Ожидание свежей травы. Часть первая

1

Один комедиограф сказал как-то: «я спешу посмеяться, чтобы не заплакать». С тех пор поэты, кажется, только и делают, что плачут или смеются.

В стихах Иосифа Гальперина превалирует разумное, стоическое начало. Там есть за что уцепиться задумывающемуся читателю. Оригинальная мысль в искусстве, в отличие от возраста автора, всегда показатель «свежести дыхания» поэта. Так много молодого задора, органической мощи, она требует для своего формирования от художника слова. Для осуществления художественной мысли необходимо взвешенное, выверенное чувство, наличие духовного опыта, или умудрённости, серьёзных, разработанных годами собственных творческих навыков, искусства мышления, наконец. Поэтому образная творческая мысль, выраженная стихотворением, свежа всегда, повторимся, независимо от возраста автора. Будь он хоть стареющий Соломон, приласкавший девственницу.

Поэтому когда мне говорят молодые коллеги, что им «хочется свежего дыхания в искусстве» и больше надо печатать стихов «молодых авторов», я даже не спорю с коллегами. Но мне бывает смешно до слёз. У большинства так называемых молодых (речь о физическом возрасте) дыхание может быть ещё свежим, а вот стихи зачастую кислые и горькие. Или, наоборот, пахнут скорее патокой или останками разорённого улья, чем свежестью. Не всё так просто.

Хочется, конечно, и молодости, и зрелости. Но гении рождаются нечасто, ещё реже они доживают до «позднего» своего творчества. Но даже и тут есть условность, ибо «позднему» Пушкину не было и сорока. Между тем зрелость в его стихах уже достигла высочайшего уровня совершенства. Заболоцкому или Пастернаку, например, понадобилось больше времени, чтобы избавиться от слишком вычурных, причудливых ассоциаций и стихотворных композиций, нарочито или нет, но изломанных нестройностью мысли – алогичностью (молодой Заболоцкий) или чрезмерной экзальтацией чувств (молодой Пастернак). По своему, в силу талантливости названных авторов, и молодые их опыты в стихах всё равно великолепны. Но эти «молодые авторы» всегда были – великие поэты!

И наоборот, читателю понятно, что не все молодые авторы (графоманы, зачастую) сильны по своему внутреннему заряду или наполнению, по способности к изменению, росту и развитию своего миросозерцания. К охвату материала и соединению самых разных изобразительных способов, не говоря о наличии, высоте и полёте цельной художественной мысли, имеющейся в их арсенале.

Эта мысль, или некий универсальный план, может быть скрыт и не слишком навязывать себя читателю. Идеальный план, или великий замысел поэта, может таиться где-нибудь даже на глубоких задворках или в тёмном углу, не ощутимо для профана. Но продвинутому читателю нельзя не почувствовать его (замысла) магического, мистического присутствия – это обаяние не спутать ни с чем. Грубо говоря, художественная мысль может быть классицистической (ясной, прямой и правильной) или барочной (от этого не менее прекрасной).

 

2

Не единственно очевидная, выпирающая мысль, конечно, суть достоинство в поэзии. Поздний Мандельштам, например, напротив, совершенно непостижим, равно как и убедителен по силе художественного воздействия в своих поздних стихах. Но именно в них, в отличие от ранних, классицистских своих стихотворений, он и достиг абсолютной иррациональной глубины, небывалой внутренней свободы, смысловой ёмкости и духовной ярости. Избавившись от прямолинейности мысли совсем, он обрёл небывалую у него прежде силу проникновенной выразительности... И модернизированные («переогромленные») потрясениями эпохи стихи зрелого Мандельштама, например, «Стихи о неизвестном солдате», действительно тогда зазвучали по-новому, потрясающе. При этом мысль растворилась без остатка в самом духе стихотворения.

 

Другое дело, что такая поэзия до сих пор «непонятна», не постигаема массовым читателем, как не доступна автору массовой (групповой) литературы, штамповщику и поставщику регулярного чтива. Подобные мандельштамовским по уровню стихи ещё нужно суметь «почувствовать» и тому, кто их читает, современному читателю. А ему-то часто и не достаёт пропорционального духовно-художественного опыта – человеческого и поэтического. Так что в пределе (как в случае с Мандельштамом) дело, разумеется, не в «свежести молодого (физически) дыхания», а в несоразмерности века массового искусства и культуры (среднеарифметического, коллективного сознания) уровню авторской гениальности. Прорыву такого рода поэзии.

