Письма самому себе

В него мы перешагнули прямо из агрессивной одномерности навязчивой и всюду пытающейся влезть марксистско-ленинской идеологии двадцатого века, разделавшей под орех одно государство (Российское) и – со вкусом, достойным лучшего применения, озирающей мир Западный. Говорю исключительно о вреде агрессивно-недалёкой идеологии, а не о прекрасной своим человеческим потенциалом стране Советов, в силу идеологических обстоятельств слегка, оторванной от остального мира, который так же мог быть чем-то лучше или хуже её. Но Запад, заграница, пришло время – и проглотил воинственных идеологов: весь этот якобы антибуржуазный их задор, а на деле – вполне нечеловечный проект внутри одной, отдельно взятой страны. Безбожный на деле, вполне себе «элитарный» (однопартийный) проект, а не народный и христианский. Однажды советская элита своими глазами увидела Запад, и сменила ориентацию от жёсткой идеологической программы в СССР – на плюрализм и свободу мнений своих сограждан. А ранее, до 1953 года, существовал вполне вульгарный вождизм («красномясых», по словам поэта-современника), которому, из-за понятного и хорошо описанного Солженицыным и Шаламовым ужаса лагерей, человеческие массы, в крайней своей нужде и при жестокой диктатуре, поклонялись, теряя последнюю человечность. Забывая цену человечности, благодаря которой она приживлялась, прививалась к земной нашей жизни, часто ценой буквальных и крестных мук, послабляемых в периоды так называемой оттепели.

Богатая и сильная верхушка в двадцатом веке (и в СССР, и на Западе) не всегда была способной, выделившись и утвердившись на богатстве буквально народных недр в «самостоятельное» и потому шизофреническое (по Гваттари и Делёзу, «Капитализм и шизофрения») образование, адекватно воспринимать уже самые простые вещи, себя и людей вокруг. Теряла понимание необходимости служить нижестоящим людям – как неизбывный долг за своё привилегированное положение и возвышение над остальными. Ведь если используешь неравные с другими жизненные ресурсы и возможности, то именно ты обязан другим, а не наоборот. Так получается в силу самого положения и логики вещей – объективно. Какими бы превосходными способностями ты ни был наделён при этом. И возмездие или воздаяние за отношение земной власти к малоимущим людям неизбежно. Уже в силу самого положения вещей. Вопрос только времени. Открытому множеству людей (а не отдельным, обособленным, субъектам) принадлежат все имеющиеся в мире ресурсы. И образование, и медицина, и свободное предпринимательство, и передвижение, гарантированное конституцией и т. д. Это – элементарная математика, логика (наука), действующая в основе нормального развития общества.

Никто не вправе решать судьбы миллионов людей, кроме Бога, Провидения, истории и матушки природы. Это – вопрос столько же истинной веры, сколько и полноценного права. Иначе происходит уже не банальное противоречие, а – потенциальное, перманентное преступление. И то, что люди слабыми рождаются и становятся (иногда в силу бесчестных манипуляций над ними) – это вполне естественное и закономерное свойство определённого рода, состояния здоровья или возраста. Оно подвижно, изменчиво как сама природа, которую нельзя контролировать и подавлять безнаказанно. Все многочисленные кризисы в жизни человеческого сообщества, не только экономические – суть проявление одного и того же второго закона термодинамики об энтропии в замкнутых системах. Тотальный контроль – в принципе невозможен и крайне вреден, поскольку чреват – и прежде всего гибелью самого контролёра, если он не Господь Бог. Но Бог, как раз и создал человека свободным не для зла. Так устроена любая система, тем более общественная.

Дайте возможность (поделитесь ею) сказать идущему за вами следом человеку своё правдивое, искреннее Слово. Услышьте его. То есть дайте человеку возможность быть – сказать не пустое слово, но поэтическое – слово-дело. Воздействующее слово. И не мешайте ему, Слову, менять вас, и всё вокруг – всю поднебесную. Ибо ничто не вечно под луной /пословица/. И это должно быть – к лучшему. В противном же случае… Но о противном – достаточно.

