Виктор Апекишев: "Не быть поэтом - не умею..."

Родился Витя на станции Кочмес Интинского района, а в 56-м году, когда ему исполнился год, семья переехала в Воркуту. Всю жизнь он прожил в посёлке Заполярном и проработал на шахте «Заполярная» – горнорабочим очистного забоя, горным мастером, электрослесарем… Он был человеком тонким, возвышенным – и одновременно настоящим мужиком, крепким, сильным, надёжным. Не знаю больше никого, кто сумел бы так воспеть шахтёрскую профессию – светло, высоко, непритворно, талантливо, всем сердцем. Витя Апекишев – он у нас был такой один, уверена, нет ему равных во всей России.

Познакомились мы на литературном объединении «Сполохи», куда я однажды пришла – без особого желания, честно говоря, не уверенная, что мне это нужно и что мне это будет полезно и интересно. Дмитрий Васильевич Стахорский, который был тогда председателем, неоднократно меня приглашал на заседание лито, и вот, я наконец собралась, решилась. Хорошо помню это первое занятие, на котором я увидела почти весь тогдашний состав наших литовцев. Был там и Виктор Апекишев – ещё очень молодой рыжеватый парень, основательный такой, серьёзный.

Стахорский разбирал стихи двух начинающих поэтов – и так случилось, что оба они на заседание не пришли. Но Стахорский как-то так обронил, что для них это даже к лучшему и что мы всё равно поговорим об их стихах. Первый писал в миноре – всё у него было печальное и пессимистичное донельзя. Одно стихотворение так и заканчивалось: «Печальный приятель, скамейка и я». Мы все рассмеялись, зашумели, а Димыч (так участники объединения за глаза ласково звали Дмитрия Стахорского) улыбнулся:

– И вы знаете, как это ни грустно, но это ещё не самое худшее в поэзии. Я вот вам сейчас другие стихи покажу, второго нашего товарища. – И он открыл тонкую тетрадь в клеточку. – Здесь, напротив, сплошной оптимизм. Вот, например, стихотворение «К России». Жизнерадостность просто зашкаливает! – И Стахорский нараспев прочитал:

Как бы кто меня бы ни просили,

Но другой не надо мне ни в жизнь.

Очень я люблю тебя, Россия,

И ты ко мне с другою не вяжись!

Помню, мы все просто рухнули от смеха. И Витя Апекишев смеялся чуть ли не громче остальных. Он вообще любил юмор, понимал шутку. Даже писал иногда пародии – у него было замечательное чувство юмора. Уже позже, обидевшись на Романа Юнитера, который был ответственным секретарём газеты «Заполярье», за то, что тот не пропустил в печать какие-то его стихи, а может, сильно сократил его подборку, Витя выдал экспромт:

* * *

Рассуждать пытаюсь мудро:

Митин к Вите не привык.

Если Лера – это Муза,

То Апекишев – музык.

«Митин» – это газетный псевдоним Романа Дмитриевича. И таких вот, остроумных, мудрых, ёмких четверостиший у Виктора Апекишева было немало. Например, вот эти:

* * *

Развернулись меха гармонии –

Начинает она дышать.

Ах, какая в душе гармония,

Если русская это душа!

* * *

Дано: пространство, время, мы.

Мы – содержимое пространства.

Как в океана постоянство,

В Россию мы заключены.

Когда я стала председателем литобъединения, прежде очень активный, много пишущий Виктор со временем стал появляться на наших заседаниях всё реже. Я старалась поддерживать его как могла – в основном это были публикации его стихов на литературной странице нашей «Заполярки». Но Апекишев постепенно совсем перестал приходить на лито.

* * *

Я быть поэтом не хочу.

Не быть поэтом – не умею.

То замолчу, как онемею,

А то строчу, строчу, строчу.

За что мне крест такой вручён,

За что такое наказанье:

Молчать до самоистязанья,

Писать, как будто обречён?

