос? Тогда он взмахнул рукой. Гаубица от выстрела слегка подпрыгнула, и сейчас же Чернобай увидел, как дернулся танк, задымил, а потом пламя поползло по броне.

Но вот грохнуло так, что старшего сержанта взрывной волной с силой оттолкнуло от панорамы. Он коротко взглянул в сторону, где стояла гаубица Губарева, и ужаснулся: там дымилась огромная воронка. «Прямое попадание» – мелькнуло в голове Чернобая. Но времени на сожаления не было. Он снова припал к прицелу, поймал в перекрестье танк… Последнее, что увидел Чернобай, – это всплеск огня и огромный столб земли, вставший прямо перед ним…

…Очнулся Чернобай от странного чувства: под ним что-то вздрагивало, и ему казалось, что он опять у себя в деревне, и они с отцом едут на жесткой телеге. Он хотел повернуть голову, но сразу же почувствовал резкую боль в затылке, а в глазах засверкали звездочки-искры.

– Стойте! – раздался чей-то голос. – Он очнулся! Надо сменить повязку, да воды принесите умыться…

По голосу Чернобай узнал санинструктора Кушнера. Солдаты опустили носилки на землю.

– Товарищ старшина, куда меня? – спросил Чернобай у санинструктора.

– Ты, считай, весь в осколках. Но это ещё ничего. Тут посерьёзнее дело – голову тебе чуть не снесло…

И рассказал тогда Кушнер, как после разрыва снаряда перед самой гаубицей Чернобая вместе с пушкой отбросило метров на восемь и засыпало землей. Оставшиеся трое бойцов из расчета откопали своего командира и теперь вот несут.

– Ты двое суток не приходил в сознание, – добавил Кушнир, – но теперь ничего, жить будешь.

– А остальные? – спросил Чернобай.

– Остальных нет. Все погибли. Твое орудие стреляло последним…

…В тот сентябрьский день сорок первого года из артполка майора Седелкина из окружения в районе Петрозаводска вышли всего восемнадцать человек. Среди них был и раненый старший сержант Чернобай…

Н. МУРУГОВ,

г. Благовещенск.