Поэт Дмитрий Рябоконь собственной персоной

Главное, конечно, личностные, а не поколенческие качества поэта. Но мне радостно видеть в лице Дмитрия Рябоконя-поэта своего сверстника-современника. Много моих поэтических приятелей умерло, мало чего стоящего написав, хотя начинали мы вместе. Привычка чувствовать себя несколько на отшибе всего делового человечества, не в Москве, не в Петербурге, не в Нью-Йорке, словом, не всегда в шумной тусовке – неплохая, в целом, привычка. Она может быть связана с углублённой творческой свободой и некоторой отрешённостью. И к полноте одиночества можно привыкнуть, как другие привыкают к полезной или вредной суете.

Но вот смотришь на Дмитрия Рябоконя, читаешь его стихи – и на душе у тебя становится как-то даже дружелюбнее. Тем более что Дмитрий Рябоконь и сам не из тех, кто воротит от тебя субтильный литературный нос в “правильную”, так сказать, сторону – в сторону иного хвоста и ветра.

А я, кажется, всего Дмитрия перечитал в несколько “наездов” и продолжаю с редким удовольствием его читать. Даже на электронную дорожную книжку скачал его безнадёжно-весёлые стихи – с таким знакомым бытом-бытием в них и с персонажами, прямо на глазах уходящими «в ночную тьму». И тот, кто из нас, читателей-современников Дмитрия Рябоконя, не умер, ещё помнит ту рисково-шальную натуру – вольное и плутовское перестроечное время 80–90 годов – бесшабашное, залихватски-отчаянное, гибельное... Но вот ведь, судя по Дмитрию Рябоконю, оно оказывается и такое же стойкое, это пространство-время – выдержанное, талантливое, мощное и меняющееся через своего автора до сих пор…

То время, поэтически свободное до ужаса, длится и сегодня в оригинальных стихах Дмитрия Рябоконя.

Или вот эти художественные проблемы (читай ниже, в стихах), связанные с единственной и неповторимой любовью поэта, с его семьёй и детьми – проблемы для вольной птицы, которая и есть душа поэта, не правда ли, и они – мгновенно узнаваемы благодарным читателем русской поэзии?

И вот чувствуешь уже, читая подобное, что ты не один такой в мире – «во всём виноватый».

И становится вдруг далеко видать во все стороны света…

Впрочем, это, кажется, уже не я, а Гоголь какой-то сказал.

Аминь. Чур, меня, чур.

Алексей КРИВОШЕЕВ

Из предисловия ко второй книги стихотворений Дмитрия Рябоконя его друга, поэта Олега Дозморова

…Первое впечатление от диминых стихов — что это стихи иронические. И это так, но только отчасти: послевкусие у них горькое. Дима, словно цирковой клоун, развлекает публику, падает, ругается и  пошлит, показывая голый зад, но смысл его реприз совершенно иной, и одураченный зритель-читатель в итоге не знает, плакать ему или смеяться. Это стихи о любви и смерти, и у юмора — горькие слезы.

Все проходит понемногу,

И совсем пройдет…

Сменит нудную дорогу

Быстрый переход.

И тогда скажу я: здрасьте,

Червячки, жучки…

Наперегонки залазьте

В яблоки, в зрачки.

На мой взгляд, это одно из самых страшных и правдивых стихотворений о смерти в русской поэзии со времен Георгия Иванова. Здесь и Лермонтов, и «червь прохладный», «переползший» из стихотворения другого поэта (хотя у Димы здесь своя метафора), и усмешка и бесстрашие… Такие «последние», как бы эмигрантские стихи. Горький романтизм неузнанного рыцаря русской лирики не с берегов Невы, а с нетрезвой и уродливой окраины Свердловска-Екатеринбурга. По-настоящему высокое, притворившееся низким — русская песня. Надеюсь, что после выхода этой книги в русской поэзии рубежа веков кроме забавного и трогательного персонажа по имени «Дима Рябоконь» появится и создавший его автор — замечательный поэт Дмитрий Рябоконь.

Олег Дозморов, Лондон, апрель 2014 г.

Стихи из второй книги Дмитрия Рябоконя «Русская Песня»

* * *

Ребенок ест четыре раза в день,

Причем жует по чайной ложке в час,

И мочится… Раздень его, одень

И уложить попробуй в мертвый час.

Все время развлекай его, смотри,

Чтоб не упал, и никуда не лез,

И, если надо, сопли подотри,

И это – только маленький ликбез.

В ночи кромешной вскакивай, беги

На рев, звучащий тысячью сирен,

И тихо размягчаются мозги,

И забываешь, как цветет сирень.

Одна лишь мысль мерцает в темноте,

Избитую высвечивая суть:

Скорей бы оказаться в пустоте,

Скорей бы умереть, уснуть. Уснуть…

* * *

Опять явилось сразу девять Муз,

А мне и от одной порою тошно,

Но вспомню, что не мальчик я, а муж

В нервозной обстановке невозможной.

Пускай они толкаются, орут,

Как бабы на базаре, предлагая

Товар бесплатный. Знаю я, что врут

Нещадно, не краснея, не моргая.

Мне все-таки придется заплатить…

Чем заплатить? Об этом знает каждый,

Такую цену могут заломить,

Что целиком себя отдашь однажды.

Однако шум усилился. Где шум,

Там иногда случаются и драки…

У Мельпомены затуманен ум,

Она покажет, где зимуют раки.

Жрец Аполлона слышит матерки,

Дерутся и ругаются паскуды,

И в час, когда дрожат материки,

Надеется: быть может – позабудут.

Презентация

Ю. Крутеевой

Весной, сбежав из резервации,

Я был на пышной презентации,

Среди писателей-художников,

Среди простых людей-сапожников.