Мне всегда очень импонировал этот замечательный во всех отношениях человек – и как личность, и как автор прекрасных стихов и берущих за живое песен. Его необычайно честная, образная, яркая, мужественная и в то же время душевная поэзия никого не оставляла равнодушным. Могу сказать, что я всей душой любила Витю, относилась к нему с большой нежностью. Но никогда не навязывалась ни со своей дружбой, ни с излишней опекой. Не тот он был человек – в нём всегда чувствовалась по-хорошему вызывающая уважение сдержанность. Он был немногословен, скуп на проявление эмоций, даже думаю, что весьма упрям. И он ко мне относился по-доброму, с уважением, но без фамильярности и панибратства. Он был настоящим, несуетным, глубоким человеком – таким же, как и его стихи. Как я любила его «Конопатую»!

Конопатая

Я работаю в лаве с ребятами,

Честно делаю дело своё.

И повсюду со мной конопатая,

Конопатое счастье моё.

От тебя я на смену упрятанный.

Только сердце чего-то поёт.

Знаю, ждёшь ты меня, конопатая,

Конопатое счастье моё.

Вот работа окончена ратная,

И обратно вагончик везёт.

Ты доверила мне, конопатая,

Конопатое счастье своё.

Хороша ты, дорога обратная!

Дорогая, мне дверь отвори.

И встречают меня конопатые,

Конопатые дети мои.

Завтра снова – профессия шахтная.

И опять опускаемся вниз.

Как люблю я тебя, конопатую,

И свою конопатую жизнь!

Это удивительное, нежное и трепетное стихотворение, посвящённое его любимой жене Нине, впоследствии вся Воркута пела под шестиструнку. Невозможно было не заплакать под конец, под рефрен: «Как люблю я тебя, конопатую, /И свою конопатую жизнь!» А ещё для меня навсегда поэзией высочайшей пробы остаётся его потрясающей силы стихотворение «Памяти товарища»:

Памяти товарища

П.М. Горбунову

Белеет тундровое море.

Краснеет солнце на горе.

А у меня сегодня горе –

Горняк сегодня отгорел.

Земля раскроется сырая,

Ему протянет две руки –

Нет, горняки не умирают,

А отгорают горняки!..

Кому когда – никто не знает,

Но знаю я всего верней:

Его профессия земная,

Другой не сыщете земней.

Он не придёт домой усталый,

Рук не положит на столе.

Не просто человеком стало –

Мужчиной меньше на Земле.

Что свято, память не стирает.

И откровенно вам скажу:

Чем больше близких я теряю,

Тем глубже в землю ухожу.

…Пусть сохранить сумеют травы

Черты знакомого лица…

И день и ночь идут составы,

Горит огонь Череповца.

Я не знаю слов чище и выше. Вообще Виктор писал о том, чем жил, не кривя душой, не лукавя – стихи для своих ненаглядных детей, шахтёрскую и гражданскую лирику, стихотворения о любви к матери и о любви к женщине. Некоторые его стихи, возможно, не до конца отшлифованы, но это тем не менее настоящая поэзия – призывающая нас не быть равнодушными, ценить друг друга, это поэзия нравственная, ясная и обращённая к людям, к каждому бьющемуся, горячему сердцу. Виктор Апекишев всегда чувствовал свою сопричастность своему народу, своим товарищам по шахтёрской судьбе, своей Родине. Он был одним из лучших представителей народа – совестливым, честным, с пламенным сердцем и мозолистыми трудовыми руками настоящего мужика.

* * *

Разве мало тебе что лесов, что полей?

Ну зачем же ты в шахту полез, дуралей?!

Соблюдал бы, как белые люди, режим

И, глядишь, лет пятнадцать ещё бы прожил.

Посмотри-ка вокруг, посмотри на себя:

Ведь другие живут – и не хуже тебя.

А за то, что ты хлеб добываешь хребтом,

Называют они же тебя – дураком…

Только ниже и ниже уходит забой.

Только кто-то, увидишь, пошёл за тобой,

Умножая ряды земляков-горняков.

Продолжает Россия рожать дураков.

«Если завтра война, если завтра в поход…»

Наша участь одна – всех страна позовёт.

Я у Господа Бога прошу об одном:

Чтобы в бой я пошёл вот с таким дураком.