Существует природа духовного прогресса и самого времени. Живёшь сам – давай жить другим. Собственно, это имеет прямое отношение к передовой христианской заповеди: «Не убий» (для начала – «Не укради»). Отдай ближнему своему то, что имеешь в избытке, чтобы не потерять всё. Только тогда это будет уже не прелестный кровожадный миф, порождённый окаменением одних и озлоблением других, а элементарное правило достойного человеческого общежития и закон сохранения вещества и общего достояния в их движении. Иначе погибнут многие, если не все. Не начинай уничтожение со своих сограждан, чтобы не кончить насильственно самому. Предоставь Природе и мертвецам хоронить своих мёртвых. Лучше помоги ближнему, поможешь и дальнему.

Общественным деятелям нельзя обманывать своих подрастающих детей – людей идущих за ними следом. Человеческая природа устроена так, что обман обязательно вскроется, ибо он отличен от истины слишком разнящимися последствиями, и тогда потенциальному преступнику приходится отвечать за страдания его невольных жертв. Как сказано Г. Ибсеном: «Юность – это возмездие». И оно – грядёт неизбежно.

2

Не знаю, как тебе, читатель, но для меня стихи Егора Окунева – совершенно удивительные творения молодого автора. В них редкая личная искренность и нелживость переплелись с глубокой душевной болью. Это – самое важное их качество, их – ценность. Неподдельность. Обострённая их индивидуальность – есть не измышленное свидетельство их поэтической природы, их самочувствие. В так называемом искусстве общих мест и привычных, ожидаемых многими (пишущими и читающими) штампов явление индивидуальности нельзя переоценить. Она – бесценна.

Индивидуальность, однако, еще не вполне личность человека. Хотя одно и не противоречит другому. Развивая своё отличие от других людей, мы приближаемся к возможности общечеловеческого, универсального начала и в себе самом. Обретёшь ли его, и когда это ещё случится, и точно ли случилось – нам часто неизвестно. Обретаешь постепенно. Вся великая европейская литература, русская в том числе – всегда о проблемах общечеловеческих и индивидуально-личных. Если придворные поэты Востока некогда воспевали царей и вождей, пышно приравнивая их к богам, то христианские демократические страны, напротив, трезво искали справедливости для всех людей сообщества. И главное, с возникновением подлинного, указывающего истинный путь всем народам – жертвенного (ради великой общей цели) христианства – утверждается в мире людей гуманность – для всех без исключения. Вопреки законам не только животного мира, но и ветхого человека с его взглядами. Благая весть, она – правдивая новость о всеобщем, грядущем уже сейчас и здесь, спасении, красоте и нравственности. Таков духовный прогресс человечества, в отличие от царства старого и косного природного мира, где царит единый закон тяготения, джунглей и недальнозоркого ожесточённого эгоизма (механического эгоцентризма и шизофрении, и общей расплаты за них).

Человек как творец способен привнести в мир природы не только роковые, гибельные изменения-разрушения, но и благие, конструктивные, универсальные новшества. Об этом повествует вся священная история человечества не стяжающего, но творящего. И любое творчество в природе человек начинает с сообщения в слове. Потому искусство слова – альфа и омега творчества вообще.

Ритм, рифма, мысль – всё это работает у Егора Окунева в некоем напряжённом единстве сознательного-внесознательного. Оно возникает подспудно, трудно, с «кровью из носа». Многое в культуре разрушено, многое осваивается заново. Молодому поэту сегодня немыслимо тяжело связывать концы с концами. Особенно, если он пишет на основе своих собственных, а не заимствованных ощущений и переживаний. И не просто по учебнику версификации стиха и на заказ. Свободному художнику мало учебника по «этикету», ему нужна вся этика целиком.

Только в поэзии, и это не странно, всё («теория всего») разрешается в высшей гармонии, если стихи её достигают. Сойдясь воедино, стихи (элементы универсального бытия-сознания) способны получать, нести, транслировать читателю редкое качество гармонического разрешения. Форма и содержание в них настолько едины и слиты, что нельзя говорить о них в раздельности, как о кувшине и его содержимом. Всё движение художника представляет этот непрестанный процесс восхождения от одной вершины к другой.

Егор Окунев стоит на этом пути, где то, что обыденному сознанию видится лишь кочкой (если вообще видится), является той горой, которой движет творческая вера, столь «понятная» истинному читателю русской поэзии.

В связи с этим, мне вспоминается старый, в общем-то, анекдот. Надпись на стене в американском туалете: «Бог – умер». И подпись: «Ницше». А рядом, на другой стене: «Ницше умер. Бог».

Добавлю только: в сознании русского поэта – живы все.

