+12 °С
Дождь
Все новости
ПОЭЗИЯ
15 Сентября 2020, 19:30
Семь девушек, покрытых чем-то желтым…
Новый автор уфимского культурно-литературного сайта газеты «Истоки», участник объединения УФЛИ. Наш сайт впервые представляет читателю и любителю поэзии замечательную подборку стихотворений молодого поэта Сергея Кондратьева.
Свежесть взгляда, проблематика современных тем, искренность и умение передавать свои чувства правдиво, с помощью не заезженных ещё окончательно форм – эти несомненные художественные достоинства делают стихи, представленные здесь, не только интересными, но и прекрасными в пределах авторского дарования и той техники, которую поэт уже наработал сегодня.
Алексей КРИВОШЕЕВ
* * *
Ох, сколько же всего наверчено.
Ох, сколько же всего накручено.
И по заранее размеченным
Дорогам тяжесть прет могучая.
Ура бетонное, крикливое,
Летит над серыми надолбами –
Всегда такими молчаливыми,
Всегда такими бестолковыми.
Всегда есть повод для истерики,
Всегда петлица есть под ленточку.
Мы можем повторить, Америка,
Сейчас, нальем еще маленечко...
Вот столько вот и наковеркано,
Вот столько вот и поналомано.
И только серыми колоннами,
Безрадостными эшелонами,
Уходит память неболтливая,
Почти что противозаконная.
Мы вас поздравим, только шепотом,
Здесь гордость тихая, тяжелая –
Здесь грусть такая запоздалая,
Такая тяжесть невеселая...
Все было так, мы помним это:
Тревога. Смерть. Весна. Победа.
* * *
Табак, фиалки и винная прелесть вечера.
Согласно ритму желтых уличных огней,
Праздношатание меня увековечило
На мокром камне местных площадей.
Праздношатание, бессмысленность, бесцельность!
Чудесное вечернее вранье!
Идешь немного дольше, чем хотелось
И город твой, и все вокруг твое.
Принадлежат бродягам тротуары,
Все бары – тем, кто в них сидит над пивом.
Все выдается вечером задаром,
Как шанс побыть бездумным и счастливым.
Воспоминания и боль пусть громоздятся
В пустом жилье – но два часа до дома!
Гуляй и наблюдай за трансформацией
Давно известного во что-то незнакомое.
Ежевечерний праздник изменений.
Другие парки, магазины, люди –
Все, все другое! Мир без сожалений
Зачеркивает день и что там будет,
Когда начнется новый – неизвестно!
Чудесное вечернее вранье…
И слава богу, я оставлю честность
На утро. Завтра. После. Ну ее.
И вот табак, и почему-то вкус фиалок.
(Я их не пробовал совсем, откуда он?)
Потом жаль времени и сам я очень жалок.
Подъезд, ключи, компьютер. Вечный сон.
* * *
Зачем тебе вся эта красота?
Когда леса не отворят объятья,
Когда до горизонта пустота,
Светлее и бездоннее проклятья
Последнего упавшего листа.
Зачем тебе все это поперек?
Зачем тебе не влазить в чьи-то мерки?
Пусть мир не близок будет, пусть далек –
Молчанье за окном. Чернеет пенка
От кофе, убежавшего в свой срок.
Не гладь, не тискай – просто простыня
Сложилась в теплый ком и так застыла.
Работный день, сухая головня,
Покров пушистый серодомной пыли...
Холодный свет. Отсутствие огня.
* * *
Неумолимо близится тот день,
Когда тебя мне нужно поздравлять
С еще одним, прошедшим дальше годом.
Мне очень хочется заставить время вспять
Поворотить, чтоб дни нашей свободы –
Когда нет под скулою желвака,
В виске гвоздя извечного, долгов
Перед самим собою и легка,
Без вмятин от отброшенных оков
Худая, загорелая рука.
Ну, словом, я про возраст.
Нет, точнее – про временнУю массу,
Наждак, поток частиц, борей,
Меняющий корабль час за часом,
Меняющий команду – тем быстрей,
Чем дольше он воздействует на поры.
И где теперь надежный ориентир?
Давно долины там, где были горы,
И даже память – герметичный мир,
Не держит лиц, не помнит разговоров.
И так, день близится. Кого мне поздравлять?