Как-то, после долгого перерыва в общении, я встретила его на площади Металлистов – он приехал в город по каким-то делам, а я там как раз рядом работала в газете. Мы ужасно обрадовались друг другу. Разговорились. И я спросила, почему его не видно на литобъединении, всё ли у него в порядке. Витя прямо ответил, глядя мне в глаза: «Не пишется, Лер, в последнее время. Ну хоть ты что делай – не идут стихи! Понимаешь? А писать через силу, выдавливать из себя строчки – это не для меня. Не хочу я просто так рифмовать. Хочу дышать стихами, как раньше. Вот придут стихи, вернётся вдохновение – и я вернусь…»

Об этом трудном для любого поэта состоянии творческого простоя есть у него великолепное четверостишие:

* * *

Имею мужество молчать.

…Так на безумие похоже –

Когда не можешь не писать,

А написать ещё не можешь.

И он стал приходить ко мне в «Заполярку», когда бывал в городе, приезжая по делам из своего посёлка. Мы встречались во дворике возле типографии, разговаривали обо всём на свете, он читал мне какие-то свои строки, мы их обсуждали, ему на душе становилось легче, и я была всегда рада его повидать. Поскольку новых стихов у него не было – той же высоты, той же пробы, что прежде, – на занятия литобъединения ему приходить не хотелось.

Позже, в годы, когда я плотно сотрудничала с клубом авторской песни «Баллада», я задумала творческий вечер Виктора Апекишева. Сергей Шеркунов поддержал мою инициативу, осталось только уговорить самого Витю. Но это оказалось задачей не из простых. Витя упёрся. Теперь понимаю, что, скорее всего, это была робость, страх перед зрителями, ему непросто было покинуть, как теперь говорят, зону комфорта, он давно не исполнял стихи и песни на публику. Возражения типа «зачем мне это?», «кому это надо?», «это никому не интересно» и «я давно устарел» мне довелось тогда выслушивать не один день. Пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить упрямца. Но мне это удалось.

При подготовке к вечеру выяснилось, что Апекишев весьма средне владеет гитарой. Сначала он пытался заниматься, чтобы поднять свой исполнительский уровень. А потом сказал: «Ничего, пусть так слушают. У меня главное – стихи».

Я дала рекламу в газету, Шеркунов приготовил горячительные напитки, оформил сцену и зал – и вот этот день наступил. Витя очень волновался. И я за него тоже очень переживала. Причём я больше переживала вовсе не за то, будет ли у него зрительский успех – в этом я как раз не сомневалась, – а за моральное состояние самого, как говорится, виновника торжества. Я боялась, что Витя в последний момент передумает. И нужно было приложить немало усилий, пойти на разного рода психологические ухищрения и хитрости, чтобы этот вечер всё-таки состоялся.

Однако результат превзошёл все ожидания. Это был настоящий триумф. Публика принимала Виктора восторженно, с огромным уважением и любовью. Ему почти сразу удалось победить волнение, справиться с дрожью в голосе и нервами, и он сумел взять себя в руки и полностью завладеть вниманием зала. Его песни сразу же подхватывали – ведь они были просты и душевны, но при этом не примитивны, а глубоки и очень поэтичны. Витя пел без надрыва и нажима, спокойно, не форсируя голос – но эффект от его пения был потрясающим: зал просто бушевал. Его слова доходили до каждого сердца, переворачивали душу. Спокойный, уверенный, мужественный и совершенно свой, родной для каждого, Виктор Апекишев моментально стал любимцем многих воркутинцев.

После этого успеха он стал часто бывать в «Балладе», где ему всегда были рады. И пошли стихи. Пришло второе дыхание, новые чувства требовали новых словесных воплощений, новые эмоции искали свежих мелодий. Я была счастлива, наблюдая за Витиным возрождением.

Апекишев был настоящим романтиком, как многие горняки, и, конечно, певцом шахтёрского труда. Дело всей его жизни тревожило его душу, и мне кажется, образы сами складывались в его душе, искали выхода в песне и слове. Ему удалось передать и отношение к профессии, и многие тонкости этого нелёгкого труда, переживания и надежды людей, каждый день вступающих в неравную битву со стихией, каждый день спускающихся под землю, не зная, выйдут ли они после смены живыми или нет. И сколько непритворных эмоций отражено в Витиных стихах, посвящённых шахте!

* * *

Забурили. Отпалили.

Навалили. Навались!

Витька в мыле. Колька в мыле.