Со знаками препинания и заглавными буквами Егор Окунев определяется, где-то пишет с заглавной, где-то со строчной буквы. Причём порой – в одном и том же стихотворении. Я постарался сохранить авторскую стихотворную форму, как есть. «Причесал» только некоторую элементарную логику высказывания, без которой страдает общая семантика стиха (как мне кажется). Частично проставленные автором знаки препинания, вопросительные и восклицательные знаки – я сохранил. Что добавить? Русская и мировая поэзия – огромный до бесконечности конгломерат, целая Вселенная смысловых лабиринтов, пересекающихся и параллельных, где легко можно заблудиться… Потрясающие, мощные образы Окуневской «Бессонницы» и «Писем себе…» – свидетельства того, что на наших глазах рождается новая сильная поэзия:

Лает ветром ночь,

животно,

неистово метелью вздулась.

Налегаю на весла плотно,

чтобы лодка не перевернулась. /Бессонница/

Или:

Посмотри на себя, трагизм не искупишь,

А за стенкой спит тот, кого сильно любишь.

Закрывая глаза, не смотря на весь ужас,

Музыкальной основой заткнёшь свои уши…

Пустота этих полок заполнится книгами… /Письма себе самому/

«Трагизм», драматизм…

…он столько же человечески не желанен любому из нас, сколько же и необходим для великих слов в стихах, способных иногда спасать жизни прибегающих к стихам читателей. Для этого трагический поэт должен умудриться устоять (отстоять) на грани возможного и небывалого ещё опыта существования. Это вечный, гамлетовский вопрос...

И это великолепные, сильные строки заявляющего о себе автора.

Двигаться в этом направлении дальше и не сойти с ума – хочу пожелать автору этой замечательной подборки. И Сил на трудном, может быть, самом нелёгком пути в искусстве. В работе над огнестойким и, вместе с тем, плавким (в обоих смыслах) «материале» – поэтическом Слове, уносящем своего посланца и следующих за ним читателей в бесконечную вечность.

Алексей Кривошеев

Письма самому себе

* * *

Протоколирование мыслей

похоже на допрос с пристрастием

на пытку человечка внутри

повинуясь приказам мастера

вытягивать каждое слово

что говоришь свободно, а пишешь хреново

с чашкой кофе по комнате ходишь

и с сигаретой

из носа вдруг хлещет кровью –

прикольно!

как дым отлагается на стенках сосудов...

как ждешь какого-то чуда...

вдруг слова потекут рекою?

через тебя

через нас с тобой.

* * *

И пишут они, что жизнь – это чудо

Посмотрев сериалы и вспухнув от блуда

Смотря на ненужный диплом института

Все пишут они, что жизнь – это чудо

Их схватит за горло щупальце спрута

Сигают вдруг вниз без парашюта

Когда в их квартирах не место уюту

Все равно говорят, что жизнь – это чудо

Когда все заложено в непомерную ссуду

Шум, гам, крики, стоны, в стену посуда

Когда лучший друг оказался Иудой

То шепчут они, что жизнь – это чудо

Летит существо по знакомым маршрутам

Напрасно надеяться отнюдь я не буду

В пальто завернувшись в холодную стужу

Себя я спрошу, когда жизнь станет чудом?

Неидеальное

Оснований нет для перемен, это я даже вслух замечу

По душам поговорить с кем, кого никогда не встречу

На дорогах заносы, избежать опозданий

Стихи – это когда кость в горле застрянет

Строками – бинтами зализывать раны

Плыть строго вниз, не иссякнет баллон кислорода

Глядеть, как баран, на косяк двери возле входа

Поэзия – это то, что горчит слаще меда

Это то, от чего нарастает тревога

Шебуршанье в углу, домовые торопятся съехать

Стук дверей диссонансом доносится эхом

Ритмы мыслей, речей и нервного смеха

Потолок квартиры краше синего неба

Зазвенит колокольчик, пусть кто-то услышит

Тишины бояться не стоит – столь прочная связь

В перспективе стать мне бешеным лисом

Пристрелить меня лучше прямо сейчас

И каждое слово – постскриптум

В пути, не приходя в сознание

куда-то спешишь и торопишься вечно

убаюканный автобусным рычанием

доезжаешь до остановки конечной

и пошлости ты говоришь, конечно

тебе же развлечься нужно, так веселись!

