«Куда ты денешься с моей подводной лодки…»

Айдар Хусаинов

 

На выставке художника NN,

В улыбчивой толпе эстаблишмента,

Переводя в газетные слова

Привычное волнение декора,

 

Вдруг ощутишь знакомый аромат

и наваждение рассеется.

О да!

Так пахнет роза, пахнет только роза,

Когда нефритовый ее коснётся стебель.

 

Владимир Буев

 

«Эстаблишмент» когда успел явиться

На выставку художника NN?

Туда истеблишмент-то не приходит.

Богема разве бедная тусит.

И все, конечно, жаждут аромата

Но только вот не розы и не стебля

И не нефрита группы амфиболов.

…Все ждут фуршета, чтоб на нём покушать.

 

Айдар Хусаинов

 

ГРУСТНО ПРО ЛЮБОВЬ

...Но каждый раз при встрече

Ты занята:

Играешь в догонялки,

Несешь портфель и сменную обувку,

С подружками бежишь на дискотеку,

Целуешься в подъезде с неизвестным,

Разводишься,

Опять выходишь замуж...

Как медленно

Глаза

Ты открываешь...

 

Владимир Буев

 

…Я много лет страдаю

И страдаю.

Глядеть стараюсь,

Как сторонний наблюдатель,

Как ты взрослеешь, а потом стареешь.

Была ведь юной прежде ты девицей.

И даже с кем-то делала в подъезде

Романтику.

В десятый раз сменила ты супруга.

И этот убежал.

Ко мне пришла ты на ночь

И уснула…

 Айдар Хусаинов

 

МЫ НЕ ПОЕДЕМ В ЗАНЗИБАР

Нет, не поедем мы с тобою в Занзибар,

Там ходят люди исключительно в угаре,

И вместо слов у них выходит только пар,

И каждой твари исключительно по паре.

 

А наша грусть не ведает границ,

и где б мы ни были, в каких бы странах страстных,

Нам не забыть когда-то милых лиц,

Всех этих граждан исключительно опасных.

 

Нет, не поедем мы с тобою в Гондурас,

Нас не дождется ни одна страна на свете.

А что любовь бывает только раз,

Об этом знают даже маленькие дети.

 

Придёт пора сначала всё начать,

С душой новой выйдешь, как в обнове,

Ну, а пока нам остается только ждать,

Не умирая от любви и нелюбови.

 

Владимир Буев

 

Какой ещё, моя родная, Занзибар!

Тут и в деревню-то с большим трудом сгоняешь.

Нет, я не стар, не очень стар, но суперстар.

И Занзибаром ты меня не напугаешь.

 

Ведь мы не только не поедем в Занзибар,

Мы в Гондурас с тобою тоже не поедем!

У нас меню богаче: наш репертуар

С тобою будет много шире и безвреден.

 

Запрёмся дома мы с тобою на замок

(Нас не дождётся ни одна страна на свете).

И ежегодно (знай, что я пророк!)

У нас рождаться будут маленькие дети.

 

Ах, ты не хочешь? Лучше помолчи!

Детишки у нас будут все погодки!

Ты не рычи, а платье засучи.

…Куда ты денешься с моей подводной лодки.

 

Айдар Хусаинов

 

РАЗГОВОР С ПОЭТОМ ЮРИЕМ КУЗНЕЦОВЫМ ИЗ ТЕЛЕФОНА-АВТОМАТА КАЗАНСКОГО ВОКЗАЛА

Вся в мыле, как пивная кружка,
Дрожала трубка у  виска.
Гудок, и провалилась двушка,
Соединяя берега.

И зренье сдвинулось, как битва,
Пронзило стены- эти, те,
И я тогда его увидел
На олимпийской высоте.

И словно голосом Харона
Я был тогда ошеломлён,
И словно ртутную корону
Хватал гудящий телефон.

И вышел вон – к теплу апреля.
Шумела яркая Москва,
Но все дымились и горели
Его огромные слова:

– Позор и крики бесполезны,
Не этим дышит человек.
Был век воздушный, век надземный,
Теперь настал подземный век.

Россия сном кровавым дремлет,
Горит мильонами огней.
Её Москва ушла под землю,
С тех пор, как Сталин умер в ней.

Она глядит на мир, как зритель,
Как пленник собственных картин.
Её главнейший управитель
Есть оживлённый Буратин.

Дрожит рука на кнопке пуска,
Но каждый взят на карандаш.
Теперь любой, кто назван Русским,
Или Мордвин, или Чуваш.

Но кто же скинет это бремя?
Кому за дело воздадим?
Кто опрокинет это время?
Быть может, Кожинов. Вадим?

Но смысл пусть отольётся в слово,
Стихи, как рожь, уйдут под снег.
Но их прочтет весною новой
Времён грядущих Печенег.

Ворота в будущее узки,
Но не склоню свою главу.
Но он прочтёт и станет Русский,
И внидет в падшую Москву.

Москва и Русь предстанут миру,
И воссияет их венец.
И Пушкин вновь поднимет лиру,
И мне тогда придёт конец.

Но горевать ещё не время,
Я жду жестокого конца.
Но я есть я! Я – Русский Демон!
Я пил из черепа отца!

 

Владимир Буев

 

Чтоб разговор начать, намылил

Я трубку и к виску поднёс.

Не пенилось и я усилил:

Намылил в этот раз всерьёз.

Всегда так делаю, чтоб двушка

Не провалилась в аппарат

И чтобы не было прослушки,

Чтоб не сливался компромат.

 

Мой прежний опыт говорил мне,

Что трубке в мыле до́лжно быть.

Иначе скучной быть рутине

И никого не убедить.

 

С другого берега Харона

Я ждал, когда пошли гудки.

На краайний случай что Горгона

Ответить сможет по-людски.

 

Но мне ответил, кто ответил:

Другой поэт взял телефон.

И речь сказал мне (он не бредил),

Но я впал в странный полусон.

 

Он убедил меня: столица

Давным-давно уж под землёй.

Следил, поверив в небылицу,

Я за московской торкотнёй

 

Из аппарата телефона.

Но верил в то, что говорил

По телефону баритоном

Мне тот поэт, с кем я дружил.

 

Я думать стал о философском.

О Буратине, например.

Про телефон забыл московский.

И с места в мыслях рвал в карьер.

 

Был раньше добрый Буратино.

Стал непонятный Буратин.

Надеюсь, храбрый Чиполлино

Нет станет просто Чиполлин.

 

Проблемы этносов и наций

В меня вошли, как в масло нож.

Теперь меня зовут Гораций

И не всегда меня поймёшь.

 

Я знаю, что былые бури

(Рубилово времён былых)

По той же самой процедуре

Затронут нынешних живых.

Мы скифы, мы и печенеги.

И все мы русские сейчас.

И как поэты мы – коллеги,

Равны и в профиль, и в анфас.

 

Харон, Горгона ли, Гораций –

То греки… Мы ж не трепачи!

У нас побольше публикаций,

Чем даже Пушкин настрочил.

 

На Пушкина ли нам равняться,

Когда Москва уж под землёй?

Пускай кривляются паяцы

Перед бездушною толпой!

Из трубки телефонной Демон

Мне, кстати, рассказать успел,

Что пьёт из черепа, как шлема,

И череп, мол, не новодел.

 

С тех пор я классиком-поэтом

Стал тоже, как и Кузнецов.

Мы стали действовать дуэтом:

Мы пьём из черепов отцов!