Уголёк качаем вниз.

Закрепили. Стойка к стойке.

Ни изъяна, ни греха.

Ну, красавица – и только,

Только на ВДНХ!

Продирается комбайн.

Ну, родной, давай, давай!

Передвижка. Смена. Баня.

Дом. Нарядная. Трамвай.

Какая нескрываемая, неподдельная гордость звучит в каждом слове, какая огромная любовь к товарищам и избранному делу! Всегда восхищалась апекишевской лирикой, а вот сейчас пишу эти строки – и неподдельно восхищаюсь снова.

А ещё немало самых светлых и искренних слов посвятил Витя северной природе, родной Воркуте. Это – одно из моих любимых:

* * *

Вот и тундра из снега рванулась,

Безоглядно поверив в тепло.

Переплавилась, перевернулась,

Перевспыхнула… Лето прошло –

Зоревое, полярное насквозь.

По колени – зелёная даль.

Эх, в неё бы взмахнуть, разбежаться!..

В небе солнце, как будто медаль.

После долгой зимы хорошеет.

Всё стремительно, всё невпопад.

Лебединые вытянув шеи,

Самолёты над тундрой летят.

Чтобы так видеть – нужен не только поэтический, но и человеческий талант. Нужно любить жизнь так, как любил её Виктор Апекишев, нужно видеть необыкновенное в обыкновенном, исключительное – в повседневном и обыденном, и тогда откроется другое зрение, распахнётся душа – и этот мир покажет тебе всё лучшее, что в нём есть, всю свою первозданную и прекрасную сущность, всю свою невиданную красоту.

И вся поэзия Виктора Апекишева – вот такое высшей пробы золото, добытое из глубин его чистой, честной, приглядливой и любопытной к жизни души. Читать его – радость небывалая. От таких стихов в глубине нашего естества зреет сила, дающая возможность жить и дышать, они – защита от хандры и неверия, охранная грамота для каждой совестливой и чуткой души.

Мы узнали о его болезни – и были сражены. Это было горе. В шахте выжил, шахта не тронула, с уважением пощадила его смелую и гордую натуру, но пришла болезнь, перед которой бессильны и врачи, и любовь, и самые сильные характеры, – лейкемия. Только не у Вити! – хотелось кричать. Но кто ж услышит…

И он буквально отгорел – именно так, как писал: «Не просто человеком стало – / Мужчиной меньше на земле…» Думаю, его подкосили проклятые девяностые. Несправедливость переломных лет, шахтёрские забастовки, гибель друзей, обиды… Воркутинские шахтёры хлебнули немало лиха в те годы, и всё это буквально ножом прошло сквозь апекишевское сердце. Отражены эти тяжёлые переживания и в его стихах – он был твёрд в своей гражданской позиции, был солидарен со своими соратниками по шахтёрскому труду:

…Ну вот наконец

Получилось дождаться.

Иду за авансом.

Иду унижаться.

Такие встряски даром не проходят. И все эти общественные катаклизмы, ударившие рублём и неуверенностью в завтрашнем дне по представителям самой тяжёлой профессии, безусловно, являющейся форпостом нашего северного города, сократили Витину жизнь, дав толчок смертельному заболеванию, – я уверена в этом. И звучат внутри, не угасают, горят болью, бьются его строки – уже применимо к нему самому:

…Секретов никаких –

Мы в этом мире гости.

Но разуму душа

Как будто вопреки…

Уходят мужики,

А боль приходит после.

Уходят мужики,

Уходят мужики…

И всё-таки горняки не умирают. А поэты – тем более. И для всех, кто знал Витю Апекишева, да и для тех, кто только ещё знакомится с его стихами, это знакомство – огромный подарок в жизни. Главное – не пройти мимо, прочитать, прикоснуться к апекишевским живым и вечным строкам, наполнить душу чистыми и прозрачными родниками его поэтического мира. Он сам являлся «священнослужителем Слова» – по его же бесподобно меткому определению из стихотворения «Классикам».

И тогда сердце наполнит радость и надежда – чтобы не сдаваться ни в какой ситуации, чтобы верить и любить и идти навстречу любым трудностям вслед за своей судьбой.

Валерия САЛТАНОВА, поэт, член Союза писателей России