Я помню только дрожь прикосновенья.
И как смешно ты ставила ступни:
Белесый свет сквозь шторы в воскресенье,
Носками внутрь повернуты они.
Я поднимаю взгляд. Колени, бедра,
Живот как масло, шея, плечи, грудь –
Их помнит тело, помнит очень твердо,
С закрытыми глазами, наизусть.
Лица без фотографии – не вспомню.
Но я поздравлю мрак твоих зрачков.
И то, чем для меня теперь ты стала –
Освобожденьем от любых оков,
Свечою, разогнавшей мрак подвала,
Возможностью закрыть глаза – на миг
И захотеть поворотить назад,
В прекрасный ад, в чудесный, милый ад,
Где я, тебя увидевши, возник,
Возник теперь – и двадцать лет назад.
* * *
Все утро состоит из тишины,
Незанятого времени, молчанья,
И сонной нежности, и мерного дыханья.
Под одеялом – бездна белизны.
Всю ночь я спал, держа в горсти котенка,
Но ты проснулась, дернула плечом –
И он, отпрыгнув, замер. И потом
Ладонь моя его искала долго,
Не в силах примириться с пустотой
Внутри горсти, осиротевшей разом,
Обеспокоенная сонною проказой,
Ведет она неспешный поиск свой.
Котенок прыгает в момент последний самый,
Рука моя – что клетка для него.
Я понимаю все, но ничего
Не в силах прекратить. Ищу упрямо
Пушистого котенка своего.
Вот он попался! Приоткрыв глаза,
Ты на меня серьезно посмотрела...
Не вовремя, неловко, неумело,
и нужно спать… Но мне никак нельзя
Оставить ловлю. Знаю свое дело –
Котенка тихим утром отыскать.
* * *
Минута.
Снег летит не спеша, он почти невесомый, почти прозрачный.
Засугробило двор вечерний, все темнее синее, все бледней коричное.
Тишина и прохлада. Оцепенелый мальчик –
черной точкой на белой скатерти – не шевелится, голову запрокинул.
Холод бьет по ногам, лижет руки, сжимает сердце.
Тишина ватным комом валится, слышен скрып далекий –
Не спешит прохожий, неизученный, одинокий.
Непонятно откуда идет, и где будет греться.
И тихонько гудит компьютер в окне, за шторой,
И бессмысленный взгляд бездумно скользит по строчкам.
Человек за столом, недавно читавший почту,
Разом ухнул в прорубь белеющего монитора.
Доскрипит прохожий, мигнет монитор и вздрогнет
Человек за столом, и закурит в окошке мутном.
И встряхнет головой мальчишка в сугробе, вспомнит,
Что до школы вечность еще – шесть дней. И не жаль минуты.
* * *
Ампутация.
Раз.
Лязгнул нож. Глухо шмякая, откатилось.
И застыло дрожащей кучей, плохо сшитой тряпкой.
Немота и бесчувствие – хуже боли, надежней смерти.
Не умыть лица, ни строки написать культяпкой.
Два.
Засаднил порез, закровил обрубок.
Нужно пробовать шить края, замотать потуже.
И становится хуже, чем дальше – тем только хуже.
И болит, и мотает, и режет, и ноет тупо.
Три.
Тут особенный воздух – в месте, где не было раньше воздуха.
Так и тянет погладить. Обираешь вздохом пространство между
Воображаемым ртом и воображаемой мочкой уха.
В воображении сбрасываешь одежду.
Четыре.
Время внезапных слез, время кромешных снов,
Время галлюцинаций, воя и скрежета тормозов.
В темноте прихожей, в окне машины, в чужом лице,
Она вдруг появляется четко и ощутимо, и кажется, будто цел.
Открывается дверь – и в проходе она стоит.
И проходит медленно, и садится на дальний стул.
Потом шепчет ласково: «ну, вот наконец уснул».
И ты, правда, спишь, но даже во сне болит.
* * *
Я пишу к тебе, как обычно, вечером.
Голова гудит, и гудит осенний
Мокрый город. Мне делать сегодня нечего.
Я стою, как мыслящее растение
И пишу к тебе всякую несуразицу –
Например, как люди сидят в автобусах
В влажных куртках, колени поджаты. Кажется,
Больше мест не осталось на нашем глобусе,
Где нет мелкой дождливой вечерней взвеси.