3

И понятно, что не все содержащие мысль стихи, равноценны по силе своего потенциального воздействия на перципиента, когда для каждого из них наконец-то находится соразмерный им по калибру читатель. Но все интеллектуальные (интеллигибельные, смысловые) стихи, несомненно, выше сентиментальной, абсурдистской или просто нарочито-смешной и слезоточиво-эмоциональной поэтической продукции, бесчисленной, как мусор.

 

Где есть оригинальная авторская мысль, там хотя бы нет графомании и становится возможной афористичность.

 

4

Здесь нужно приостановиться и оговорится в защиту трагикомедийного искусства поэзии. Не все смешные и слёзные авторы слабы и назойливы в своей бессмысленности. Есть, бесспорно, высокие мастера и даже гении Смеха, каковым был, скажем, Гоголь. Но они – такая редкость среди собратьев по цеху, что не смеяться, а плакать хочется от тоски и безысходности. А ведь та же самая Мысль, безысходная, изнурительная, денная и нощная, не дающая ни на минуту покоя своему носителю, бедному художнику слова, была куда как хорошо знакома и русскому прозаику Николаю Васильевичу. Или непостижимо изменчивому и вечно подвижному, как Протей, гению нашего величайшего поэта – творческому духу Александра Сергеевича. «Там мысль одна плывёт в небесной чистоте» (!).

 

5

Сегодня в «молодом» и в «старом» поэтическом искусстве – кризис. Это, впрочем, нормальное положение дел. Творчество без кризисов невозможно. Оно превращается в свой слепой придаток, в аппендицит, набитый сором неосмысленной в целом авторской жизни. Жизни, в общем, бессмысленной, с «мелким» эгоцентрическим дискурсом, отсутствием единой продуманности и высококлассной композиции. Без чего искусство перестаёт быть искусством, теряет свою сущность. (Или сколько-нибудь убедительную в этом смысле сингулярность.) Многочисленные примеры известны всем, они в декларативных гендерных верлибрах, в активности (не всегда высоко поэтической), в обиде, если не бессознательной агрессии, поэток от феминизма. Ну ладно.

Русская поэзия, конечно, виновата во всех их несчастьях. И тут помогут только поэтические премии, групповые «поглаживания», успех, шумиха и всяческие награды их претенденток. Это обычная психология.

И, конечно, не так важно, что происходит недопустимое смешение поэтического искусства с молодыми и резвыми, модными социально-психологическими практиками, потакающими своим клиентам, за их деньги, если не во всём, то во многом. Это – психология, и она хлынула в мутное сознание (бессознательное) массы людей очень энергичных, абсолютно чувствующих если не собственную глупость, то свою правоту. Это правильная, в общем, методика выговаривания вслух всего и вся. Но это не высокое искусство, господа, не его катарсический и трансформирующий, преображающий самого поэта и благодарного читателя уровень.

 

6

Подобная – жанровая и духовно-эдетическая, грубо говоря, неопрятность массового, исступлённого извода в современной изящной словесности, возможно, вредит ей, сбивая верные ориентиры, подменяя, возможно, те или иные ценности. Чем-то это напоминает, хотя выглядит иначе, диковатую пляску современных, опьянённых собственной художественно-смысловой неполнотой (не наполненных любовью) менад многочисленных новых дискурсов. Грамматических завихрений, грозящих заново разорвать древнее орфическое понимание искусства или поэтического текста слова.

Божественности, таинственности и древности происхождения поэзии сегодня часто противостоит пустоватая в художественном отношении «актуальность» социализированных, групповых выступлений, бойко отдаляющихся от профессионального мастерства и поэтического Ремесла, не говоря, о Свободном Искусстве Слова как высшей необходимости языка. В упрощённой натурализации искусства окончательно теряется его духовно-эстетический смысл, подлинные гуманитарные ценности оттуда уходят.

Всё стремительно упрощается, увы, не к лучшему, или попросту запутывается.