Там я воздал хвалу соратнице

И с восхищением, как Пятница,

Смотрел в ее зрачки цветущие,

Угадывая в них грядущее.

Потом базарил я с поэтами

И, отвлеченными предметами

Насытившись, торчал у столиков,

Где пьяницы с глазами кроликов.

Вдруг, медленно пройдя меж пьяными,

Дыша духами и туманами,

Мне незнакомка улыбается,

И приключенье начинается.

Да, я в тени, но мне обломится,

Хотя бы со своей поклонницей, –

И мы крутой банкет покинули,

Поймали тачку с ней, и двинули.

Туда, где двор загажен шпицами,

Подъезд с окурками и шприцами,

Где стены грязные облуплены,

Где шаял я, признаньем купленный.

Туда, диваны где продавлены,

Где я, вниманьем не оставленный,

Туда, где всякое случается,

Где копошатся и случаются.

Где я, преодолев прострацию,

Решил не делать презентацию,

Пускай идея где-то носится –

Боюсь, поклонницы набросятся.

Холодный апрель

Е. Касимову

Что мне с того, что я попал в анналы

Скандального десятого канала,

Что как-то промелькнул у Шеремета,

Что мне с того, раз Ройзмана все нету?

В готовности многострадальный сборник,

А я болтаюсь, словно беспризорник,

В Е-бурге, где повсюду грязь и скотство,

Где в полной мере ощутил сиротство.

Виновен я лишь в том, что слов растратчик,

Что русской речи я электоратчик,

Что гору своротил герой-Касимов,

Что я бреду дорогой пилигримов…

* * *

Зачем просыпаться, зачем вставать,

Когда все равно бревнами ночью ложиться,

Зачем спешить и застилать кровать,

Зачем термометр и занавески из ситца?..

Жизнь у нее – это ее супруг,

Который воняет потом и перегаром,

Хрен которого давно не упруг,

И которого ей просто не надо даром.

Жизнь у него – это его жена,

Буфера которой вязкие, словно тесто,

Которая не влечет, не нужна,

Которая казалась желанной невестой.

Захолустье

В дебрях, где все дома имеют № 13,

Где все ждут удачу до второго пришествия,

Где залить шары или выцветших баб помацать

Зачастую приводит к ненужным последствиям,

Лучше жить на улице Кларыдавнонецелкин,

Переехав с Загвозкина, где одни проблемы,

Поскольку в загуле не видишь себя ни мелким,

Ни жалким, легко выпадая из данной схемы.

Дежурство

Мороз крепчает, но торгуют бабки,

И жадно пересчитывают бабки,

У бедного скота замерзли бабки,

А в Угличе играют дети в бабки.

В тулупах и платках на мини-рынке

Торгуют бабки колбасой и рыбой…

И кружатся, и падают снежинки,

А бабки жрут. Но лучше не завидуй.

Торгуют бабки в валенках и шубах,

В пуховиках и шапках, в теплых унтах,

И про себя ругаешься ты грубо,

И ненавидишь доллары и фунты.

Машины подъезжают постоянно, –

И наши, и крутые иномарки,

И бабки – кто нахально, кто жеманно,

Клиентов окликают, хулинарки…

Мечтают, чтоб подъехала к ним «Вольво»,

Чтоб курицу купили из «Тойоты»,

Чтоб вылезла из «Мерседеса» вульва,

Косясь на беспризорников-койотов.

9 февраля 1994 года

Памяти отца

Я делал все не так, как ты хотел…

В отличье от старательной сестры, –

Стремился ускользать от нужных дел,

Из книжек школьных жег свои костры.

Я делал все всегда наперекор,

Но ненарочно, хоть и вопреки,

И занимаюсь тем же до сих пор,

Силки кромсая лезвием строки.

Я делал все всегда наоборот,

Затем, чтобы в один прекрасный час

Узнали мы с таинственных высот,

Что антитеза связывает нас.

15 февраля 1999 года

Накануне века и тысячелетья,

Накануне строчек будущих стихов,

Так боюсь сгореть я, так боюсь сгореть я

В искушеньях яви и в кошмарах снов.

В напряженьи зренья и в геенне боли,

И в горниле речи, данной мне в удел,

Потому что в нашей горестной Юдоли

Целый строй блестящий заживо сгорел.

_____________________________

• Об авторе

Дмитрий Станиславович Рябоконь родился 15 февраля 1963 года в городе Берёзовский, Свердловской области. В 1985 году закончил истфак УрГУ. Работал учителем истории в школах, зав. отделом литературы в журнале «Голос», зам. гл. редактора журнала «New Фаворит», оператором паровых котлов… С 1986 по 1990 — участник поэтической группы «Интернационал». Стихи публиковались в журналах — «Пироскаф», «Урал», «Литературный Екатеринбург», «Байкал», «Prosodia», «Нобелевский Тупик», «Город», «Сетевая Словесность», «Фабрика Литературы», «Стороны света» (США), «EDITA» (Германия), «Артикль» (Израиль). В Альманахах — «Паровозъ», «Белый Ворон», «Менестрель», «45 Параллель», «Век 21» (Германия). В Антологиях — «Современная Уральская Поэзия», «Екатеринбург». В многочисленных коллективных сборниках. На Литературном Портале «Textura». Рассказы и рецензии на поэтические книжки публиковались в журнале «Новая Реальность» и в областной газете «Уральский Рабочий» (стихи и рецензии). Автор двух книг стихотворений — «Стихи», Екатеринбург, «Издательство Уральского университета», 1999 г. и «Русская Песня», Екатеринбург-Москва, издательство «Кабинетный Ученый», 2014 г. Живет в Екатеринбурге.

• Монолог Дмитрия Рябоконя о поэзии

Подготовил к печати Алексей КРИВОШЕЕВ