Все домой спешат, предвкушая ужин.
Скрип входных дверей – что за звук чудесный!
Входишь в дом обветренный и простуженный.
Но сейчас – остановка, асфальт чернеет,
А автобуса нет – смс, опечатки –
Пальцы мокрые и холодные, дождь густеет,
Шепчет что-то бессмысленное над брусчаткой.
Это просто осень, черная меланхолия,
Ты уехала десять минут назад.
И пустое пространство молчит от боли,
И слова, и дождь, и мой мертвый взгляд
Волочатся бездумно, куда попало –
Сублимация ожидания, трата времени.
Полумир – как лампочка в полнакала,
Полболкала вина, минуты стучат по темени.
* * *
Фонтан «Семь девушек».
Семь девушек, покрытых чем-то желтым
(не знаю, может это позолота),
Стоят вокруг уснувшего фонтана,
Сливаясь с осенью в ее последней фазе,
Когда роскошные кленовые листы –
Цыплячья желтизна, причудливые трещины –
Уже давно смешались с липкой грязью,
Холодной, словно будничные сны
Тебя спокойно разлюбившей женщины.
Чугунные тяжелые скамьи стоят гуртом под вымокшими соснами,
стремясь согреться. И белыми, пронзительными звездами
В чернильном небе, свеж, бесчеловечен,
Летит сухой, колючий, древний снег.
Царапает глаза и прямо сквозь пальто
Прохватывает белое нейтрино.
Скамьи не ждут ни седока, ни ЖЭК.
Стоят, взбивая слякоть как перину,
Себе готовя ледяной ночлег.
Глубокой осенью заглядываешь за привычный,
Знакомый, правильный мирок своих привычек.
Жизнь содрана с планеты. Мир вещей
Недвижимый и тихий наступает,
Грядет, как оползень, неся и сон и смерть.
И я лежу, согнувшись, подвываю
В тон ветру в форточке. И нужно дотерпеть
До зимней ясности морозной. Засыпаю,
устав бояться, мерзнуть и мертветь.
* * *
В бесприютной передней, споткнувшись, снимаю ботинки.
В мою голову лезут тоскливые эти картинки:
Как осеннюю зябь собирает плечо самолета,
как кастрюля кипит, как хлопочет вокруг бутерброда
нервный нож. Как устало из горлышка льется,
как навстречу струе мое горло больное несется –
точка А в точку Б превращается и замирает...
Чтобы не умирать – мертвый кофе на кухне вскипает.
Сон тяжелый и липкий тревожит заря светофора –
Перед утром дает мне ненужную, мелкую фору.
В окна валит рассвет – словно пьяный, усталый прохожий,
Словно привкус железа во рту, когда дали по роже.
Словно ты по ошибке ушел – и не можешь обратно,
На рентгене нашел бесконечно родимые пятна.
И с утра отказавшись от слез и от тела немого
Я стучу по пластмассе – увы, мне, увы – бестолково.
Думаю – может быть, хватит, да может быть, все-таки, хватит!
Можно лечь и уснуть одному на двуспальной кровати...
И полна темноты, и полна темноты и покоя
Штора гладит висок мой своею холодной рукою.
* * *
Жду тебя в баре.
Неужели не ты вновь проходишь в знакомые двери (зелен свет, горек дым)?
Неужели, не та – то ли музыка, то ли рычание?
Неужели, не нам кто-то там закричал на прощанье
О любви? И захлопнулись двери за ним.
И, спокойно куря, мы идём – перекрёсток направо –
Кирпичи серых спальных приютов, магазинчик. Ночная отрава –
Две бутылки вина. В небе ложка топленого масла.
Мы не можем не встретиться – ты для этого слишком прекрасна.
Мы не можем не видеться – что за радостная обреченность!
Сам себе повторяю рутинную эту отчетность:
Обнимать тебя вечером поздним, встречая с работы,
Зарываться в предплечье твоё. И не ждать до субботы.
И не видеть дверей тех зелёных, не слышать рычанья,
Никогда не почувствовать злого, немого отчаянья –
Неужели не ты на пороге стоишь в этот хаос,
И глядишь. И глядишь. И глядишь на меня, улыбаясь.