7

Повторяю, жертв насилия и житейских обстоятельств, конечно, следует поощрять и не только добрым словом, если они не совсем бездарны. А подлинные художники слова пусть будут счастливы, довольствуясь самим своим творчеством. Ну, или несчастны, какая разница? А лучше вовсе изгнать художников слова, поэтов из современного жёстко сгруппированного сообщества актуальных литераторов или людей, понимающих литературу как психотерапевтическую кушетку.

Всё это, я сильно повторяюсь, надо непременно поощрять. Даже в ущерб всему остальному. Насильственно.

Иначе как унять праведную обиду дочек и сыновей (трогательных геев и обаятельных лесбиянок), пострадавших от своих пап и мам, пострадавших от других бесконечно пострадавших… царей, тиранов и прочих помазанников и мазуриков.

Как не поощрить, если нельзя не признать некоторые дискурсы даже любопытными. Да они просто выше Красоты или Совершенства и к тому же не слишком безобразны.

 

8

Понятно, пушкинский уровень поэзии при этом по умолчанию объявляется не то чтобы не достижимым, а уже просто не нужным современному читателю, устаревшим, неактуальным. Однако, думается мне, если поэтический уровень всё же есть и он неизменен, то налицо падение вкуса в известном слое современного поэтического искусства, претендующего быть таковым.

И это противоречие, о котором давно говорят и спорят в сообществе современных литераторов.

Мне кажется, что развесёлые, обиженные кем-то не по-детски поэтки (обоих полов), с неотъемлемым от их очаровательной молодости и ума задором, «свежим дыханием» и непомерной самонадеянностью просто играют с великой русской поэзией в свои так называемые актуальные для них игры. А поскольку русская поэзия всегда чутко на всё реагирует, то и она отвечает им взаимностью. Лаской. Хвалит их, награждает – и, по-моему, правильно делает. Я был тронут до слёз, когда «Нос» вручил свою награду Оксане Васякиной. Я бы дал ей больше. И что за печаль, что ей на меня не в рифму наплевать?

 

9

Но вернёмся, однако (пришло время), к нашему всеобъемлющему литературному Ремеслу, к собственно русской Поэзии. Традиционной, модернистской, постмодернистской и т. п. и т. д.

Пока фемдвижение и удивительные поэтки (обоих полов) не отменили вовсе профессионализма в великом искусстве слова, вернёмся-таки собственно к стихам и некоторым стихотворным образцам.

О художественной мысли, формирующей стихотворную речь, то есть высочайший порядок в языке, равно как и сам язык, достаточно было сказано.

Поэтому я просто предлагаю читателю замечательную в поэтическом отношении подборку, оригинальную и мастерски написанную, от нашего автора Иосифа Гальперина.

Итак, «неактуальная» поэзия Иосифа Гальперина.

 

10

И поскольку свято место пусто не бывает, то нам и следует его наполнять тем или иным содержанием.

Сначала я хотел было озаглавить подборку строкой самого же Иосифа Гальперина – «прогнозируй, а не шамань». Поскольку  она определяет авторский стиль в целом: трезвую (может быть, несколько слишком) манеру художественного высказывания Иосифа Гальперина. Но потом меня совершенно очаровала другая его же строка: «ожидание свежей травы». Гениальная! Образ этот больше гальперинского слога всей этой подборки. Как, впрочем, и всё, что превышает наши мысленные прогнозы и требует шаманства, выхода в духовные «пределы», лучше сферы, ещё лучше в надмирное пространство. Это также опасно, сколько и желанно для продвинутого читателя мировой поэзии. Поэтому требовать этого нельзя не только от феминисток в поэзии.

 

11

Я много замечательных или просто блестящих строк отметил для себя по ходу чтения стихотворений Иосифа Гальперина. Это сгустки, смысловые зёрна гальперинской мысли. Они не могут быть неинтересны ещё соображающему по старинной человеческой привычке читателю. Получился, на мой взгляд, тоже весьма любопытный текст. Я не стал выписывать всё, что мне понравилось, чтобы не злоупотреблять тавтологией, местом и временем. Но, полагаю, это не помешает никому насладиться дальнейшим чтением весьма мастерских, цельных, выдержанных и законченных по мысли стихотворений «В ожидании свежей травы». Стихи даются в авторской редакции.