но раны твои никто не залечит

их не пропить, не проесть – смирись

скользящей походкой по улице

как корова на льду, сквозь облачко пара

ты явишься миру, заметно сутулясь

от тяжести небольшого футляра

но мне не жалко тебя – сам выбрал

свой путь, скрываясь за своей улыбкой

и кровь твоя как токсичная ртуть

и каждое слово – постскриптум

не нужно пугать меня: я и так уже пуганный,

слова говорить мне лишенные совести

бессмысленные, как ультразвук

пройдут сквозь меня, скажи что-то новое...

не можешь? Я так и знал, хотя и надеялся,

конечно, но битва та тянется вечно,

но человеком ты так и не стал, доехав

до остановки конечной.

* * *

Пропащая душа, не научил меня умирать? Ну и ладно.

А потому я живу, не спеша, толпясь в перекрестках, понятно,

что нечего делать и незачем даже пытаться, и кожей своей

огрубевшей до одури об стены чесаться, меж двух огней

затесавшись, нескладный, как собранный лего, рукою

чьей-то травмированной, я вас не слышу, не вижу, не чувствую,

от реальности абстрагированный, я не спешу, я успею,

а если уж нет, то быть и этому, орден к рубашке приклею

за проезд морды по паркету, песенка эта уже спета

плохою певицей, хоть что-то хорошее на этом свете,

хоть я и не увижу, да мне и не больно-то нужно,

горло сжимает шарф или выстраданное, мне становится душно

время занято поиском того, что ко мне неравнодушно

я пытаюсь заметить хотя бы что-то знакомое, но мимо,

человек похож на насекомое, когда он забыл свое имя.

Парень по имени Смерть

У парня по имени Смерть много работы

С понедельника и по субботу, одни только встречи с людьми

И не так, чтоб с восьми до семи, и встретиться с ним очень сложно

Порой он звонит мне: «Можно? К тебе заглянуть? Я приду?

Отвечаю: «Давай. Я давно тебя жду. Я поставлю нам чай

и пиццу сготовлю, поболтаем, киношку посмотрим!

Скучаю по нашим беседам, и скромным банкетам.

Приходи». Отвечает: «Посмотрим».

И почти никогда не приходит, до меня он совсем не доходит.

Только звонит он мне: «Я скучаю. Но когда приду – сам не знаю».

«Придешь, когда сможешь. Я тут читаю

Мураками. Не читал?» «Нет. Не успеваю».

Иногда я жду по полгода, иногда его вижу во сне.

«Все считают, что я женского рода. Надоели мне

Стереотипы, уж давно они все избиты.

Аж тошно». «Понимаю» – ему я отвечаю.

Слово его ненадежно, но хороший он друг.

Два дня в одиночке я тут, слышу в дверь легкий стук.

Открываю – стоит, в черной толстовке,

лапу мне жмет, обнимает, капюшон с головы не снимает,

улыбается мне, плечом пожимает:

«Привет! Я не мешаю? Если что – то я сразу уйду…»

На что, улыбаясь, ему отвечаю:

«Проходи. Я тебя давно жду».

Бессонница

Пустота заберется под ребра,

обживется,

чтоб все остыло.

Приоткрою дверь:

никого…

Никого

никогда здесь и не было!

Лает ветром ночь,

животно,

неистово метелью вздулась.

Налегаю на весла плотно,

чтобы лодка не перевернулась.

Захлебнуться остатками букв,

утонуть,

опуститься на дно,

подавиться…

И это все наяву или

мне это все только сниться?

Не достать меня за макушку,

но эрозией,

ветром

развеять в округе.

Обниму свою боль, как подушку.

Как самого лучшего друга.

Я закрою глаза, провалюсь

подо льдину

обрывков сознания.

Тут так холодно, боюсь

мне не выплыть без сострадания.

Я проснусь.

Я очнусь ото сна

примерно

в половине пятого.

Я совсем

запутался с датами.

Ветром лает ночь…

Письмо самому себе

Посмотри на себя, трагизм не искупишь

А за стенкой спит тот, кого сильно любишь

Закрывая глаза, не смотря на весь ужас

Музыкальной основой заткнешь свои уши

Пустота этих полок заполнится книгами

И стихи вылезают тончайшими иглами

Да и мир не заметит, что мимо пройдет

Этот парень что играет в жизнь, но не живёт