Сегодня я бегал во сне босиком. Часть вторая

* * *

Тускнеет: «папа, я тебя люблю».

И крошатся на атомы чернила...

Вбираю побледневшую струю,

Чтоб наши игры память сохранила.

 

Где я – скакун, летящий во всю прыть,

Забывший в беге про ненастный возраст...

И та же память будет слева ныть,

Сжигая в боли волосы, как хворост.

 

Однако скоро буквы пропадут,

А дочь, войдя, внезапно повзрослеет?

И предпочтёт моей спине батут,

И взгляд её покажется кислее.

 

Смочить, наверно, нужно молоком

Ту надпись, что усердствует безлико,

И побежать за странным поводком

Туда, где много озорного крика.

 

Качать ребёнка мощно на руках

До незаписанного в нотах визга!

И пусть не остановит даже страх,

Что Богу адресована записка.

 

Учитель

Я был сегодня выжат, как алмаз.

И не осталось примесей, наверно.

Меня сжимали два десятка глаз,

Допытываясь, кто такой Коперник?

 

Куда и почему летит снаряд,

И что скрывает Млечный путь за тучей?

Я исполнял учительский обряд,

Который левитации покруче.

 

Я скорость света с Гуглом превышал,

Исследуя артерии галактик,

И понял вдруг: вселенная – не шар –

На чьих-то волосах забытый бантик…

 

* * *

Каждый чемпион ощущает дыхание сзади,

Но не видит того, кто дышит,

Кто следы оставляет в ненужной тетради:

Что кушать? Куда идти? Как жить? Наверное, свыше.

Он такой же, как ты, на втором только месте,

Хочет занять твое положение,

Но сейчас как один вы бежите, и вместе

Ощущаете под ложечкой жжение.

Не бывает рыбы второй свежести,

Первый – это единственное состояние

Список вторых, тобой поверженных,

Создаёт ореол твой, живое сияние.

Кто-то ведёт тебя через тернии к пошлым звёздам,

Просит быть внимательней,

Кто-то учил тебя по Вселенной ерзать,

Прошлые матери.

Но потом ты уходишь в отрыв –

Сзади голос: вы сможете, добежите.

Оглядываешься, и всей Вселенной взрыв

Равен тебе – долгожитель.

 

Как небо тяжёлый мешок с песком

Я должен к Нему донести.

Сегодня я бегал во сне босиком,

Читая пушкинский стих.

 

К брусчатке вернувшись из дальнего сна

И к холоду питерских дней,

Подумал, что небыль моя рождена,

Чтоб город не вспомнил о ней.

 

Вдоль невских закованных в белое рук

Тащусь, как горбатый бурлак.

Я сделал уже не считаемый круг,

Чтоб встретился с вечностью шлак.

 

И лишних движений нет сил совершать –

Глаза приподнять на Петра…

Укутаю торс в исполинскую шаль –

Отступят стальные ветра.

 

Укутаю шею от взрывов и пуль,

Всё это богам ни к чему…

Устал я от мыслей, сознанье задул,

Представил, как дочь обниму.

 

Я смог, я залез на вершину, ура!

Мешок положил, се ля ви.

Я вряд ли смогу дотянуть до утра,

А ты, Медный всадник, живи.

 

* * *

                        Посвящается Ницше

Как возможно по жизни такое,

Что мурашки несёт теплота?

Можно в снах неизбывного Гойи

Увидать в поднебесье крота,

 

Затянувшего ввысь свою нору.

Крот увидел, как холоден свет…

Строил дом, а построил контору

Обыватель в свои сорок лет,

 

Где все ходят по высшему плану,

Только выход у каждого свой.

Шторой в окнах земную поляну,

Застилает младенческий вой.

 

Временами бурчит фортепьяно,

А под рюмку замызганный рок.

Ну и пофиг ему, когда пьян он,

И неважен несбывшийся срок.

 

До утра без каких-либо правил

Он стонал в перекос и мычал.

И вертелся, как уж, древний Каин,

Заболевший в начале начал.

 

И моргал на луну обыватель,

С темой звёзд сопрягая свой дом.

Поутру забывал выключатель,

Бормоча: всё потом, всё потом.