Прогнозируй, а не шамань

мираж побед неверен и незряч

песочные часы – обманная модель

песок в ушах шуршит неугомонно

наступает время Гумилёва

мужество Ахматовой – свети

снова Слово значит больше слова

снова одиночество в чести

и каждый слог велик и одинок

и каждый жест свободен и печален

рисунок губ, слова определив

меняется наитием мгновенным

эхо повторит объём гармоний

но их ловить – опять напрасный труд

как у стихов – они многосторонни

слова и звуки кисть не утвердит

но тайны цветов и плодов глубоки

смирение всё верней

глоток любви в запасе обнаружь

у края бессознательной постели

от повторения потерь

и одиночества со всеми

в растворе электромагнитном

ничтожной стала воля человека

и разное живёт вино в своей отдельной бочке

горчинку страха, сладость свежей жизни

скрепили кровью соки пандемии

глоток дыхания

и глотка времени

и винное прозрачное искусство

умножит мощь стареющей руки

весь мир, всё в мареве, как горная гряда

незыблемо. Но рухнуть может

оно исчезает, но люди помнят его вкус

и говорят: ни с чем не сравнить!

сколько лайков уместится на могильной плите

ставя в мемориал виртуальную славу?

бессистемной толпой бегут облака

непонятные знаки, неслышные птицы…

целый мир не объять уже наверняка

но как ярко и больно сияют частицы

немного погоди, пока душа уснёт

когда она противиться устанет

слово слову – не ровня

рядом, а не родня

ходят непонимайки

по просторам страны

уравнение драки

похвальба голытьбы

крохи, страхи и крахи

не продвинули лбы

за дикарское детство

бьются в пыль дикари

оставляя в наследство

тощие словари

плывите вглубь, советует поэт

туда, где воды помнят Эвридику

есть, конечно, такие, кто хочет сказать наперёд

о загробных успехах, наградах за веру и скудость

только в правде своей они в гроб загоняют народ

из обычного страха приготовляя искусство

и вера велит ему убивать

и людей, и сомнения, прахом познанье развеяв

 

И гениальная, по-моему, кода:

 

немного тёмно-золотых

почти коричневых – и крона

уже трагичная, как стих,

начавшийся легко и скромно

из буколических немых,

потом и гласных приглушённых,

потом шипящих и шуршащих,

слепящих, чёрных, настоящих –

вела драматургия мира

от восхищенья к пониманью.

Немного света, серо-сыро,

туман – и слева трепетанье (!)

Алексей Кривошеев

*  *  *

– Как вы жили перед войной?

– Ждали войну.

– Что вы делали перед войной?

– Ждали войну.

– Что хорошего было перед войной?

– Ждали войну.

– Почему была война?

– Ждали войну.

 

*  *  *

День грозы – громыхнула, не брызнула,

так и время мимо пройдёт.

Человек по первичному признаку –

ожидающий жизнь идиот.

 

В этой вере многое выросло

или высохло, прогорев.

Начинались невинными вымыслы,

а сошли, как сель по горе.

 

Мимо глядя, не под ноги, под руки,

не на небо, а в зеркала,

ты стоишь – и не тянет на подвиги, –

как обритая селем скала.

 

Грохот пуст над твоею вершиною,

как без Зевса двугорбый Олимп.

Рядом ливни несокрушимые,

над лесами пламенный нимб.

 

Самольстиво воображение,

прогнозируй, а не шамань.

Ожидает опустошение

бессердечную дряблую ткань.

 

Повторение – мать ожидания.

Зазеркалье далёких зарниц.

Полыхает гроза мироздания,

лес в Олимпии падает ниц.

 

*  *  *

Пустыня дня вдали переливалась

бесплотным телевизорным огнём,

там поджидали жертву сериалы,

подмигивая смерти: «Подмогнём!»

 

Жизнь опрокинулась, секунды разлетелись,

песочные часы – обманная модель:

на голову не встанешь в дряхлом теле,

горизонтальна смятая постель.

 

Бессмысленны барханы одиночке,

не видящему линии ветров.

Минуты растворяются в песочке,

часы текут, неразличим покров.

 

Зато просторно демонам в пустыне,

горячее дыханье неудач

доносится из прошлого доныне,

мираж побед неверен и незряч.

 

Песок в ушах шуршит неугомонно,

однообразной злобой распалён...

Последний собеседник без смартфона,

пожизненный надёжный пенсион.

Продолжение следует…