* * *
Он приходит домой и кидает рюкзак на стул,
И включает в колонках суровый нью-йоркский рэп.
Чернокожий гангстер, поющий о том, как кому-то вдул,
Даже в виде записи понимает, как слушающий нелеп.
После сиги болит голова, нужно сделать чай, по литре четыре.
Но дошел хорошо, без случайностей и потерь –
Бандерлоги местные не заметили, пропустили,
И теперь уж надежно закрыта входная дверь.
Он живет глубоко в темном пригороде, не горят
По ночам фонари, продуктовый до девяти, старый дом,
Огород, мать, каких-то наук кандидат,
После школы все ждут, что пойдешь получать диплом.
Надрываются негры в колонках, в окошко скребется вишня,
Старый кулер шуршит в системнике, кошка спит.
Он сидит на диване, молчит и как будто совсем не дышит.
Что он видит сейчас? Отчего его лоб горит?
Он летит по району на чем-то блестящем и красном.
И скула как гранит, и девчонка в короткой юбке
Смотрит преданно – он надежный и он опасный.
И крутой, как вираж "нид фор спид". У него свои мутки.
У него есть веселая тетка – сорок пять, полнота, сигареты.
Она может его рассмешить, он гостит у нее очень часто.
И был дед – огород, математика, новости, чай несогретый,
И ладонь на его голове. Гладит голову. И все прекрасно.
Время выйти за хлебом. Обезьяны ушли в обезьянник.
Мать с работы к восьми, на плите суп стоит, если хочешь.
Он выходит на улицу – музыка в уши. Избранник
И хозяин чудесных миров. Человечий детеныш.
Вечер. Сумерки необратимо меняют предметы.
Провода как лианы провисли, цикады скрежещут,
Слышен крик тепловоза, или то, может быть, где-то
Хатхи вечер трубит, Ганг коричневый плещет.
Тень метнулась. Пустая нора. Огибая поляну,
Он несется с холма вниз – подросток тревожный и ловкий.
В вечных запахах джунглей – сырых, удушающе-пряных...
Высоко в небе Чиль разглядел на траве след кроссовки.
* * *
Расскажи мне о том, как повсюду идет война,
И о том, какой же я вор и плут.
Разверстай слова в пустынный экран окна
И сиди и жди, и тебя, может быть, найдут.
Мир в экране этом зависим от величин
И окраски букв, от знака в конце строки.
Не ищи справедливости, или других причин –
Просто знаки в экране – пороги на дне реки.
Паранойя зашкаливает – старший брат за тобой следит,
Маскирует свой взгляд под твой собственный, прячет след.
Я до дрожи боюсь быть опознанным, знать вердикт.
Меня скрыл аватар – сытый призрак, чужой портрет.
Я – улыбка в каких-то двухтысячных, я пишу друзьям:
Блику света на сцене, куску стены и букету лилий.
"Эй, привет) Как дела?" – "Хорошо. Работаю. Как ты сам?"
На нас светят экраны. Наши призраки без усилий
Шлют друг другу музыку, фотки, смешные картинки, стихи,
Частоколы смайликов – даже в молчащем доме
Слышен призрачный хохот их. К прочему мы глухи.
Мы в глубокой и безнадежной экранной коме.
Постоянное бегство от мира в экран, как в дверь
От пустыни за окнами, от пустыни внутри груди.
Дверь становится зеркалом – кто из него глядит?
Кто глядит на тебя с экрана? Пойди, проверь.
Сергей КОНДРАТЬЕВ
Подготовил Алексей Кривошеев
Читайте нас:
© 2024 сайт газеты "Истоки". Все права защищены.
Газета «Истоки» (Республика Башкортостан, г. Уфа), информационно-публицистический еженедельник, выходит с января 1991г. Зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (РОСКОМНАДЗОР)УЧРЕДИТЕЛИ: агентство печати и СМИ РБ, РОО Союз писателей РБ, ГУП РБ ИД "Республика Башкортостан"
Главный редактор
Айдар Гайдарович ХУСАИНОВ
8-(347) 272-60-66
Заместитель главного редактора
Василий Артемович КОРОВКИН
Телефон
8-(347) 272-60-66
Эл. почта
Адрес
450079 Уфа, 50-летия Октября 13, этаж 7, каб. 714 и 719